Кадын - Ирина Богатырева

— Иди к нам, воин-дева. Садись с нами. Ты и гость нам, и не чужая.

Служанки ей травой набитую подушку положили на месте гостя, напротив огня, но чуть подальше от хозяина. Очи села, как мы, ноги скрестила, но ни на кого не смотрела и двинуться боялась. Я ей пыталась дать понять: делай, как я. Левую руку сначала опускала в воду, потом, стряхнув капли, брала мясо и хлеб. Смотрю — она правой рукой к мясу потянулась. Я страшные сделала глаза — поняла она и руку отдернула. Так воины у нас не едят: в правой руке только чаша может быть, но всегда свободной и чистой она оставаться должна, чтобы в любой момент схватить кинжал. Мне стало жалко ее и совестно. Хоть никто из братьев, казалось, не замечал того и беседа своим ходом шла, я сказала:

— Очи с Камкой выросла, как дух лесной жила, в стойбище нашем не появлялась, обычаев наших не знает. Я тоже первый раз, как взрослая, сижу, Очи. Когда ребенком была, все иначе было. Теперь же заново сама обучаюсь, как вести себя надо. Ты не бойся, что не знаешь чего-то, Очи. Будем с тобой вместе учиться, нам в стане теперь жить.

Как подходил обед наш к концу, отец сказал:

— Зимой не устраиваем мы праздников, не то время, алчных духов много кругом. Но я хочу Луноликую отблагодарить за честь, что оказала нашей семье. Я велю выбрать лучшего оленя из моего стада, отвезешь его в чертог дев, Ал-Аштара.

Я согласилась. Я знала, что предстоит мне увидеть дев. О встрече этой давно мечтала. И слова отца обрадовали меня: с таким даром не стыдно показаться в их чертоге.

Стали мои братья собираться уходить, стали нас с Очи с собой звать. Зимой у нас люди по гостям ходят, смолку жуют, разговоры ведут. В самые темные дни, когда ээ-борзы даже в станы заходят, меж домов бродят, зовут люди сказителей в дома, пением, историями о прошлом отгоняют страх и зимнюю смутную тоску. Все лучше, чем сидеть дома одним, алчных духов вздохи за дверью слушать.

Тогда уже самые темные ночи прошли, хотя зима в самом разгаре была. Все братья хотели похвалиться перед соседями, какая у них сестра стала. Но Санталай сказал:

— Те, надо ли девам с вами сидеть! Им к молодым идти надо. Пойдем, сестра, со мной, сейчас молодежь в доме Антулы-вдовы собирается. И лесную деву с собой бери, пусть на стойбищенских парней посмотрит.

Антула была еще молодой женщиной и без детей. Вдовы у нас обычно к брату мужа идут, второй женой им становятся. Но мужа Антулы две зимы назад забрали духи в лесу — ушел он на охоту и не вернулся. Ничего от него не нашли. Такая смерть смертью не считается — Антула хоть без мужа, а к брату его идти в дом не может и свободным воином снова тоже не стала. Как бы зависла Антула: ни туда, ни сюда не сдвинется, пока духи мужа не отпустят или не откроют, где тело его найти. К Камке обращалась она, но не ответила Камка. «Ты духов прогневала, как хочешь, живи», — сказала. А как одной женщине жить? Вот Антула и зовет к себе в дом молодежь. Тем все равно, где посиделки зимние устраивать, а еще и Антуле помогают, нитки вместе сучат, подарки приносят. Тем и живет она.

Все это нам рассказал Санталай по дороге. Очи молча слушала, словно и неинтересно ей, больше по сторонам оглядывалась.

У коновязи возле дома вдовы уже несколько коней привязано было. Брат заулыбался, по коням друзей узнавая, спешился, своего коня тоже привязал, пошел к дому. Мы — за ним.

Теплом обдало нас с порога, а от яркого огня даже зажмурились мы. Парни и девушки, все свободные воины, в доме сидели, мест у очага не соблюдая. Антула, одна среди всех в юбке, как замужняя, сидела на месте хозяйки и меленкой терла зерна в муку. Лицо ее, молодое, было намазано белым и под черным париком казалось особенно бледным, болезненно серьезным и словно застывшим. Все другие же смеялись, волной смеха и нас окатило, как вошли.

Ануй-охотник показывал в тот момент, как с другим парнем, тоже тут сидевшим, ходил зверовать. Он показывал, как тот на четвереньках, утопая в снегу, подползал к удобному для выстрела месту так, чтоб не заметили его олени. Ануй, опираясь на руки и высоко задрав зад, двигался медленно, как беременная самка яка. При этом он делал такое лицо, будто нес в зубах горит, и держал голову как можно выше. Охотник-растяпа, весь красный, смеялся вместе со всеми, и мы, войдя, не удержались от хохота. Тут к нам все обернулись.

— Легок ли ветер? — приветствовал всех Санталай, прошел к очагу, опустился на колено перед ним и коснулся сначала остывшей золы с края, а потом — кончика своего носа. — Добрый огонь, — сказал после, улыбнувшись хозяйке.

— Грейся, гость, — ответила Антула. Голос ее был низок и медлителен, не так говорила она, как молодые у нас говорят — быстро, с наскоком. — Кого привел ты, Санталай?

— Ал-Аштара, моя сестра, — сказал он, к нам обернувшись. — Очи — ее воин. Это девы Луноликой, с посвящения сегодня спустились.

— Легок ли ветер, легок ли ветер? — заговорили все, приветствуя нас. Смотреть стали с удивлением и так, будто видели не только Очи, но и меня впервые, хотя некоторых парней, друзей брата, я знала.

— Добрый огонь, — отвечала я, приветствуя очаг дома. Очи не двигалась с места, молча смотрела.

— Луноликой матери девы — большая честь этому дому, — сказала хозяйка. — Счастье, говорят, приносят они, дом посетив. Проходите, будете почетными гостями.

Я смутилась. Мне не хотелось, чтобы брат представляла нас так: Луноликой матери девы и правда не придут на посиделки молодежи. Но отступать было некуда… Потому я ответила:

— Мы еще не прошли посвящение до конца, Антула. Мать не приняла еще нас в чертоге.

— Все равно вы добрые гости. Сядьте и расскажите о себе.

Я прошла к очагу и села. Но только успела сделать это, как Ануй, злой на язык, спросил:

— А что же дева твоя, так и будет в дверях стоять? Или это страж твой? Или лошадь, что к коновязи привязана?

Люди опять рухнули со смеху. Я обернулась — Очи стояла у входа и не проходила. Я догадалась: она помнила о своей неукрашенной обуви и стеснялась того. Что стало с моей смелой лесной девочкой, удивилась я. В лесу она бы тотчас отлупила задиру Ануя, но тут стояла, потупившись, и ни на кого не смотрела. Тогда я сказала за нее:

— Эта дева — великий охотник и воин. К тому же ей духи назначили долю камкой стать. Я бы остереглась ее дразнить, зубоскал!

— А почему же тогда… — хотел продолжить Ануй, к новой шутке готовый, как его прервала сама Антула:

— Шеш, Ануй! Хватит! — И все враз замолчали. — В моем доме и так достаточно бед, чтобы еще осмеивать юных камов, — сказала она и подошла к Очи, протянув ей на ладони золу из своего очага. — Легок ли ветер, гость? Грейся у моего огня.

Очи подняла глаза, посмотрела на золу на ладони, метнула на меня быстрый взгляд — так ли она поняла? Я кивнула, и тогда она коснулась пальцем золы и поднесла к кончику носа.

— Доброго очага тебе, хозяйка, — ответила. Потом, вдруг глянув быстро в глаза Антулы, тихо сказала: — Скоро перестанут скрытничать духи.

Как молния попала в Антулу — такое стало лицо у нее. И все притихли: никто не знал, что история Антулы известна Очи. И я смотрела на Очи, не понимая, отчего вдруг так сказала она. Не заметила я, чтоб советовалась она с духами.

Придя же в себя, Антула за руку, как самого дорогого гостя, провела Очи к очагу и на лучшее место усадила. Блюдо с лепешками поставила, хмельного молока налила, смолку дала, чтобы жевать. Очи вокруг себя уверенно стала смотреть, как победитель.

В тот момент, когда уже тяготить всех молчание стало, открылась дверь и вошел молодой статный воин. Все тут же оживились, явно хорошо его знали.

— Легок ли ветер? — сказал он громко. — Что тихо так, будто гостей не ждете? — И, приветствовав очаг, сел. Все здоровались с ним. Санталай представил меня и Очи. Воина звали Талай, он был конник царского табуна, лекарь коней и вождь линии всадников в войске. Я помнила его, потому что видела в нашем доме, когда приходил он к отцу. Но и конек, на шапке Талая пришитый, говорил об этом. Согдай, со мною вместе Луноликой посвященная дева, была ему сестра.

— Я слышал от Бортая, — назвал Талай моего среднего брата, — к Антуле девы поехали. Вот и пришел посмотреть, какие они, Луноликой матери девы. А лесных дев вообще не приходилось мне встречать. Зверей, птиц, духов видел, а вот девы в лесу не попадались. А если б попались, уж я бы не пропустил!

Так он сказал, и все засмеялись, ожили опять, и Очи весело на него глядела. Шутка его легко была сказана, совсем не обидно. Сам он тоже казался человеком веселым и легким, глаза были карие и в глубине смех держали. Как согрелся он, скинул, как все, шубу с одного плеча, и стали видны рисунки, которыми он был отмечен: конь на лопатке его скакал, вздымая копыта в небо.

— Ты меня не видел, а я тебя знаю, Талай, — вдруг Очи сказала.

— Неужто? Чем же привлек я лесную деву?

— Тем, что песни громко поешь, как по лесу едешь, — отвечала Очи. — Добрый ты охотник, Талай: заранее о себе зверье предупреждаешь.