Лесная избушка - Любовь Воронкова

— Только бы живы остались! Только бы вернулись! — прошептала Алёнушка. — Вот как сердце каждый раз болит за них!

Крутился во тьме сухой снег, глухо гудел ветер по лесу. Черные, огромные, стояли елки над низкой избушкой, только лапы их чернели над головами, а вершин сквозь метель и не видно было.

Молча вернулись они в избу. Шурка сел в теплый уголок возле печки и притих.

И почему-то вспомнилось ему, как он летом на жарком пастбище припасал теленка. Скучно ему тогда казалось, надоедно, а ведь как хорошо было! Вот гаснет солнце за дальним лесом. Идет стадо в деревню. Мать у калитки встречает скотину, улыбается Шурке:

— Вот спасибо, Шурка! Ишь, как важно бычка к порядку приучил, словно большой ходит! Испеку тебе завтра пирог с морковью.

…А вот праздник в колхозе. Накрыли столы, режут колбасу, пиво цедят. А они с Пашкой убежали на реку. Скинули новые рубахи и давай этими рубахами пескарей ловить.

…А вот ходит он с деревянной шашкой у пояса и в отцовой лохматой шапке набекрень. Чем не Чапаев? Ксёна обращается к нему почтительно:

— Василий Иваныч, сходи за крапивой, пожалуйста!

А у самой так и светятся глаза от смеха.

Как хорошо было! Ну до чего ж хорошо было тогда! А теперь? Теперь никого нет. И дома нет. И везде немцы.

Подошла Алёнушка, заглянула Шурке в глаза.

— Ты не тужи, Шурка, — сказала она: — война кончится, немца выгонят, и все обратно вернутся. И мать, и Ксёна! И отец с фронта придет. Вот-то радость будет, вот-то веселье!

Шурка молчал.

— Послушай-ка, — опять сказала Алёнушка, — ты лапки на снегу возле дома видел?

— Видел.

— А как ты думаешь, это чьи следы?

Шурка живо взглянул на Алёнушку.

— А чьи?

— Это голубые голуби прилетают к нам. Вот будет лунная ночь, ты и погляди в окно.

— И увижу?

— Обязательно увидишь.

— Голубые?

— Совсем голубые, и каждое перышко, словно бирюза, светится.

— Ты и про елку говорила…

— Ну и что же? Ведь ты же не ходил ночью, не смотрел?

Алёнушка взяла лампочку и пошла в кухню готовить ужин.

Шурка остался один в полутемной горнице. Боковое окошечко светилось в темноте. Шурка загляделся в окно. А в окне все светлее и светлее. Что же это? Видно, унялась метелица, видно, месяц всходит?

И вдруг растаяли на стеклах морозные узоры и серебряными ручейками потекли вниз. И стало видно Шурке, что по снеговой полянке под окнами ходят голубые голуби. Шурка хотел вскочить — и не мог. Руки отяжелели, ноги не слушались, а голуби ходили по снегу, и каждое перышко у них блестело и светилось, как бирюза.

Брякнула Алёнушка в кухне ведром, Шурка вздрогнул. И тотчас взлетели голубые голуби, искрами и блестками рассыпались перья, прилипли к стеклам. И снова морозный узор заслонил полянку от Шуркиных глаз.

— Ты что, никак вздремнул? — спросила Алёнушка. — Я тебя окликаю, а ты и не слышишь.

— Я, не спал, — ответил Шурка. — Я сейчас голубых голубей видел!

— Ну? — обрадовалась Алёнушка. — Значит, они прилетали?

— Да вот под окном ходили!

И добавил:

— А вот Пашка ни за что не поверил бы. Обязательно заспорил бы. Уж такой он у нас спорщик был!

8. На крыльце скрипят ступени

Долго-долго тянется вечер зимой. Плотно завешены окна. Лампа тихо светится над столом. Огонек отражается в зеркальном окошечке резного домика, будто и там зажгли свет.

— Расскажи сказку, — просит Шурка.

Алёнушка улыбается:

— Пострашней?

— Ага! Страшную!

Алёнушка села за пряжу. Белая шапка на гребне стала совсем маленькая, и Шурка давно увидел, что это никакое не облачко, а просто очень белая шерсть.

— Ну, слушай страшную-престрашную…

И начала Алёнушка сказку про медведя. Медведь заснул в лесу, разбросав лапы. А старик пришел, отрубил одну лапу и отнес старухе. Старуха медвежье мясо варить поставила и медвежью шерсть села прясть.

Медведь проснулся. Смотрит, а лапы нет. Поревел-поревел да и сделал себе деревянную ногу.

Вот наступила ночь. Идет медведь в деревню. Идет, а нога у него поскрипывает. А уж в деревне все спят, только бабка сидит, медвежье мясо варит, медвежью шерсть прядет…

Шурка затаил дыхание. Лесное безмолвие стояло за стенами. И представилась ему деревня, заснувшая среди глубоких синих снегов. Желтый огонек мерцает в избушке, а по улице идет хромой медведь, идет к бабке за своей отрубленной лапой. Шурка поежился и подобрал ноги на лежанку.

— А медведь-то и ревет полегоньку, — продолжала Алёнушка, — идет и ревет:

Скрипи, нога,Скрипи, липовая…Вся деревня спит,Одна бабка сидит,Мою шерстку прядет.Мое мясо варит!Скрипи, нога…

Вдруг Алёнушка замолкла и тревожно прислушалась. И Шурка среди глубокой тишины отчетливо услышал, что скрипят ступеньки. Кто-то тяжелым шагом поднимался на крыльцо.

Шурка бросился к Алёнушке:

— Кто это?

Алёнушка и сама не знала, что ответить. Кто там? Неизвестно кто! Только не свои, не партизаны…

Раздался грохот, в дверь застучали прикладами, странно и крикливо зазвучали за дверью немецкие слова.

Шурка вцепился в Алёнушку.

— Не отпирай! Не отпирай! — в ужасе повторял он. — Не отпирай!

Грохот раздался сильней. Даже рамы зазвякали в окнах. Алёнушка отвела Шуркины руки, ни жива ни мертва вышла в сени и открыла дверь. Немецкие солдаты, гремя сапогами и прикладами, вошли в избу. Они были угрюмые и раздраженные.

Шурка не успел вовремя убраться с дороги — ему дали подзатыльник, и он отлетел к печке. Он больно ударился об угол, но даже не охнул, а только весь задрожал и прижался к стенке.

Немцы прошли прямо в горницу, заглянули на печку, на полати. Тускло отсвечивали их железные автоматы, с шинелей падал снег, и на пестрых дорожках оставались темные следы. Громкий непонятный говор наполнил горницу.

Один из них, видно начальник, подошел к Алёнушке:

— Где партизаны?

Он был сутулый, с большим подбородком. Глаза его глядели неподвижно и тяжело, как свинцовые гирьки.

— Здесь нет партизан, — ответила Алёнушка, — мы их не знаем.

Алёнушка стояла перед немцем, опираясь рукой на гребень. И Шурке видно было, как мелко-мелко дрожит на гребне белая куделька. Тогда Шурка выступил вперед и сказал:

— Мы с дедушкой живем! Наш дедушка — лесник, лес караулит.

— Где дедушка? — спросил немец. И свинцовые глаза его уставились на Шурку.

— А дедушка в деревню пошел, — вмешалась Алёнушка, — за хлебом. У нас хлеба мало, вот он и пошел.

— Будем ждать вашего дедушку.

Немец огляделся кругом, подумал и что-то приказал. Половина отряда вышла в сени, остальные засели в горнице.

Шурка и Алёнушка остались в кухне одни. Будто два воробья, застигнутые вьюгой, они уселись на скамеечке, прижавшись друг к другу.

— Это они нашим засаду устроили, — прошептала Алёнушка. — Что же мы теперь будем делать? Ведь наши-то на заре вернутся. Батько сам сказал.

Шурка испуганно посмотрел на Алёнушку: как же им быть теперь? Как предупредить, как известить, чтоб не приходили сегодня домой партизаны, чтоб даже близко не было их возле лесной избушки?

И вдруг Шурка вспомнил:

— Алёнушка, а где красненький платочек, который я тебе подарил тогда?

Алёнушка открыла сундучок, достала пунцовый платочек. Шурка схватил его и высунул в форточку, прищемив за кончик. Платочек, словно флажок, затрепетал на ветру.

— Это что? Сигнал? — спросила Алёнушка.

— Да, — сказал Шурка, — наши его знают.

Они снова уселись. Тёмная плотная занавеска закрывала окно. Как догадаться немцам, что там, за этой занавеской и за темными стеклами?

Вдруг Алёнушка снова вскочила:

— Шурка, ничего не выйдет!

— Почему же?

— Потому что темно! Ведь платочек-то не фонарь, в темноте не светится! Как же наши увидят его?

И снова Алёнушка с Шуркой задумались и затревожились. Как ни ломал голову Шурка, он больше ничего не мог придумать.

Зато Алёнушка придумала. Она отогнула край занавески и передвинула фонарь на край стола. Светлая полоска тайком скользнула во тьму и осветила пунцовый платочек.

В дверях горницы появился немецкий начальник. Он подозрительно поглядел сначала на Алёнушку, потом на Шурку, потом на окно, но ничего не заметил.

— Не подходить к окну! — приказал он. — Дальше! К печке!

Шурка и Алёнушка отошли от окна и опять уселись на свою скамеечку.

Когда немец ушел, Алёнушка тихонько спросила:

— Шурка, а этот сигнал что значит по-военному?

— Это значит, — ответил Шурка и сдвинул брови, как Федя Чилим, — это значит, что пункт занят врагом и что ходить партизанам сюда нельзя. Можно только тайком подобраться и только с винтовкой в руках и с гранатой у пояса.