Последний эльф - Сильвана Мари

Наконец-то они тоже заснули.

Глава четвёртая

Занималась заря, которая на этот раз была немного светлее, чем обычный свинцовый рассвет. Дождя не было, и в небе виднелись редкие лоскутки голубого цвета.

Первым проснулся мужчина. Он потянулся, глубоко вздохнул и подумал, как же здорово пахнет — мокрыми листьями и грибами. Хороший запах. Мужчина бросил взгляд на женщину и эльфа — те ещё спали. Он собрал свои вещи, перебросил через плечо мешок и палку, на которой был укреплён шар с огнём, взял свою меховую телогрейку, которой был укрыт маленький эльф, и пошёл прочь. Спускаясь с холма, охотник обернулся и посмотрел на женщину и маленького эльфа: две спящие фигуры у погасшего костра. Маленький эльф так дрожал от холода, что это было видно даже издалека. Мужчина вернулся, снял с себя телогрейку, вновь укутал ею малыша и развёл огонь. Потом он снова отправился в путь. Спустившись до половины холма, охотник ещё раз оглянулся и посмотрел на две спящие фигуры у горящего костра. Прошёл с полмили и опять оглянулся. Блики от костра растворялись в свете восходящего солнца, которое впервые за месяцы на несколько минут показалось на горизонте. Две фигуры были хорошо видны. Мужчина долго смотрел на них, потом повернулся и медленно вернулся.

Он уселся на камень и стал ждать.

Первым проснулся маленький эльф.

И вновь ужасный вопль разнёсся над болотом. Долгий крик, несущий в себе всю боль мира.

Эльф кричал, уставившись на телогрейку — жуткую вещь, сделанную из шкур трупов. Казалось, его плач никогда не прекратится: малыш, едва переводя дух, опять набирал в лёгкие воздух, и новые всхлипывания подхватывали эхо предыдущих.

Солнце то показывалось, то вновь скрывалось за тучами… Начался дождь… Они отправились в путь… А малыш всё плакал.

Тут ветром принесло одно из перьев перепёлки, и сразу стало ясно: люди так и не поняли — по запаху ли или по мыслям, которое это перо вызывало, — что оно принадлежало покойнице. Опять последовала нескончаемая серия душераздирающих стенаний. Его отчаянное хныканье длилось до полудня. В полдень охотник пригрозил насадить эльфа на вертел, если тот не прекратит плакать, — это вызвало новую серию жалобных причитаний, которые не смолкали до вечера.

Опустились сумерки, когда малыш почувствовал, что он ужасно голоден. Голод рождался у него в животе и отзывался во всём теле, вплоть до головы, замёрзших ног и даже заледеневших ушей. Маленький эльф пустился в подробное описание этого чувства, появившегося у него в животе, не в состоянии установить самостоятельно, была ли это просто пустота, или нехватка чего-то, или сама квинтэссенция негативной сущности.

Тут его монолог перешёл на страдание вообще. Хотя и здесь было неясно, являлось ли страдание само по себе квинтэссенцией негативной сущности либо просто недостатком радости или отсутствием благополучия? Почему бы и нет? Отсутствие благополучия — по сути, ещё большее страдание, чем недостаток радости. А если отсутствует и то и другое, то может создаться впечатление, что ситуация эта постоянная, можно сказать, нормальная.

Это всё в общем. А что касается страдания, он уже рассказывал про занозу, которая попала ему под ноготь большого пальца правой ноги? Или нет, левой? A-а, нет, это была правая нога, теперь он точно вспомнил: он всадил себе под ноготь колючку, и бабушка вытащила её иглой, ИГЛОЙ. Ему до сих пор плохо даже при одном воспоминании. Это было ужасно! УЖАСНО. А когда он упал и разодрал локоть? Изнутри брызнула кровь и капала наружу. Просто кошмар. КОШМАР. Левый локоть. А ноготь — всё-таки на правой ноге, теперь он уверен. Даже шрам остался. Показать? Ага, шрам. Точно не надо?

Пока малыш по третьему кругу рассказывал, как он подхватил насморк и сколько соплей, какого цвета и консистенции вытекало у него из носа на разных стадиях развития болезни, по дороге им попались какие-то зелёные кусты, в которых и женщина и охотник узнали — и не забыли об этом сказать вслух — розмарин. С этого момента, в первый раз за целый день, маленький эльф умолк.

Неожиданно за поворотом, за склоном холма, заросшим каштанами и лиственницами, показался Далигар.

Раскинувшийся в глубине маленькой долины, по обе стороны небольшой реки, он казался сказочным городом. Видны были многочисленные дома, во всех окнах которых ярко горел свет, освещая заострённые деревянные колья, защищавшие внешние стены города. Окна отражались в тёмной воде крепостного рва, и, словно этого было мало, огонь горел на каждой из башен, расчленяющих мощные крепостные стены с солдатами, вооружёнными луками. На стенах через каждые шесть шагов находилась пара солдат с алебардами, тоже ярко озаряемых факелами. Подъёмный мост был поднят, и на нём, как на стенах и башнях, тоже торчали во все стороны заострённые колья, придавая всему городу облик громадного ежа.

— Не слишком они гостеприимны, — прокомментировал охотник, разглядывая эту картину.

— Нет, наоборот! — запротестовал малыш. — Все зажигают свет, когда ждут друзей. Где так много свечей — много кукурузы. Там будет хорошо. Будут столы с кукурузой, и горячие каштаны, и свечи! И, наверное, тарелки. Может, даже настоящая кровать. Большие камины. Идём?

— Нет, сейчас ложимся спать, а завтра пойдём отсюда подальше.

— Почему?

— Потому что их гостеприимный и празднично освещённый подъёмный мост закрыт, словно устрица. Потому что это кажется местом, куда сложно войти и откуда ещё сложнее выйти.

— А что такое устрица?

— Это такая штука, которая живёт в море, в большой воде по ту сторону Чёрных гор.

— Это можно есть?

— Что ты! Устрицы живые: они рождаются, умирают, думают, и некоторые умудряются даже писать стихи! Ладно, к чертям подъёмный мост и частокольную изгородь! Ты эльф, а эльфы должны находиться в «месте для эльфов», которое явно не здесь. Если мы заявимся в город с эльфом, нас ещё до рассвета повесят на одной из этих башен. А что будет с тобой, я лично предпочитаю не выяснять: того, кого застукают за пределами «места для эльфов», ждёт злая участь. Очень злая.

Мужчина и женщина опустили на землю свои мешки и занялись сбором дров и шишек для костра. Охотник срубил две большие ветки и, прислонив одну к другой, сделал что-то вроде небольшого шалаша, больше похожего на нору, где они могли бы укрыться на ночь. Женщина устлала землю в шалаше мхом, папоротником и сухой травой, чтобы было мягче спать.

— Кстати, — сказала женщина, — не знаю, что грозит тому, кто посмеет выйти из «места для эльфов», хотя ему точно не поздоровится, зато уверена, что эльфов отправили в эти «места» в незапамятные времена. А ты чего бродишь по свету?

— «Место для эльфов», где я жил, затонуло, — ответил малыш.

В его душе всколыхнулись воспоминания. Лицо эльфа вытянулось, глаза поблекли от тоски и стали непонятного серого цвета, в котором растворился изначальный голубой так же, как растворяется цвет неба в луже.

— Его затопило? Всё залило водой?

— Да, всё было под водой; и потом бабушка велела мне идти.

— Куда идти?

— Не знаю. Идти.

— Твоя бабушка не могла прибегнуть к волшебству? Сделать, допустим, так, чтобы вода испарилась, как испаряются летом лужи… или что-то в этом роде?

— Это можно сделать с маленькой водой. С миской воды. А не тогда, когда воды столько, что она заливает весь мир. И ещё, мама ушла в место, откуда не возвращаются. Мне она была мама, бабушке — дочь. И бабушка больше не смогла делать волшебство. Когда очень-очень грустно, волшебство тонет в грусти, как муха в воде. Но бабушка знала, как его делать. Если о чём-то сильно-сильно думать, оно станет реальным. Но если в голове очень грустно, из головы тоже выходит только грусть. И даже огонь не зажжёшь. У нас был огонь потому, что он всегда горел в очаге. Если бы он потух, мы бы остались без огня — у бабушки больше не было силы, а я был маленьким. Потом пришла вода, и огонь в очаге потух, потом пришла ещё вода, и бабушка мне сказала: «Уходи».

«Куда?» — спросил я. «Куда угодно, только уходи отсюда, — ответила она. — Вода залила все посты, тебя никто не остановит. Уходи. Я слишком стара, но ты справишься. Уходи и не оглядывайся назад». И я пошёл. Шаг за шагом, по грязи и воде. Но я всё-таки оглянулся. В «местах для эльфов» у хижин нет ни дверей, ни окон, только большие открытые отверстия, и было видно, как бабушка сидела на своём стуле, и вода поднималась, она сидела, а вода поднималась… И потом стала видна только вода.

Малыш снова зашёлся плачем, беззвучным, едва слышным.

Мужчина и женщина разожгли огонь. Потом занялись поисками еды и нашли под деревьями горсть каштанов. Они поджарили их и отдали почти все маленькому эльфу. Странно, но ни охотник, ни женщина не чувствовали голода.

Малыш ел каштаны медленно, по крошечкам, растягивая удовольствие, и его тоска потихоньку растворялась в тёплой мякоти каштанов.