Дюжина светлых. Лайт версия - Ярослав Романович Пантелеев

кресло бычок.

«Надевайте маски» – третье предупреждение

«Сейчас будет громко» – четвертое предупреждение.

В следующие мгновение всех зрителей выбросила волна шторма. По экранному небу пошли волны пустоты. Кто-то заменил пленку.

Через мгновение экран взорвался, и все мы побежали к выходу. Начался пожар.

«Пропускайте вперед женщин, детей и инвалидов» – пятое предупреждение.

В воздухе пахнет серой, слышится оргия барабанов. Значит это всего лишь часть сеанса, понимает мы, и остаемся на месте. Тем временем вывеска «Выход из зала» тухнет, а места превращаются в камни. «Мы в западне» – думаем мы, и снова начинаем волноваться.

Тем временем, запах попкорна и чипсов так свойственный кинозалам, начинает испаряться. Серы тоже больше не чувствуется, пожар прошел. Барабаны перестают бить, теперь мы просто смотрим на небо, в своем естественный цвете. Это больше не черно-белый фильм, это больше не фильм, нет.

Крыша и стены зала куда-то исчезают, остаются только камни и небо. (Полотно экрана пропало еще во время третьего предупреждения).

Двадцать человек, первоиспытателей новой формы искусства. Я чувствую легкий вкус травы на языке и хочу улыбнуться месяцу ( но мне слишком хорошо, чтобы улыбаться) Я просто смотрю на небо и радуюсь что жив. Мы на улице.

Лена прервала тишину: -Пойдемте еще на карусели

–Давайте! – подхватывает Илья. «Только чур, место у окна, не занимать, я туда хочу»

–А, я хочу домой – плачет маленькая Вика

– Ну и иди, не кто не держит – говорит Лена

– Я с Викой- говорю я ребятам.

– Хорошо, Леша! Пока – говорят восемнадцать ровных пионерских голосов. И уходят в сторону мира.

Чистовик жизни

Как-то раз прочитав мою писанину один «старик» заметил : « Быть согласным со всеми – значит быть популистом. » Я не стал лезть в словарь, или в Википедию за значением этого слова. Мне было лишь пятнадцать лет, я только входил в это. Мне просто приятно было, что человек старшего возраста прочел, и отметил про себя, что я «тот то и тот-то. » Мне было плевать, что это значит.

А «старик» – ему был двадцать один год, сказал мне, научись не верить слепо всему, что говорят или пишут, а относись к жизни как к чистовику, который нужно наполнить дыханием и движением. И сомневайся в своем таланте, все время, иначе будешь самонадеянной пустышкой.

Я покивал головой и ушел к родителям обратно. Но я ничего не вынес. И вот я стою тут на площади, а вы в своих загаженных помарками чистовиках, со своими синяками и вмятинами на теле, пишите всю жизнь то, что вместиться в одну строчку на вашей могильной плите. Но кое-чему я все таки научился, я больше «не согласен со всеми», но и сказать, что я протестую тоже нельзя. Я где-то посередине между сомнением к миру и сочувствию к нему. Мне уже не хочется забирать. Я выбросил сотни чистовиков, и вот осталась одна единственная сиротливая тетрадка, а я стою на площади и с замиранием сердца чувствую, что и она скоро замолчит. Но пока все таки я дышу, а значит на моей могильной плите будут не много другие слова, чем у тех, кто перестал дышать еще при жизни.

«27. 03. 21»

Алиса

Утро наступило. Алиса потянулась и открыла глаза. Все было как всегда; ее каморка была сверху донизу наполнена пылью, Алиса не хотела убираться, а звать кого-нибудь на помощь тем более. Но Алисе естественно не нравилось дышать пылью, однако лень была сильнее. Алиса жила в коморке вместе с крысой по имени Мышь, она и сама готовилась вскоре такой стать, пройдя через зеркало истины, но пока у нее не удавалось. Они спали на одной кровати, кроватью служила деревянная жердочка, она была очень холодная, но что подделать. Мыши тоже не нравилось дышать пылью, но она также была очень ленива, что подделать. Поэтому так они жили.

Алиса вышла из каморки. Дверца сразу выходила в коридор, где вдали сиял какой-то тусклый свет фонаря. Скорее всего, там за этим коридором был парк, где были фонари. Сколько Алиса ни хотела это проверить, у нее не удавалось сделать и шагу больше метра. Ноги уносили обратно, Алиса боялась потеряться. Свет светил всегда: и утром, и днем, и вечером, и даже ночью. Значит, фонарь не выключали, в отличие от человеческого сознания, по ночам. Алисе не хотелось возвращаться обратно, но тут раздался писк крысы: – Алиса, вернись!

– Иду, иду -отвечала Алиса, а сама не шла, она стояла и смотрела на свет фонаря, и думала о том, что где-то есть другое место, где-то есть свобода, где есть этот свет

– Ну, я долго буду ждать! – зашипела Мышь. Она не выдержала и даже высунула свою мордочку из коморки, ну тут и она увидела свет и замерла. Так они стояли и смотрели на далекий свет, хоть и тусклый, но напоминающий о далекой свободе, которая находится далеко-далеко, от их заключенных душ.

26. 03. 18

Последняя радость Оксаны

Когда Оксане исполнилось двадцать, она бросила курить и научилась плакать кровавыми слезами, ее немая плоть полюбила нашатырный спирт и БДСМ, сопли и память, метель и метлу, Бога и дворника.

Когда Оксане исполнилось двадцать, она научилась ненавидеть смерть, и восхвалять жизнь. В двадцать Оксана полюбила отстраненных, научившись манипуляциями с зеркалами. Занавешивая окна, она напевала про себя густую молитву: «Мир на мир будет грот» Этой молитве научил ее отец.

Отец сказал ей, Оксана, ты моя последняя радость в этой жизни. Но я больше не могу тебя содержать, меня попросили, сократили, зачеркнули, вымели, выдавили, а твоя мать- отстраненная, она не поймет тебя, она сейчас в тайге.

Я найду ее. Так говорила отцу Оксана.

На улице выла метель. Магазин «счастливое детство» уже закрылся на углу. Оксана набекрень надела шапку-ушанку, закусила удила, и вымелась из дому, словно сор на поляну.

Мама ждала ее на углу с букетом козьих черепов, с жирными сальными червями, и осоловевшими взглядом проводила до тайги.

– До чего же ты стала, худая, как щепка, Оксана

– А у Вас новые морщинки, выскочили на лице

– Это тайга,