Крабы в консервной банке - Боб ден Ойл

Бастенакен смотрит на него, ожидая ответа. Он видит замкнутое жесткое лицо Яхека и не сомневается, что тот холодно и трезво взвешивает все «за» и «против». Если Яхек согласится поехать в Иньямбане, Бастенакен позаботится о том, чтобы он остался там до конца своих дней. Сидя в главном управлении, такой человек будет представлять опасность, и в первую очередь для него, директора по заграничным филиалам. Все посты заняты, мест больше нет, и так уж низшие все время подпирают высших. «Этого парня надо упечь в тропики на всю жизнь», — решает Бастенакен.

Яхек понимает, что теперь уже он должен что-то сказать. «Африка, — думает он, — что я буду делать в Африке?» Перед его мысленным взором появляются негры — они танцуют, размахивают дротиками. Имеет ли он право обидеть этих людей грубым отказом? Во всяком случае, он еще полтора месяца пробудет в Дрибергене — достаточно времени, чтобы подумать и решить. Он избавится от третьего отдела, избавится от мефрау Крамер, которая кидает на него удивленные взгляды, ему не придется обивать пороги в поисках нового места. Но может быть, он расслышал или не понял? Он вынимает сигару изо рта и бросает ее в мусорную корзину рядом с Бастенакеном.

— На полтора месяца в Дриберген, — говорит он, — а потом в эту… как ее… Африку?

— Вот именно, — говорит Бастенакен. И за время, проведенное в Дрибергене, вам, само собой, разумеется, будет идти ваше новое жалованье.

— Ну, что ж, — говорит Яхек, — видно так тому и быть.

Когда он произносит эти слова, ему вдруг становится нехорошо. Слишком много всего сразу на него обрушилось, и он не уверен, правильно ли он поступает.

Бастенакен встает, обходит свой стол и торжественно пожимает руку Яхеку.

— Вы все продумали, — говорит он, — и приняли правильное решение. Я уверен, что никто из нас, не пожалеет о нем.

Яхек тоже встает и благодарит менеера Бастенакена за доверие. Больше всего ему бы хотелось вернуться в свою комнату, но он понимает, что это невозможно.

И действительно, оказывается, что надо еще выполнить кое-какие формальности. По телефону вызывают Фоогта, он является, как всегда, неся какие-то бумаги, и втроем они обсуждают поездку Яхека в Дриберген. Все решается к общему удовольствию: через неделю Яхек направится на загородную виллу, где его доведут до кондиции, потребной в Иньямбане. Они пьют кофе, а потом Бастенакен начинает проявлять признаки нетерпения, ему надо вернуться к своей работе. Он еще раз жмет Яхеку руку и напоминает: приличие требует, чтобы Яхек зашел к менееру Таке познакомиться; в конце концов, именно Таке — вдохновитель всего этого дела, говорит он, заранее умаляя заслуги Фоогта на случай, если назначение Яхека принесет успех, а, кроме того, считая, что не мешает облечь это назначение в более приличные формы. Фоогт, ухмыляясь несколько скептически, выражает свое согласие. Секретаршу Бастенакена отправляют на розыски менеера Таке, и она снова находит его на четырнадцатом этаже, у окна.

Фоогт церемонно вводит Яхека в роскошный зал заседаний. Яхек едва осмеливается оглядеться по сторонам, он движется как во сне. Фоогт информирует Таке о ходе дела, и тот тоже жмет руку Яхеку. Да, он помнит; правда, он все время вместо крабов говорит о сардинах.

Иньямбане, да, он просил собрать ему исчерпывающую информацию; если там поставить дело как следует, результаты будут потрясающие. Он испытующе смотрит на Яхека, что-то одобрительно бормочет и опускается в глубокое кресло. Фоогт и Яхек тоже садятся. После пяти минут вялой беседы, прерываемой паузами и бормотанием старикана, раздается телефонный звонок, Фоогт снимает трубку — его срочно вызывают, он извиняется и быстро уходит.

После отбытия Фоогта Таке поднимается.

— Послушай, Яхек, не выпить ли нам ради такого случая по стаканчику хереса? — говорит он тихо. — Но только никому не рассказывай: если они узнают — пиши, пропало. Дело и том, что у меня есть ключ от бара, но никто этого не знает, все думают, я хожу сюда любоваться видом.

Яхек говорит, что с удовольствием пропустит стаканчик. Он вообще не пьет и считает, что время сейчас совсем неподходящее для хереса, одиннадцать часов утра, но он не осмеливается отказаться. Таке осторожно приотворяет дверь, чтобы убедиться, что вокруг все спокойно. Он вынимает связку ключей, подходит к бару, манит Яхека к себе, потом с видом заговорщика открывает бар, наливает два стакана хереса и один протягивает Яхеку.

— Вот, — говорит он, — пей  сразу,  увы,  мы не можем  спокойно посидеть и выпить, риск слишком велик. — Сам он выпивает полный стакан в три глотка, после некоторых колебаний Яхек следует его примеру. Таке быстро ставит стаканы на место, запирает дверцу бара и со вздохом удовлетворения снова опускается в кресло. Яхек тоже садится, херес жжет его пустой желудок — сегодня утром он так нервничал, что не мог есть. Сейчас ему станет дурно, он сжимает губы, стискивает руки и пристально смотрит на торшер, прислушиваясь к странным ощущениям у себя внутри. Но через несколько минут жжение немного успокаивается, постепенно из желудка по всему телу начинает распространяться приятный трепет. Окружающие предметы приобретают более резкие очертания, напряжение ослабевает и уступает место холодной ясности ума. Он так занят регистрацией изменений в своем организме, что почти не слушает болтовни Таке, ударившегося в воспоминания о прежних временах и пионерском духе, который тогда царил. Яхек тоже обращается к прошлому, ограничиваясь, правда, минувшей неделей — с того мгновения, когда он во время бритья впервые обнаружил у себя новый рот, и до настоящей минуты, когда он на равных беседует с менеером Таке, о существовании которого он неделю тому назад еще и не подозревал. Его страхи и сомнения сменились необузданной дерзостью. А почему бы ему и в самом деле не стать тем человеком, который наведет порядок в иньямбанской шарашке? Ведь не дураки же все эти люди — Фоогт, Бастенакен, Таке? Раз они в нем что-то видят, значит, это не случайность, значит, в нем есть такие качества, о которых он и сам не подозревал, но которые не укрылись от их наметанного глаза. Ну, что за жизнь была у него до сих пор — забитое прозябание, серая обыденность, без всякого напряжения или ответственности. Наконец-то он станет настоящим мужчиной, из тех, с кем нельзя не считаться. А что там говорил Бастенакен насчет женской прислуги? И эта сторона его жизни здорово изменится, уж он не оплошает с черными служанками, ему долго приходилось подавлять свои влечения, но теперь-то он даст им волю. Перед ним мелькают образы голых негритянок с блестящей кожей и твердыми острыми грудками, они задыхаются от восторга перед ним, великолепным мужчиной… Может быть, он будет еще и бить их — кнутом или просто так, это он решит на месте.

Когда Таке предлагает ему совершить второй марш-бросок к бару, он вскакивает и с жадностью вливает в себя полный до краев стакан.

— Я всегда ограничиваюсь двумя стаканами, — говорит Таке, — но ты можешь спокойно выпить третий, мне не жалко. Даже если ты выпьешь всю бутылку, не страшно, я куплю новую и поставлю вместо этой.

— Тогда еще полстаканчика, — говорит Яхек и вдруг икает. Ему страшно неловко, но Таке только смеется. «Ну что за славный малый», — думает Яхек: он растроган до слез. Как глуп он был, когда боялся этих людей, в них совсем нет той подозрительности и недоброжелательности, которая царит на третьем  этаже. Эти люди сидят на самом верху, им некого опасаться, и он, Яхек, теперь один из них.

Третий стакан быстро выпит, бар снова закрыт, и они возвращаются к креслам. Яхек замечает, что движется зигзагами; это кажется ему очень забавным. У него нет никакого опыта в этой области, и он не понимает, что скоро будет пьян в стельку. В воздухе возникает какое-то золотое свечение, вся атмосфера лучится благожелательностью. Глаза Яхека увлажняются, ему хочется плакать от радости. Он даже хлопает менеера Таке по плечу, и начинает сбивчивый рассказ о том, что он собирается делать в Иньямбане. Ему жарко, лицо его раскраснелось. Таке, окутанный туманом своего склероза и захмелевший после двух стаканов первоклассного хереса, находит, что все это просто замечательно, а иногда начинает хихикать, как ребенок.

Яхек собирается перейти к тому, что он будет делать с женской прислугой, — может быть, Таке даст ему какой-нибудь совет, но ему становится немного душно.

— Откроем окно? — предлагает он.

— Валяй, — говорит Таке, он идет впереди Яхека к окну и распахивает его широким жестом. Дождь все еще моросит, но погода уже не кажется такой унылой. Яхек глубоко вдыхает холодный воздух и в безмолвном восхищении смотрит на море мокрых крыш и узор блестящих улиц, он чувствует себя властелином всех этих букашек, что копошатся там, внизу.

— Знаешь, чем я иногда занимаюсь? — спрашивает Таке с таинственным видом.