Четвертый эшелон - Эдуард Хруцкий

- Да.

- Сколько их?

- Два.

- Там был третий. - Они подошли к шкафу. - Смотри, вещи вывалены в угол. А судя по всему, покойный был мужик аккуратный. Кроме того, носильных вещей нет. Никаких, кроме старого френча. Позови-ка сюда дворника.

- Звали, товарищ начальник? - Дворничиха стрельнула любопытными глазами по сторонам.

- Скажите, у покойного были хорошие вещи?

- Да вон их сколько, целая гора.

- Нет, не это, я имею в виду костюмы, пальто.

- А то как же, он одевался здорово.

- Вы не могли бы припомнить, что именно у него было?

- Перво-наперво, товарищ начальник, пальто кожаное на меху, потом костюмы, летний, коричневый, и синий, уж не знаю из какого материала, плащ габардиновый. Боле не припомню. Да, халат у него был еще шелковый полосатый. Я ему телеграмму передала, так он в ём был.

- Этот?

- Он самый.

Игорь сунул руку в карман халата, вынул телеграмму.

"Буду Москве завтра остановлюсь обычно у З.".

- Приобщи к делу.

- Есть! Нашел! - крикнул Платонов. - Муравьев!

Игорь вышел в другую комнату. Оперативники возились у плинтуса подоконника.

- Я смотрю, - возбужденно говорил Платонов, - вроде все плинтусы нормальные, а в этом какая-то шляпка торчит. Почистил, нажал, вроде винт. Вывинтил, плинтус-то поддается.

- Погоди, не снимай, позовите понятых и следователя.

Под подоконником, в глубоком тайнике, были найдены пачки денег, желтый металл, похожий на золото, и двенадцать коробок с ампулами морфия.

Обыск окончился. Вещдоки запаковали и отправили на Петровку. Протоколы были составлены, понятые расписались. Но Муравьев все же не уходил, что-то еще задерживало его в этой квартире. Вот только что, он никак не мог понять. Еще раз осмотрел комнаты, кухню, туалет. Смущало, что в квартире не было найдено ни одной записной книжки, ни одной бумажки с номерами телефонов. И вообще никаких бумаг не было. Кто-то унес все. Письма, блокноты, записки. Тот самый бумажный мусор, который подчас оказывает следствию неоценимую услугу. Игорю так и осталось непонятным, где же покойный хранил свой архив и деловые бумаги. Ну, насчет телефонов дело вполне объяснимое. Он и сам не пользовался книжкой, держал в памяти десятки телефонов и адресов. Видимо, бумаги покойного тоже забрали. Унесли в том самом чемодане, вместе с костюмами и кожаным пальто.

- Послушай, Платонов, когда этот парень ворвался в квартиру?

- Около девяти.

- Его должны были видеть. Кто-то обязательно его видел.

- А зачем нам это?

- А если он был не один?

- Погоди, Муравьев, погоди. Егоров! - крикнул Платонов оперуполномоченному. - Позови Климову.

Дворничиха пришла минут через пять.

- Звали?

- Звали. Да ты садись. Вот подумай, кто около девяти утра мог быть в переулке?

- Да кто же его знает, начальник, я же не гадалка.

- Как продавщицу из керосиновой лавки зовут? - спросил Платонов.

- Вера Симакова.

- Она во сколько открывает?

- В девять.

- А приходит-то раньше.

- Твоя правда, товарищ начальник, вот что образованность-то значит...

- Вы проводите нашего сотрудника к этой Вере, - вмешался Муравьев, только скоренько, ладно?

БЕЛОВ

Над переулком повисли голубые сумерки. Небо было чистым, и первые неяркие звезды, словно лампочки, зажженные вполнакала, висели низко над крышами домов. Снег завалил старенькие особняки до наличников окон, деревянные колонны у входа, покрытые инеем, серебрились и казались частью сугробов.

Сергей после пропахшей газом квартиры с наслаждением вдохнул морозный воздух. Вдохнул так глубоко, что у него защипало в носу, будто он залпом выпил стакан боржоми.

Они спустились с накатанной горки и почти уперлись в дворик. В глубину его вела вытоптанная между сугробами дорожка, она оканчивалась у маленького сарайчика.

- Вот она, керосинка, - сказала Климова.

- Благодарю. Вы можете идти, - ответил Сергей.

- М-может, еще чего...

- Тогда вас вызовут. - Он толкнул набухшую дверь.

В лавке было холодно и отвратительно воняло керосином. Рядом с огромной бочкой на скамеечке, положив на колени литровый черпак, сидела женщина, по глаза закутанная в платок. На ней был огромный овчинный тулуп, перетянутый веревкой, и валенки, облитые красной резиной.

- Давай бидон и талоны, - хрипло крикнула она, - а то закрываю. Я в такой мороз не нанялась здесь без вылазу сидеть.

- Милиция. - Сергей достал удостоверение.

- Это еще зачем? Керосин не пиво, его не разбавишь.

- Я по другому вопросу.

- Ну давайте. - Женщина встала, и Сергею показалось, что она ничуть не меньше бочки с керосином.

- Вас зовут Вера?

- Вера Анатольевна Симакова.

- Спасибо. Скажите, Вера Анатольевна, когда вы шли на работу?

- Я в девять открываю. Живу на Арбате в Афанасьевском, так что из дома в восемь выхожу. А что?

- Когда вы шли на работу, вы никого не встретили у дома пятнадцать?

- А правда, что барыга этот, из шестой квартиры, нашего участкового убил, Василия Андреевича?

- Почему барыга?

- Форменный, да ты погляди на него, одет в кожу, бурки-чесанки, рожа лоснится.

- Убили, это правда, но не он.

- Вечная ему память, хороший человек был, хоть и милицейский, душа в нем имелась, недаром фронтовик, с наградами.

- Так как же, Вера Анатольевна, вы встретили кого-нибудь?

- Ясно дело. Витьку Шабалина из третьего дома, он в аптеку бежал, Гусеву Надежду с набережной...

- Вы меня не поняли, я имею в виду незнакомых людей.

- Ну а из незнакомых военный шел.

- Какой военный?

- Известно какой. Пальто на нем кожаное с погонами и шапка высокая.

- Такая, как у меня?

- Да тебе до такой шапки как медному котелку служить, я ж говорю: высокая, из каракуля.

- Папаха!

- Вот точно, папаха.

- А какие у него были погоны?

- Известно, золотые.

- Вы в темноте разобрали?

- Да я его раза три с этим жуликом из шестой квартиры видела, он мне раз даже сумку до троллейбуса помог донести. Летчик, одним словом.

У Сергея неприятно защемило под сердцем. Он весь напрягся и задал главный вопрос:

- Он один был?

- Нет, с ним паренек шел в полушубке коротеньком. Маленький, вертлявый.

- Вы бы могли его узнать? - еле сдерживая себя от волнения, спросил Белов.

- А то нет, он меня так толкнул, что я чуть с этой горушки не загремела. Я ему говорю: "Ты чего же, ирод, делаешь?" А он мне: молчи, мол, сука старая. Это я-то старая, мне и тридцати-то нет.

- Ну а дальше?

- А что дальше-то? Я лавку пошла отворять, а они у дома пятнадцать остановились.

- Давайте я запишу все, что вы мне рассказали.

- Записывайте, если надо, если поможет это тех, кто нашего Андреича убил, поймать.

Через полчаса Сергей вышел из лавки. Переулок был пуст. Даже вездесущие мальчишки сидели по домам. Он медленно шел в сторону Кропоткинской, любуясь заиндевевшей стеной монастыря, в ее проломах росли маленькие деревца, и ему казалось, что он идет не по Москве, а мимо разрушенного раскольничьего скита.

Он еще не знал, что Муравьев все же нашел то, что искал. Рядом с телефоном, на стене, карандашом был нацарапан номер телефона, а под ним буква З.

ДАНИЛОВ

Он вышел из дома, еще ничего не зная о том, что произошло в Зачатьевском переулке. Идя гулять, Иван Александрович даже предположить не мог, как это утро, морозное и прекрасное, переменит всю его жизнь и сколько забот доставит сегодняшний день, и что долго роман "Петр I" будет лежать заложенным на двухсотой странице. Отойдя от дома метров триста, он вдруг вспомнил, что забыл пистолет. И хотя Данилов пытался убедить себя, что в этот тихий морозный вечер оружие ему не понадобится, многолетняя привычка взяла свое, и он повернул к дому.

У его подъезда стояла машина начальника МУРа. Начальник что-то говорил шоферу.

- А, отпускник, - обрадованно сказал он, - гуляешь?

- Дышу.

- Это правильно.

- Что случилось?

- А ничего, говорил, что заеду, вот и выбрал время.

- Ну, что стоим, пошли в дом.

- Пошли, пошли, посидим поговорим. - Голос начальника был неестественно весел. - Ты мне скажи, Данилов, - продолжал он, - отчего это в подъездах даже зимой котами воняет? Неистребимый московский запах. Я вот в тридцать девятом во Львове был, после присоединения, там этого и в помине нет. Я даже спросил одного поляка: у вас что, кошек нет? А он засмеялся и отвечает: они, мол, у нас иначе воспитаны. Культуришь-европеешь. Так-то вот.

Начальник говорил что-то необязательное совсем и веселое, но Иван Александрович уже не слушал его. Медленно поднимаясь по ступенькам, он думал о том, что всему хорошему приходит конец, о недочитанной книге на столе и о своем друге, живущем в Архангельском, к которому он хотел поехать завтра и немного погулять по бывшему Юсуповскому парку, походить по упругому льду павшинских прудов, посмотреть настоящую зиму.