Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник) - Александр Филиппов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пиши как в прошлый раз: начальнику ИТУ, от осужденного… объяснительная… Теперь стоп. Рисуй, как я скажу. Довожу до вашего сведения, что осужденный Булкин в последние дни выглядел э-э… задумчивым, грустным… Правильно?
– Еще какой задумчивый! – горячо подхватил шнырь. – Задумаешься тут, когда пидором сделают…
– Вот… Дальше пиши. Причину своего плохого настроения Булкин не объяснял, но были слухи, что у него какие-то неприятности дома, на воле. Усек? Да это слово не пиши, болван, это я тебя спрашиваю: усек, в чем его задумчивость заключалась? Теперь так рисуй: от осужденных в отряде, не помню, от кого конкретно, я слышал, что Булкин высказывал мысли о самоубийстве. О его настроении я доложил начальнику отряда капитану Ахметову, но никаких мер принято не было. Ты ж докладывал?
– Конечно! – встрепенулся зэк и преданно посмотрел в глаза Самохину. – Отрядник наш, гражданин майор, квасит по-черному, ему что ни скажи – ни хрена не вспомнит!
– Подписывайся. Дату сегодняшнюю поставь. Ну вот и отлично! Ты там посматривай, что в отряде делается. Завхоз ваш освобождается скоро. Потянешь, если я вместо него тебя порекомендую?
– Все ништяк будет, гражданин майор!
– Значит, договорились. О нашей с тобой беседе, естественно, никому.
– Да что я, в натуре, бык, что ли? – негодующе развел руками шнырь и, уже собравшись было уходить, остановился, шепнул: – Да, кстати, забыл совсем. В сушилке отряда, справа, под топчаном, два старых валенка лежат. Вроде просто так, возле батареи отопительной брошены. В каждом из них – брага в полиэтиленовых пакетах заквашена, литра по три. Это вместо водки, которую на вахте изъяли…
– Джаброев об этом знает? – поинтересовался, будто невзначай, майор.
– А как же? Он сахар доставал в столовой…
– Ладно, свободен… – отпустил его Самохин и, старательно пряча в карман обе объяснительных, крикнул в коридор: – Коля! Смолинский! Выпусти его…
И увидел в распахнутую дверь, как лейтенант шлепнул суетливо убегающего зэка палкой ниже спины.
– Ох и любишь ты, Коля, дубинкой махать! – укоризненно покачал головой майор.
– Да я ж, Андреич, шуткую, – миролюбиво пожал плечами режимник, пристраивая палку на манер сабли в специальную петельку на портупее.
– Ты же не прапорщик, а тюремный офицер, – назидательно продолжил Самохин. – А потому должен головой, а не дубинкой работать. Ну что за объяснительную ты с этого шныря выколотил? Это ж нам с тобой готовый выговорешник с занесением в личное дело! За упущения в работе. Ты очередное звание вовремя получить хочешь? Значит, должен понимать, что если зэк повесился в результате притеснений со стороны других осужденных, то это наша с тобой персональная недоработка. Я, опер, должен был вовремя выявить конфликт в отряде. А ты, режимник, виноват в том, что у тебя зэки, вместо того чтобы на досуге книжки умные читать, политинформации слушать, дерутся и обссыкают друг друга. А потом вешаются!
– Это ж, Андреич, зэчня подлючая! – в сердцах воскликнул Смолинский. – Их тут полторы тысячи харь, а нас в данный момент в зоне с ними двое! Не считая часовых на вышках и трех прапоров-контролеров!
– Так-то оно так, – кивнул согласно Самохин. – Но зря нам подставляться тоже ни к чему. Совсем другое дело, если заключенный от тоски по дому руки на себя наложил. Жена изменила, мать прихворнула, дети голодные, а он, подлец, в тюрьме сидит… Всяко бывает! Совесть, наконец, заела…
– Ну это уж ты, Андреич, загнул, насчет совести-то!
– Да предположим, говорю! Нынче все к зэкам добрые, в том числе и прокурор по надзору. Ему насчет больной совести на уши наехать – в самый раз. Такая история у него слезу вышибет. И между прочим, вина за самоубийство ложится уже на начальника отряда. Не поговорил вовремя по душам, не успокоил. Вот пусть Ахметов и выгребает…
– Как-то это… не очень, товарищ майор. Ахметова-то за что подставлять? – смутился Смолинский.
– Есть за что, Коля! – жестко сказал Самохин. – У меня железная информация – повязан он с зэками по самые уши. Но если я эти дела предъявлю, тогда Ахметова сажать надо. Так что пусть лучше за Булкина пострадает…
– Век живи – век учись, товарищ майор! – угрюмо согласился Смолинский.
– Научишься… Ты сколько в органах? Год… Ну, значит, гнилью нашей пока не пропах, еще нос от таких дел воротишь… Всему свое время. Я, брат, двадцать пять годков в этой системе. Недавно вычитал, как называется штука, которая с такими старыми служаками происходит. Профессиональная деформация психики! Во как! И между прочим, неизлечима. Так и помру теперь… деформированным. Ну ладно, это, Коля, все лирика. А палку повесь вон на тот гвоздик. С ней только срок заработаешь и с зэками рядом сядешь. Мы с тобой, если захотим, безо всякой дубины любого урку так уделаем, что он вслед за покойным Булкиным сам, теряя тапочки, побежит… Пойдем-ка в третий отряд, мне там кое с кем потолковать надо.
Была глубокая, по-осеннему темная и беззвездная ночь. По пути к общежитию третьего отряда – самого дальнего в жилой зоне – Самохин поинтересовался вдруг:
– Ты, Николай, в художественной самодеятельности участвовал когда-нибудь?
– В какой самодеятельности? – удивился лейтенант.
– Ну, в драмкружке, например. Постановки разные, сценки перед публикой разыгрывать не приходилось?
– А-а… Было дело, – смущенно признался Смолинский. – В школе, то ли в первом, то ли во втором классе. К новогоднему утреннику сказку «Колобок» ставили. Я Волка изображал…
– Здорово!– восхитился Самохин. – Ты, значит, профессионал! Мы с тобой в отряде сейчас тоже сценку разыграем. Ты опять волком будешь. Только вместо Колобка возьмем Джаброева. И ты на него натурально так наедешь, мол, Джаброев, я тебя съем! Зачем, гад, притеснял осужденного Булкина? Парень из-за этого повесился! А потому, Джаброев, зэчья твоя душа, схаваю я тебя без остатка, сгною в буре, растопчу, проглочу, ну и так далее…
– А ты, Андреич, кого представлять будешь?
– Кумушку-Лису, естественно. Знать мою роль тебе не обязательно. Ты меня слушай, выполняй все, что скажу, и ничему не удивляйся. Договорились?
– Ладно… – с сомнением протянул Смолинский и, вытащив из-за пояса дубинку, показал Самохину: – Вот и пригодилась для роли-то. Какой же тюремный волчара без хорошей палки? – и постучал ею по прутьям калитки локального сектора: – Дежурный! Открывай, мать твою…
Из пристроенной здесь же будочки выскочил ошарашенный, всполошившийся со сна зэк-локальщик и, с перепугу не попадая сразу ключом, принялся отпирать замок калитки. Наконец, справившись, распахнул визгливую дверь, склонился подобострастно:
– Здравия желаю, гражданин начальник.
– Спишь на посту, сучья морда! – набросился на него Смолинский.
– Никак нет, гражданин лейтенант! – отрапортовал вытянувшийся по стойке смирно зэк.
Смолинский поднял палку и, слегка постукивая ее концом по бритой голове заключенного, медленно, с расстановкой произнес:
– Последний раз повторяю, а ты запоминай, долбогреб! Если еще раз проспишь и за полсотни шагов до моего подхода дверь не откроешь, я тебя, суку, велю цепью приковать к тачке, будешь пырять на карьере, пока не загнешься! Ты понял меня, козел?
– Так точно, гражданин начальник, – потупился зэк. – Намек понял, исправлюсь…
– То-то! – уже добродушнее воскликнул Смолинский. – Давай дежурь. И чтоб ни одна крыса за локалку не проскочила!
– Какой базар! – притворно возмутившись, развел руками локалыцик. – В моем секторе братва как за Кремлевской стеной – муха не пролетит!
– Ну ты и артист, Коля! – восхитился Самохин, когда они направились к зданию общежития, где размещался отряд. – Свиреп! Не переигрывай только, а то на пустяки талант свой растратишь.
– А я и не играл, – простодушно признался Смолинский. – Дали бы мне волю – я бы половину наших зэков перестрелял, а половину заковал в кандалы и отправил в карьер, щебенку дробить. А еще лучше – дорогу железную к Северному полюсу тянуть. А то его уже сто лет покоряют – то на лыжах, то на собаках… А мы дорогу проложим! Совсем другое дело. Сел в теплый вагон, пару суток поспал – и на месте. Приехали, вот он, Северный полюс! Покорили…
– Ага, а тебя, пока зэки будут дорогу строить, начальником конвоя туда. Рядом с ними стоять, сопли морозить… – добавил Самохин.
– Нет, Андреич, ну, ты сам посуди. Начнешь приговоры читать – это ж нелюди какие-то! Чего они только на воле не вытворяли… А как сюда попадут – сразу морды скукожат, овцами прикинутся, несчастные такие, узники… мать их… И все вокруг прыгают – администрация, прокурор по надзору, депутаты разные, комиссии наблюдательные: ах, как вас, ребята, кормят? Вошки не беспокоят?.. Не-е-т… В кандалы, кайло в руки – и в шахту!
