Московские эбани - Елена Сулима

Затем, пошли новые законы - справки от министерства Культуры, налоги, перекрывающие изначальную цену картины в несколько раз, - все это отпугнуло наших кормильцев. Но некоторые торговцы картинами находили у нас того художника, который мог принести им немалый доход, и увозили с собой художника. Чтобы писали сразу на месте, и не надо было тратиться на подачки нашим чиновникам. Таким художником и оказалась я. Теперь, я думаю не страшно и закурить. Газ выветрился. - Она прервалась, прикуривая нарочито медленно, видно было, что она гасит свой энергетический запал.

- Как же тебе повезло в итоге, - нарушил тишину Вадим.

- И повезло и не повезло одновременно. Все началось с того, что тот, кому понравились мои полотна, чего-то не понял, а быть может та, которая пристраивала их, забыла сказать, что автор - женщина. И так как я подписывалась псевдонимом "Ви-Тори" - мои работы он продал, как работы Виктора Тори. Как истинный шоу мен, покупатель моих картин знал, что подать без соуса, как говорят французы, это значит совсем не подать, и давая рекламу, расписывал невероятные байки про судьбу русского художника, которого он откопал. А потом приехал за ним, то есть за мной. Испытав легкий шок, после того, как узнал что я, его художник Тори - женщина, тут же выкрутился, предложив мне ехать и работать у него, но никогда не объявляться в среде заказчиков и покупателей. А я была в таком положении, что с радостью согласилась подписать контракт на три года работы, лишь бы умотать от всех своих заморочек. На словах обговорили, что автором моих работ должна была считаться не я, а некий мистер Тори. Этот псевдоним пошел от Виктория-тория... Тори. Ты понимаешь, что это значило?

- Тебя замуровали в башню. Ты выдавала продукцию, а слава доставалась мистеру Икс.

- Все не так мрачно. В башню меня никто не замуровывал. Я жила на столь просторной вилле. Такие лишь снились нашим новым русским. Да что мне тебе говорить, ты, наверняка, сам все знаешь. - Виктория жестом предложила ему следовать за собой и, проведя на кухню, принялась готовить кофе, затем разлив его по чашкам и предложив, ставшему растерянно послушным, Вадиму присесть на табуретку, продолжила:

- Но все эти виллы, условия слуги - ничто не трогало меня. Я была как отмороженная, как во сне. Мир вокруг был столь далек от моего понимания, что я и не стремилась вникать его детали, свыкаться с ним. Но, во всяком случае, он был удобен, для того чтобы делать то, что мне всегда хотелось делать. И всегда удавалось с трудом, преодолевая невероятное сопротивление среды, людского мнения о том, как надо правильно жить женщине. Здесь, то есть, там я все делала правильно. Мир позади меня был ясен, но столь жесток ко мне, что при воспоминании я ничего не чувствовала, кроме боли. - Она сказала и замерла на секунду, словно вглядываясь в себя прошлую и не веря себе: - Когда я вышла из самолета дул сильный ветер. - Продолжила она, Вадим откинулся на спинку стула, чувствуя, как разглаживаются морщины внутреннего напряжения: - Ветер всегда действовал на меня вдохновенно, потому что я ходила раньше на катамаранах. А на них не спрятаться в каюту от ветра и мороси, как на яхте, можно только щуриться, и вглядываясь вперед, ловить воздух парусами... - Она вновь замолчала ненадолго, и Вадим представил её лежащей распластав руки на палубе под солнцем. Шикарная, соблазнительная сцена никак не омрачалась ни моросью, ни ветром. "Но зачем она об этом вспомнила - о ветре подумал" - Вадим и перестал слышать её рассказ, лишь ритм, и отдаленное ощущение белого города - Кейптауна...

"...словно проплывало мимо, и было настолько не мое и мое в тоже время, что мне казалось: это мой, мой и только мой сон... ...Потом - вторую картину, не оглядываясь, не вникая в детали окружающего, черпая все лишь изнутри себя... А когда мой продюсер узнал, что я ещё и не умею водить машину, он был поражен также, как если бы я заявила, что не умею ни читать, ни считать... Он приставил ко мне человека, который начал учить меня водить. И вот день на третий моих мучений, учений... ...кругом виноградники и неожиданно выпирающие из-под земли скалы... Сплошная луна!.. ...и тут я увидела корову... Сознание мое зацепилось хоть за что-то родное с детства, и я пробудилась окончательно..."

Вадим тряхнул головой, пытаясь тоже пробудиться, и сосредоточился, а она продолжала:

- Но пробудилась я так, словно перешла поле сна, по другую его сторону в новой жизни, понимая, что никогда мне уже не вернуться в свое прошлое, потому, что теперь оно, прошлое, стало для меня сном. Но я осталась той же. Я всегда боялась коров. Их покорная тупость в глазах всегда приводила меня в состояние панического отвращения. Но коровы все равно напоминали о прошлом! Я вышла из джипа и корова потянулась ко мне с такой парной нежностью! ... Я тут же вспомнила! Вспомнила сразу все удушающие кошмары того, сна. То есть, моей прошлой жизни, но все равно сна - начала моего прошлого окружения: нянек в яслях, топающих в огромных войлочных тапочках, то требующих от тебя размахивать флажком, кружа за всеми детьми по кругу, то садиться, пардон на горшок, когда ты не хочешь - я помню себя с рождения. Помню запах из-под их подолов, чужеродное плотское тепло их мягких тел, когда они, усадив меня на колени, одевали в какую-то неудобную, душную одежду, а их груди - что вымя, в которых можно утонуть, как они душно обволакивали меня! После них я с детства ненавидела, когда меня обнимают этакими всепоглощающими, удушающими объятиями, даже мама. Я чувствовала всегда в такие моменты, что растворяюсь и исчезаю, задыхаюсь и борюсь за то, чтобы вырвать свое "Я" из небытия.

- Понял намек. Понял. - Закивал Вадим. - Я был удушающе теплым, когда предложил тебе лечь рядом?

- Вы?.. - Она рассеяно отмахнулась и, встав из-за стола, отошла к окну. Вадиму показалось, что теперь он понял, почему она так часто всматривается в окно - не верит новым декорациям своей жизни. А она продолжала, говоря в пол оборота: - Коровы всегда были символом животного, глушащего человеческие, эстетические начала материнства. Я с детства ненавидела молоко, которым меня поили насильно, а от парного меня рвало. Вот видите, какая я патологичная.

- А в этом что-то есть. - Закивал Вадим, - Кажется апостол Павел, сказал, что настоящих мужчин нельзя кормить молоком - настоящего мужчину кормят мясом.

- Я вроде бы женщина, - бросила Виктория с укоризной.

- Зато настоящая.

- Вы меня перебили. Я потеряла внутренний темп.

- Коровы вызвали у тебя знакомое чувство, потому что все вокруг тебя было столь другое, что ты не могла понять как на что реагировать. Напомнил он.

- Да. Вот, видите, какой вы тонкий психолог. Даже не поверишь, что вы могли вот так запросто залезть в постель к малознакомой женщине.

- Но, прости, дурака! Ты уже немало... Ты уже для меня очень много чего!.. С первого взгляда!

- С первого взгляда? А я вам не верю. В первый же момент вы пошли на обман.

- Но каким образом я ещё мог к тебе подойти поближе! Ведь я влюбился в тебя с первого взгляда.

- Нет, нет... - замотала она головой, словно испугалась. - Нет! Есть одна сила, с которой тигр бросается и на кролика, и на буйвола, и вообще себя чувствует тигром - это сила искренности. Так говорят на востоке! воскликнула она и добавила твердо, - Там, где я жила. По-настоящему. Без и этой силы ничего настоящего не может быть! А ты поступил неискренне, ища предлог, прикинувшись кем-то...

- Но так получилось! Я не виноват, это Иван! Он даже ничего толком и не знает о тебе. А я почувствовал - больше!..

- Что больше? Чем что? Не стройте иллюзий. - она снова перешла на "вы", - Я человек малоинтересный, потому что не умею развлекаться, отдыхать. Впрочем, вся моя жизнь последние годы - сплошной отдых, потому, что мне нравился каждый мой день. С того самого момента, когда я очнулась, я вдруг четко поняла, что я живу, что я живая... Я - есть! Все остальное как река протекающая мимо. Я ловлю воду этой реки времени и выжимаю из неё камень - так пишутся у меня картины.

Я и сама стала цельной как камень, и ничто не могло уже разболтать меня словно какую-то взвесь в сосуде.

- Скажи... - наклонился к ней через стол, ухватив за запястье проплывающей мимо руки с дымящейся сигаретой, - Скажи мне только, кто я?

- Ты?.. - она отшатнулась.

- Да я. Ну... по этим, по древним египтянам.

- По разделению египетских жрецов?

- Да. Земли? Или все же...

- Да не зацикливайся. Древнего Египта уже нет.

- Но все-таки?

- Ты - фифти-фифти.

- То есть как?

- Так. Просто. В тебе борются два начала. Когда-нибудь одно победит.

- Какое?!

- Трудно сказать. Но для того чтобы победило одно не надо прикладывать никаких усилий. Больше я тебе ничего не скажу.

- Я понял. Но там, в Африке, там также делился мир людей для тебя?

- И да, и нет. Там были другие точки отсчета. Там мир людей делился на эмоционирующих инстинктивных деструкторов и конструкторов-инструкторов. И те, и другие были далеки от меня. Люди жили в моей жизни, но я не жила среди них! Их жизнь была там, за забором, а на воротах этого забора был нарисован пистолет. Это расшифровывалось просто: "Любое проникновение стреляю стразу". Конечно, я не собиралась стрелять. Эта табличка весела всегда. Такова местная традиция белых. Отсюда и начинался мир, в нюансы которого мне не хотелось вникать, хотя приходилось знать о происходящем. Там каждый день было происшествие, каждый день было кого, и чем позабавить. Был повод для разговоров, обсуждений и даже нервотрепки. По телевизору шли телесериалы мелодраматического жанра, а на улицах то - громкие конвульсии очередной Кармен, то - натуральные боевики. И когда я спрашивала, о том, что там, то мне моя негритянка, Нага, отвечала коротко: "Эбони".