Мёртвые люди - Дмитрий Москвичёв

Иногда они оказываются в самых несуразных местах: ну, например, в поезде или в зоопарке, или еще где-нибудь. Иногда просто валяются в постели, в шутку водят друг друга за нос и сочиняют небылицы - конечно же, самые настоящие, произошедшие в самой что ни на есть действительности. Она — совсем не плохой рассказчик, он — очень хороший слушатель. И всегда солнечно: так, словно льется свет апельсиновым соком — он сладок и приятен, он — любим. Но даже тогда, когда в ее комнате вечереет, откуда-то изнутри, откуда и вовсе ничего быть не может — свет будто каплет с ночника и выхватывает из темноты их двоих — смешных, красивых и вечных. 

Как же это? Каждое утро, почти каждое — открглывать глаза и понимать, что это — больше, чем реальность — сон, что пора вставать, добрести до душа и снять с себя его выпархивающие остатки, готовить завтрак... или что там готовят? Если было бы можно оставить хотя бы их, эти последние, кружащиеся и тающие в воздухе лепестки счастья! Каким же добрым, наконец, стало бы утро! 

Смятая постель, чужое, холодное ложе, пыль вокруг, старые, давно мертвые вещи вокруг и солдат, навсегда застывший по команде «Смирно!», никогда и не бывший живым. Она прошлась по дому в поисках хотя бы умывальника и, к своему удивлению, наткнулась на еще одну, довольно просторную комнату, которая, как она поняла, и предназначалась для нее: в углу стояла кровать, застеленная свежим бельем, рядом стоял стол и небольшой платяной шкаф, в котором она нашла и одежду - в точности по ее размеру. Напротив была тумбочка с расположенным на ней телевизором. На стенах — несколько полок, полностью заставленных книгами. В комнате была еще одна дверь, за которой оказалась ванная комната. 

«Этого больше, чем достаточно» - усмехнулась она, скинула с себя белье и, достав из шкафа полотенце, решила принять горячую ванну. 

Всю неделю она практически не выходила из закрытого на ремонт музея, временно ставшего ей домом. Небольшая прогулка утром до ближайшего магазина — купить что-нибудь съестное и, уже ближе к вечеру, - в расположившийся неподалеку ресторанчик, где местный повар совсем не плохо готовил блюда французской кухни. Большую часть времени она проводила за чтением и лишь однажды включила телевизор — в первый день своего «музейного одиночества». Попала на программу «Чрезвычайные происшествия», в которой как раз шел сюжет с места ее «внезапного» бегства. Оказалось, что взрывом разнесло не только ее квартиру, но полностью уничтожило соседние. Сообщалось, что преступница, которую долгое время выслеживали, подозревавшаяся в убийстве сразу нескольких сотрудников полиции, отказавшись сдаться властям, подорвала себя во время штурма квартиры, унеся с собой на тот свет еще несколько блюстителей закона. По счастливому стечению обстоятельств, в разрушенных взрывом соседних квартирах никого на тот момент не было. 

Она успела прочитать добрую половину книг с полок прежде, чем дата на железнодорожном билете совпала с наступившим днем. Почти не задумываясь о том, что ее ждет дальше (ведь пока есть осознание этого «дальше», значит обязательно что-нибудь будет), она закинула несколько вещей в найденный среди экспонатов солдатский вещь-мешок, туда же засунула недочитанную книгу стихов, не оглядываясь вышла и захлопнула за собой дверь. У крыльца ее ждало такси. 

Когда машина подъехала к пустынному вокзалу, проходящий поезд уже показался на горизонте. Сонный диспетчер отозвался эхом по стенам и замолк. Она купила пачку сигарет в киоске, покурила не спеша уже на перроне и зашла в вагон. Место плацкартное и довольное удачное — всего один спутник — молодой парень, видом своим внушающий, что вряд ли начнет предлагать совместное распитие водки и травить пошлые анекдоты. Она молча бросила рюкзак под столик, села у тут же уставилась в окно. Сыро. Пусто. Пахнет машинным маслом. Поезд на прощанье дернулся и медленно покатился в будущее. 

Из дневниковых записей сентябрь, 2

- Иногда мне становится не по себе от того, того, того, черт бы побрал! Я стараюсь лечь спать, то есть, ты ведь понимаешь меня, лечь в прямом смысле слова - это когда тело вытянуто вдоль скомканной кровати, сообразно моему белому одеялу. Оно должно быть всегда белым! Это важно! Очень важно! Иначе никак. 

То есть я хочу сказать, когда я ложусь спать, мне всегда неудобно и я, ворочаясь, совершенно непрямолинеен. Мне иногда приходит в голову мысль, что непрямолинейность даже - пусть и плохо (ведь это совсем никуда не годится)... 

- Спи как хочешь. 

- Заткнись. Я еще только начал. 

- Уже скоро стемнеет. Понимаешь? 

- Да. Стемнеет. Меня поведут мыть. Да. Сегодня - я. То есть я хочу сказать - весь такой чистый и белый, а вокруг будет темно. Совершенно не прямолинейно. Когда я засыпаю, то всматриваюсь в нее, то есть в темноту. Мне кажется, я ее слышу. Это совсем простой звук - похож на разрывающийся вдалеке снаряд. Только слишком далеко. Слишком далеко. Слишком далеко. 

- Успокойся. 

- Да. То есть дело не в этом. Когда они взрываются - это как другая форма жизни. Ну ты ведь должен понимать! Это как на совершенно темной земле вызревают сотни, сотни, сотни, сотни больших и маленьких, высоких и низких, в багровых прожилках - они как кроны - обволакивают эти самые вздувшиеся пузыри - растут, растут, растут... Кисло пахнущие, как нарывы, как тот, что появился здесь недавно. Новенький. Гаденький. Гниющий с головы до ног. Кажется, крокодил. Да-да. Именно. Колол в себя. Де-зо-мор-фин - какое красивое слово. Какие холоднокровные животные эти медсестры! Они смотрят на меня с опаской. Кро-ко-ко, кро-ко-ко, крокодильные зубастые морды выклацывают список запрещенных пациентам вещей, распорядок дня, инь и янь, "покажи язык", у сгнившего наркомана галлюцинации - он уверен. что в его глазницах живут бабочки, они мешают ему спать, они щекочут его изнутри своими крыльями. Раньше бабочки были безкрылы. Они вылетают у него из глазниц, порхают по палатам, бесстыдно подслушивают в сестринских, спариваются у них на виду, щеголяя хитиновыми экзоскелетами. 

- Я понимаю. 

- Не перебивай меня! Ничего ты не понимаешь! Никаких сомнений - они живые. Они тоже тебе видятся? 

- Кто "они"? 

- Да взрывы же! Ты видишь их? Нет, не правильно, не правильно. Нет, нет! Надо помотать головой: ведь так делают, когда что-то не правильно? Это ты их мне показываешь! 

- Ты уже слышишь шаги в коридоре? 

- Не уходи от темы! Да, да, я слышу. Ш-ш-ш-ш, это точно снова эта старуха. Я тебе говорил, что она хочет меня отравить? Или это ты мне сказал? 

- Я это ты. 

- Я пойду мыться. Сейчас, а после я буду чистый. Временно, а ты останешься здесь, вшивый, от тебя кисло пахнет, как же это? Она уже открывает дверь и сейчас начнет отбирать у меня бумагу. Вот-вот. Вот. Буду на стенах. Пошли. Пошли. А ты оставайся.

Глава III

 - ... неприятно. Да, именно неприятно, когда мокрая одежда липнет к телу. Снимай куртку. Чем это пахнет? - подержав ее возле лица, принюхиваясь, театрально тяжело вздохнул и... надел на себя. Не то, чтобы примерить, а как-то деловито, по-рабочему - на ходу, по дороге на кухню. Взмахнул рукой, подгоняя его одежду под не его тело. - Чего стоишь-то, Вить? Проходи, не стесняйся. Сейчас чай будет. Промок весь, согреться надо. Ты чего, пешком что ль шел?" 

Виталик разулся. Тут же, возле зеркала, посмотрел как выглядит: ну, может, прическу надо поправить (впрочем, прически все равно не было). С остриженной "под ноль" головы, с самой макушки, покатилась капля на висок, после по щеке, со скулы скатилась на шею и там нырнула под толстое шерстяное горлышко свитера, мокрого и от того особенно неприятного. 

"Я толком-то здесь не живу, так - захожу иногда. Ну, это... в смысле посмотреть, что к чему... может, там... в порядке ли все, - доносилось из кухни, - да тут, в принципе.. а что? вроде как... да ты где там, Виталя? А? Заблудился?" - из-за угла высунулась маленькая голова с четко очерченной проплешиной и широко открытым ртом. 

Над зеркалом светилось бра, точнее - лампочка без абажура. "В сто ватт слишком яркая. Почему-то..."- ощутил Виталик, провел влажной рукой по шершавой поверхности обоев - старых, дешевых, сплошь в завитушках и безоговорочно багровых цветах. 

Из прихожей - вытянутый, узкий коридорчик с дверьми по сторонам. Очевидно, по левую руку - уборная с ванной, справа - дверь в комнату - полуоткрыта (с полотенцем на ручке). Витя взял его. Вытер лицо и руки. В конце коридора засвистел и тут же умолк чайник. 

"Да брось ты его. Я щас тебе нормальное дам. Проходи. Вот. Садись. - хозяин в домашних тапочках, трико и куртке разливал по кружкам кипяток.- Во-о-от та-а-ак. Держи. Сейчас лимончик... где это?" 

В углу, на старом, советском еще холодильнике сонно бормотал телевизор (что-то из жизни обезьян - еле слышно, почти не различимо от шума шедшего стеной дождя, барабанящего за окном по карнизу ).