Оранжевая планета - Борис Борин

Возмущенный протест не произвел впечатления. Главный Учитель вежливо пожелал мне доброго здоровья и хорошей работы. Он добавил, что готов возобновить переговоры в любой час дня или ночи... Робот личной охраны Главного Учителя передал меня роботу-конвоиру...

День в школе оздоровления мыслей начинается с радиостишков. Только на этот раз к воспитанникам обращается не Верховный Водитель (очевидно, разговаривать с заключенными ниже его достоинства), а Правитель службы наблюдения. Старческий голос, усиленный радиорупорами, гремит над пустыней: "Эй, воспитанник, подъем! Мы в столовую идем!".

Роботы оделяют нас чашкой похлебки. В мутной воде разболтаны аминокислоты, витамины, углеводы... Учитывая мой рост и вес, мне наливают двойную порцию.

После завтрака вновь звучит бодрый радиоприказ:

"Ну-ка, мигом, подтянись! В две шеренги становись!"

Становимся. Нас считают. Потом группами спускаемся в шахту. Узкие коридоры штолен. Кайло, лопата, тачка - каменный век. И равнодушные голоса автоматических весов, на которые мы вываливаем из тачек руду:

"Прошел час, до нормы вам осталось...", "Прошло два часа, до нормы вам осталось...", "Норма выполнена, до конца урока осталось...". Последняя фраза звучит в подземелье редко. Чаще весы сообщают: "Урок кончился, до нормы еще осталось..."

Когда мы наконец вылезаем на поверхность, жадно хватая побелевшими губами воздух, нас встречает ночь. Фиолетовые луны, посвист ветра в песках, мерный лязг железных шагов. И снова радиорупоры потчуют нас несгибаемым оптимизмом: "Все тревоги и сомненья рождены, ребята, ленью. Мы трудились не ленясь, ужин ожидает нас".

Чашка похлебки. Тесные ложа из эластичного пластика. И хотя мы за день устаем так, что у людей не хватает сил даже на перебранку с соседом, радио радостно внушает: "Спи. Ночные разговоры любят лодыри и воры. Честный гражданин планеты мирно дремлет до рассвета".

Так изо дня в день. Гнетущее однообразие. Жестокое равнодушие механизмов. Продуманная, выверенная годами система. Разумное существо превращается в животное: работа, еда, сон, работа, еда, сон...

И никакой надежды на побег.

К несчастью, человек умеет приспосабливаться к окружающему. К несчастью потому, что лучше умереть, чем утратить способность мыслить. Перестать быть человеком.

Я знал, что в оранжевой пустыне воспитываются поэты, которые не посмели ограничить себя воспеванием хорошей работы, крепкого сна и подвигов Верховного Водителя. Что среди горнорабочих есть ученые, чья мысль не пожелала остановиться, повинуясь приказу. Я видел, что здесь, в круглом колодце шахты, в проволочном квадрате тюрьмы, эти люди смирились. Инстинкт сохранения жизни заставил их думать только о необходимом, жить сегодняшним днем.

В редкие минуты отдыха мои рассказы о межзвездных полетах, о субсветовой скорости космических кораблей, о далекой Земле на миг зажигали глаза людей любопытством и вдохновением. Но равнодушный голос автоматических весов или радиоприказ обрывали разговор. И люди снова становились биологическими роботами. Но все-таки я не мог забыть эти редкие минуты вдохновения...

Я все чаще ловил себя на том, что, спускаясь в шахту, думаю только о вечерней чашке похлебки. А подымаясь, мечтаю о забытьи, которое приносит сон. Отчаянье и усталость...

- Ты не смеешь отчаиваться, Путник! Ты не смеешь быть примерным воспитанником службы наблюдения! Ты должен отстоять себя, Путник!

Он не говорил - заклинал. Он вскинул ораторским жестом руку, изрезанную рубцами, в грубых наростах мозолей. Уродливую и прекрасную, как ветка старого дерева, руку горнорабочего. Под морщинистым, безбровым лбом блестели глаза. Это были глаза человека, и я впервые не заметил, что они треугольные.

Зыбкое марево горизонта. Багровое солнце катилось через пески.

- Из оранжевой пустыни невозможно бежать. Здесь смиряются или умирают. Но ты, Путник, не смеешь отчаиваться! - заклинал старик.- Отчаянье - путь к смирению. Молчишь?.. Молчишь? Думаешь, я - соглядатай или сумасшедший? Выслушай меня, Путник...

Я кивнул. Пусть говорит - хуже не будет. Самое страшное уже произошло: моя идиотская прогулка по планете закончилась тюрьмой. Астронавты не могут обыскивать одну планету за другой, чтобы отыскать мой труп. Ведь они считают меня погибшим, а на поиски уйдут годы... Свою ракету для космического разбоя я не отдам. Я сдохну среди этих проклятых песков, а ракета, ощетинившись детонаторами, будет стоять в оранжевом лесу. И никого к себе не подпустят. За это я ручаюсь!

- Я старый человек, Путник. Отец мой еще помнил время, когда радио не выкрикивало примитивных стишков, а Великие Правители называли себя владельцами. Владелец шахт, владелец заводов, владелец домов... Это было очень давно, Путник.

Отец мой - ученый. Он создавал для армии Верховного Водителя роботов солдат. Да, вот этих, которые теперь стерегут нас.

Тогда на планете было три государства, Путник. В лесах за южной границей жили свирепые Випы. И Верховный Водитель торопил ученых: ему нужна была железная армия воинов-автоматов для борьбы с Вилами.

На восточной границе за каменными плоскогорьями стояли редкие города Эдов. Мирный, немногочисленный народ.

Они достигли совершенства в поэзии, живописи, скульптуре. Они верили не в превосходство машин, а в волшебство разума и рук человека.

А в нашей стране начался серийный выпуск военизированных роботов. Механические солдаты, от которых отскакивают пуля и штык, разбили армию Випов.

Верховный Водитель заявил, что Вины неполноценны.

Они, даже побежденные, якобы угрожали цивилизации планеты Экз. По приказу Верховного Водителя Вины были истреблены. До последнего ребенка.

Победить немногочисленных Эдов не составляло труда. Верховный Водитель объявил их вырожденцами, лентяями-народом, который ни во что не верит. Роботы вторглись в мирную страну за широкими плоскогорьями.

Многих огорчило бесцельное истребление. Многие осуждали жестокость Верховного Водителя. И тогда, Путник, оставшиеся без дела роботы-солдаты стали стражами службы наблюдения. Тогда в центре оранжевой пустыни была вырыта шахта, огороженная проволокой.

Верховный Водитель и Великие Правители - так они себя стали называть раскинули огромную сеть соглядатаев. Внушалась, вбивалась, вколачивалась мысль, что любое сомнение в правоте Верховного Водителя и Великих Правителей - измена этой планете.

Доблестью стали считаться слежка и доносы. Желание самостоятельно мыслить, а следовательно, стремление к тишине и одиночеству объявлено самым мерзким пороком. Радио повсюду расставило свои орущие рупоры. Продажная журналистика теперь называется литературой. Какофония - музыкой. Соглядатай стал героем планеты.