Босиком по 90-м - Иван Любенко

Я ничего не ответил, только приостановился, открыл портсигар и достал «Camel» без фильтра, тот самый, что входит в паёк американских солдат (блок этого удовольствия я получил в подарок от командированного в Красноленинск по линии городов-побратимов американца Джерри Перкинса). К тому времени мой брак дал глубокую, размером с Гранд Каньон трещину, и я опять был свободен, но с женой не разводился, а просто жил отдельно.

До самой Ташлы мы шли пешком. Ветер сбрасывал с деревьев листья и качал фонари. Автобусы в это время ходили редко. Да и мало их осталось. Венгерские «Икарусы», украинские ЛАЗы и российские ЛиАЗы почти все рассыпались. Вместо них появились, так называемые, «маршрутки» из «Кубанцев», ПАЗиков и РАФов.

Расписание движения и интервалы, указанные на жёлтых прямоугольниках остановок, вывешенные ещё во времена Советского Союза, никто не соблюдал, и каждый водитель заканчивал работу, когда вздумается.

Всего три года прошло, как распался СССР, а Красноленинск изменился до неузнаваемости. На стадионе «Динамо» сделали вещевой рынок. Весь город покрылся, точно бородавками, железными киосками. Ассортимент этих «Мини-маркетов» был везде одинаков: ликёр «Амаретто», голландский спирт «Royal», водка «Белый орёл», «палёнка» из Владикавказа, импортное пиво, сигареты (длинный «Pall-Mall», «Bond», «Camel»), шоколадки и сласти («Tweeks», «Bounty», Mars», «Snickers», «Wagon Weels», «Mamba», которую «все любили»), химические напитки («Invait» и «Yupi» – им надо было «просто добавить воды») и «Hershi-Cola» «со вкусом победы». Пластиковых стаканчиков в продаже не было, и постоянным клиентам продавец ларька выдавал разрезанную пополам пивную банку (с последующим обязательным возвратом). Её-то и пускали по кругу собутыльники. Такие же стаканчики, только с загнутыми на манер цветочных лепестков краями, можно было увидеть в кафе вместо пепельниц или вазочек для цветов. Я помню реакцию на них того самого Джери Перкинса из города-побратима Де Мойна (штат Айова), зашедшего перекусить вместе со мной в кафе-ресторан «Птица», где продавали жаренных цыплят. Он рассматривал эти образцы русских «очумелых ручек» с таким интересом, будто нашёл личную печать Джорджа Вашингтона. Но ещё больше американца удивило то, что вместо салфеток на столах стояли рулоны с серой туалетной бумагой.

В ту пору я бросил школу, получил патент и преподавал английский в здании пожарной части, где за две бутылки пятизвёздочного армянского коньяка в месяц, с шести до десяти вечера арендовал кабинет начальника. Иногда ещё подрабатывал переводчиком в «Доме дружбы». Там у меня появилась возможность «знакомить» иностранцев с русским антиквариатом. Это приносило хороший доход. Но такой многообещающий гешефт неожиданно закончился из-за одного неприятного случая. А дело было так. В Красноленинск приехала большая делегация врачей из Амстердама. Естественно, по-голландски в нашем городе никто не говорил, и поскольку общение предполагалось на языке Шекспира, меня попросили сопровождать гостей в течение дня. Перед этим я всю ночь заучивал разные заболевания на латыни. Намучался тогда с ними… В Краевой больнице возник неприятный момент: голландский врач подарил нашему доктору набор хирургических инструментов. Растроганный подарком русский кардиолог развернул свёрток и тут мы все увидели, что некоторые из принадлежностей уже покрылись ржавчиной. Повисла гнетущая тишина, и я, чтобы сгладить неловкость, предложил гостям пройти в следующее отделение.

А вечером прямо в номер одного из иностранцев – того, который особенно «интересовался русской историей» – Алик занес два дипломата. В одном лежали иконы, взятые под честное слово у Самира (местного предпринимателя с сомнительной репутацией), а в другом – неплохая коллекция дореволюционных наград. И когда Альберт уже опустил хрустящие доллары в карман, в комнату вошёл представитель той самой организации, которую двадцатого декабря 1918 года основал Железный Феликс. Иностранец, понятное дело, тут же отказался и от денег, и от антиквариата. Чекист забрал у Алика два дипломата и валюту. Никаких протоколов не составляли. На выходе человек «с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками» пообещал моему другу, что со дня на день вызовет на допрос. Но прошла неделя, потом другая, от контрразведчика не было ни слуху, ни духу. А вскоре мы увидели весь наш товар в антикварной лавке на проспекте Октябрьской революции, куда лукавый сын Ежова и Берии сдал оптом трофеи через подставное лицо. Мы честно рассказали Самиру о нашей неудаче и попросили дать отсрочку по выплате долга на два месяца. Естественно, мы не забыли упомянуть одиннадцатое октября – «чёрный вторник», – когда произошло обвальное падение рубля, и за один день на ММВБ курс доллара поднялся с 2833 до 3926 рублей.

Чеченец слушал нас очень внимательно, не перебивал, ел рахат-лукум, пил кофе и понимающе кивал. Когда мы замолчали, он поцокал языком и вынес вердикт: пять тысяч долларов – сумма его убытка – должна быть возвращена через тридцать дней, а проценты – пятьсот баксов – он великодушно растянул на два месяца. Ни о каком «счётчике» речь не шла. Да в этом и не было необходимости. Мы всё прекрасно понимали. В городе не было людей, готовых ему перечить. Исключение составлял лишь один случай, произошедший год назад. В тот день машина Самира ненароком задела новенькую «восьмёрку» прапорщика из ВДВ, только что вернувшегося на побывку в Красноленинск из Приднестровья.

Охранник и водитель Самира вместо извинений принялись оскорблять десантника. Тогда тот, недолго думая, отработанными ударами уложил на землю обоих, а потом выволок из «Мерседеса» и самого хозяина. Последний, испугавшись, откупился какой-то денежной суммой. Многие были уверены, что прапорщик не проживёт и суток. Ведь Самир никогда не прощал унижения. Но оказалось, что смелый вояка – брат авторитетного ростовского вора. По этому поводу было много «разборок», но, в конце концов, военного оставили в покое.

Вскоре мы с Аликом добрались до Ташлы. Району дали неофициальное имя по названию реки, разрезавшей городское предместье на две неравные части.

На нашем пути встретилось старое, ещё дореволюционное здание. Большая вывеска с линялыми буквами гласила: «Баня». Именно сюда мы ходили с отцом каждую субботу. Особенно мне запомнилось одно предновогоднее посещение. Господи, когда же это было? Да и было ли?..

Вдоль грязных, затёртых куртками стен банного коридора, на выкрашенных в синий цвет деревянных откидных креслах сидели люди. Многолетний толстый слой краски на подлокотниках кое-где облупился и обнажил древесину, местами побитую шашелью. Засиженная мухами лампочка тускло освещала усталые лица мужчин, нервно поглядывающих на часы. Помещение давно пропиталось запахом немытых тел и горького табака. В углу шла оживлённая беседа, и хоть слов было не разобрать, но из разговора словесными кузнечиками выскакивали знакомые фамилии: Михайлов, Петров, Харламов, Якушев. От приглушённого бормотания, прерываемого редким хлопаньем дверей, создавалось впечатление, что работает большой ламповый приёмник, временами теряющий волну. Измученный духотой и ожиданием народ растерянно поглядывал на бесполезное, заколоченное окно.

Одиноким, уродливым глазом Циклопа смотрелось полукруглое застекленное отверстие с надписью «касса» и в нём, как в черно-белом телевизоре помещалось недоброе женское лицо. Кассирша, наверное, могла бы сойти за диктора программы «Время», если бы не слетающие с её уст длинные фигуристые выражения в адрес тех, кто слишком долго позволял себе держать входную дверь открытой, впуская вместе с облаками папиросно-сигаретного дыма и холод продрогшей улицы.

Я – первоклассник с алой октябрятской звёздочкой на лацкане серого пиджака – стоял, прислонившись к дверному косяку рядом с отцом, и, как мне тогда казалось, ловил направленные в его сторону почтительные взгляды. Он читал «Красную звезду» и тем, видимо, вызывал интерес. «Ах, если бы они только знали, что папа воевал, а потом служил офицером на Крайнем Севере! А сейчас… а сейчас он лучше всех играет в шахматы!» – проносилось у меня в голове, и в тот момент мне становилось немного обидно, за то, что он теперь пенсионер, хоть и военный, и работает простым завхозом. В руке я сжимал два маленьких металлических жетона с наклеенными на них кусочками бумаги из школьной тетради в клеточку. На одной нетвёрдой рукой была выведена цифра 18, а на другой – 26. Это были выданные нам номера шкафчиков в раздевалке предбанника, которые совсем не запирались и напоминали собой деревянные ученические пеналы.

За дверью не переставая, жужжала электрическая машинка, и слышались весёлые возгласы парикмахерши – толстой смешливой армянки в белом, застиранном халате. Стрижка стоила недорого, но детей чаще подстригали дома ручными механическими машинками. Была такая и у нас. И хоть я всегда просил маму сделать «канадку», она всякий раз старательно оболванивала меня, оставляя только чубчик, похожий на пучок редиски. А сейчас, когда мы заняли очередь к парикмахеру, я радостно отстукивал по дверному косяку металлическими номерками мелодию собачьего вальса, предвкушая настоящую взрослую «канадку», такую, как у моего любимого брата. Он был старше меня на целых пятнадцать лет, и я во всём старался походить на него. Наверное, поэтому я вставил в самодельный медальон его фотографию и тайно носил под школьной сорочкой. Но учительница заметила белую нитку и, решив, что это православный крестик, вызвала в школу родителей. Правда, на следующий день недоразумение благополучно разрешилось.