Незаконнорожденная - Кэтрин Уэбб

Солнце только зашло, и ламп еще не зажигали, так что от огня в очаге на стены ложились тени, которые, словно черти, скакали вверх-вниз.

– Так ты сделаешь это сегодня, Пташка? Ты ведь помнишь, как он чудил вчера? – вырвалось наконец у Доркас.

Костлявая горничная с лошадиными зубами и узкими, лишенными ресниц глазками. От Доркас сильно пахло потом, и Пташка не могла сказать наверное: от недовольства или от жара, шедшего от кухонного очага.

– Разве так говорят о хозяине? – Пташка была слишком сердита, чтобы так просто сдаться. «Пускай эта Доркас меня попросит как следует», – подумала она.

– Не строй из себя важную особу, Пташка. Ты знаешь, о чем я говорю, – сказала Доркас.

Пташка пристально на нее поглядела, увидела в глазах девушки неподдельный страх и решила подождать еще.

– Зато я не знаю, с чего ты взяла, будто я должна выполнять твою работу, Доркас Уинтроп. Я что-то не замечаю, чтобы ты приходила на кухню и вместо меня резала для супа эти бесконечные луковицы.

Ноздри Доркас затрепетали от негодования.

– Я старшая служанка. Я не выполняю кухонной работы.

– Ты только служанка. Так что оставь меня в покое, а лучше всего займись своим делом. – И Пташка снова принялась резать лук, ощущая спиной бессильную ярость горничной.

Кухня в доме в Лэнсдаунском Полумесяце[8] имела сводчатый потолок и расположенные под самым потолком окна, потому что частично она находилась ниже уровня земли. Окна выходили в узкий, темный двор, и через них проникало совсем мало света. Помещение являлось практически частью фундамента, и от того, что в нем происходило, во многом зависела жизнь на всех остальных этажах здания. Пташке оно порой напоминало звериную клетку, в которой, щурясь на дневной свет, день за днем двигалась вереница потных слуг с подносами в руках и с грязью под ногтями. Сол Брэдбери, повариха, кашлянула, когда Доркас наконец нерешительно пошла вверх по лестнице.

– Ты что, совсем ничего не понимаешь, Пташка? Все равно дело кончится тем, что ты отправишься наверх. Тебе ли этого не знать.

– Пусть так, да только она вцепилась в меня, как вошь, эта Доркас. И как-то не хочется облегчать ей жизнь, – ответила Пташка.

Хозяин дома, мистер Джонатан Аллейн, в последние дни был действительно мрачнее обычного, что доставляло Пташке чувство немалого удовлетворения. Как-никак, это было делом ее рук. Хозяином управляли его капризы, сны и головные боли. Беспорядок в его темных, загроможденных комнатах отражал сумятицу, царившую у него в голове. Пташка знала много способов вывести его из себя. Так, в начале недели она выведала у старого солдата, выпивавшего в «Голове мавра», точный ритм марша, который используют французские барабанщики, и принялась отбивать его на каменной плите камина, когда ее чистила, – якобы выколачивая золу из совка и щетки. Когда она закончила, Джонатан Аллейн сидел с плотно закрытыми глазами и с побелевшими ноздрями, а его тело было так сильно напряжено, что все тряслось. «Не больше того, что ты заслуживаешь», – думала Пташка, довольная результатом и тем, что до конца недели он пребывал в подобном состоянии. Вчера Доркас вышла от Аллейна вся бледная и с выпученными глазами, после того как отважилась пойти убираться в его комнатах. Пташка даже улыбнулась, вспоминая эту картину. Девушка походила на выпотрошенного кролика. Проказница заправила выбившуюся прядь поглубже под шапочку и вновь принялась за лук. Сол взбивала жидкое тесто для сливового пирога и мурлыкала себе под нос непристойную песенку.

Через несколько минут Доркас вернулась. Слезы текли по ее измазанным сажей щекам и оставляли грязные подтеки.

– Он сошел с ума! На этот раз он совершенно сошел с ума! – крикнула она резким отрывистым голосом. Пташка не могла удержаться от того, чтобы не хихикнуть. – Не смей надо мной смеяться, Пташка! Ни одному приличному человеку не следует появляться в тех комнатах! Это хуже того, что мог бы изобрести черт! Да в него самого дьявол вселился… Думаю, у него и душа черная как смола! Да, черная как смола! – шумно возмущалась Доркас.

– И что теперь? – подала голос миссис Хаттон, домоправительница, маленькая бойкая женщина с седыми волосами и измученным заботами лицом. Все три женщины на кухне выпрямились и прикусили языки. – Ну что на сей раз? Пусть одна из вас скажет.

– Опять мистер Аллейн, мэм. Он… он… Я пошла в спальню приготовить ее ко сну, а он… – Доркас опять расплакалась, так что ее рот растянулся, образовав большой полумесяц с опущенными уголками.

– Да хранят нас святые угодники. Послушай, Доркас! Я уверена, он не хотел сделать тебе ничего дурного.

Домоправительница достала носовой платок и вручила его служанке.

– А я уверена, что хотел, мэм! Думаю, на этот раз он окончательно сошел с ума. Он вырвал из моих рук помойное ведро и бросил его в меня! Если бы я не присела, оно выбило бы мне зубы…

– Тебе, наверное, это пошло бы, – пробормотала Пташка.

Доркас метнула в нее взгляд, полный ненависти.

– Пташка, никто не просил тебя открывать рот, – проговорила миссис Хаттон сердито.

Доркас продолжала хныкать:

– И… он обзывал меня такими словами! Я не должна выслушивать ничего подобного. Я ничем этого не заслужила!

– Довольно. Давай-ка успокойся. Тебе есть чем заняться, и…

– Нет! Я не пойду снова наверх! Во всяком случае сегодня. Да и завтра тоже. Те номера, которые он выкидывает, противоестественны! Он сам противен человеческому естеству, и нельзя требовать ни от одного порядочного человека, чтобы… чтобы… тот согласился его видеть и тем более ему прислуживать. И я не стану этого делать, даже если это означает, что я уволена! – С этими словами Доркас стрелой вылетела из кухни.

Сол Брэдбери и Пташка переглянулись, и Пташке пришлось приложить немалое усилие, чтобы не улыбнуться.

– Господи, надеюсь, больше никто не убежит, – пробормотала миссис Хаттон. На какой-то миг она сгорбилась, и на ее лице появилось изможденное выражение. – Пташка, хватит ухмыляться. Будь любезна, отправляйся наверх к мистеру Аллейну и приберись у него в комнатах. Да разведи пожарче огонь в камине: сегодня похолодало. Он попросит вина, но хозяйка велела ему не давать. На этой неделе у бедняги были страшные головные боли. У каждого из нас могли бы происходить такие перемены в настроении, случись нам пережить подобные страдания. А теперь, пожалуйста, ступай, Пташка. Я не хочу слышать никаких возражений.

Она предостерегающе подняла палец и пошла догонять Доркас.

Пташка улыбнулась ей в спину. Хорошо, что ей удалось внушить миссис Хаттон, будто ей не по душе ходить в комнаты Джонатана Аллейна. Если бы у той создалось впечатление, что ей это нравится – а ей это нравилось, – возникли бы подозрения. Это было очень странное удовольствие, ее сердце бешено билось, дыхание становилось частым, и в глубине души она понимала, что ей страшно. Она не боялась на него смотреть, не боялась того, что может увидеть в его комнатах, не боялась вспышек ярости, как остальные служанки, – нет, она боялась того, что может сделать сама, или того, что может сделать он. Потому что она помнила Джонатана Аллейна с тех пор, как была маленькой девочкой, и знала о нем такие вещи, каких не знали другие слуги. То, чего не знал больше никто.

Пташка обнаружила поднос с ужином, который должна была отнести Доркас, на столике рядом с дверью, ведущей в комнаты Джонатана Аллейна. Хозяин занимал два смежных помещения на третьем этаже, имеющих общую стену с соседним домом, входящим в состав Полумесяца. Комната, где он спал, выходила на задний двор. Мебель в ней была невыразительная – за исключением огромной кровати с балдахином на позолоченных столбиках и с пологом из малинового дамаста. Двойные двери из спальни вели в комнату, выходящую окнами на улицу; предполагалось, что в ней находится его кабинет. Ее украшало огромное нависающее над тротуаром окно-эркер. Из окна открывался прекрасный вид на город и окружающие его холмы. Впрочем, окно почти всегда было закрыто ставнями. Эта комната переполняла ужасом не одно поколение служанок. Пташка помедлила и напрягла слух, проверяя, не послышатся ли шаги миссис Хаттон или еще кого, кому случится пройти поблизости, а затем добавила к стоящим на подносе тарелкам бутылку вина. Бутылку, которую она специально раздобыла у Ричарда Уикса и в которую был добавлен куда более действенный спиртной напиток, от которого вино стало еще крепче. Пташка знала, что мистер Аллейн выпьет все до капли, даже если догадается, что его служанка поколдовала над вином на свой вкус. Она знала, что он не сможет остановиться. А возможно – девушка едва заметно улыбнулась, когда ей в голову пришла эта мысль, – возможно, он даже решит, что она это сделала, чтобы доставить ему удовольствие.

С минуту Пташка настороженно прислушивалась, застыв на месте. За дверями стояла тишина. Никаких звуков, выдающих шаги, разговор или проявления ярости. Он, верно, ждал в темноте. Но Пташка темноты не боялась. Джонатан Аллейн никогда не зажигал лампы в сумерки, он любил сидеть в полумраке. Как-то раз она слышала, что он сказал, будто сгущающиеся тени его излечивают. Что ж, она их прогонит. От чего это ему нужно исцелиться? Позади раздалось легкое потрескивание – это затрепетало на сквозняке пламя стоявшей у стены лампы. От этого же сквозняка затылок похолодел, и кожу стало слегка покалывать. «Ничего страшного не произошло, – ободрила она себя. – Всего лишь холодный ветер. Просто где-то оставили открытой дверь». Это был не страх. Она запретила себе бояться Джонатана Аллейна, несмотря на то что знала о нем ужасную вещь – то, чего не знал никто, – знала, что он убийца.