Шесть черных свечей - Дес Диллон

Новорожденную поднесли к ее лицу.

— Ой, какая прелесть.

Сестры забрали Кэролайн, чтобы обмыть. Матушка кричала им вслед, пока они шли по кафельному коридору:

— Рожать — это ничего такого. Совсем не больно. И на что все жалуются? Ничего такого.

Когда к часу пришли Пэт, и Старая Мэри, и Сара, и Лиззи, она сидела на койке, накрашенная и причесанная. Она была так рада их видеть, как никогда в жизни.

— Ты тут прямо как кинозвезда, — сказала Старая Мэри. — Вылитая Лиз, блин, Тейлор, на фиг.

— Как ты, милочка? — спросила Сара.

— Все прошло легко, Сара! — Матушка сияла, посматривая на Пэта.

Тот спросил, больно ли было.

— Больно?! Да у зубного врача куда больнее!

— Ой, — сказал Пэт, — вот здорово!

— И чего я боялась, Пэт? Я могла бы родить целую сотню!

Посетители засмеялись. И Старая Мэри, и Лиззи, и Сара. Только матушка и Пэт не смеялись и не сводили глаз друг с друга и со своего ребеночка.

Часам к шести вечера обезболивание перестало действовать. Матушка лежала в постели и плакала. Она почти не могла шевелиться. В течение следующих нескольких часов страшная боль пронизывала тело, даже если чуть приподняться на койке.

Когда матушку выписали из госпиталя, походка у нее была, как у ковбоя, и она думала, что у нее больше не будет детей.

Кэролайн впервые столкнулась со сверхъестественным где-то в шестидесятые годы. В то время сложилась целая система: мужчине, чтобы прокормить семью, приходилось воровать. Сегодня крали уголь, завтра — картошку, послезавтра — опять уголь. Даже если у мужчин была работа, денег на прокорм семьи все равно не хватало. А надо позаботиться, чтобы в очаге горел огонь и на столе была жареная картошка, а не только хлеб с колесной мазью (так папа называл маргарин). Нас тогда было пятеро или шестеро, и на подходе был еще кое-кто. Для матушки канули в прошлое боли и походка ковбоя. К сожалению, бедность для работающих классов Шотландии в прошлое не канула. Дома в Кирквуде и сейчас сырые и проваливаются в заброшенные выработки.

Помню, как матушка напевала в гостиной, посматривая в окно, не возвращаются ли мужчины с углем, украденным на кирпичном заводе. То и дело она прижималась щекой к стеклу, чтобы как следует разглядеть, как папа идет по улице с собакой Кимом у ног и армейским вещевым мешком, полным угля, за плечами. На дело папа отправился с Харнсом, у того тоже масса детей. Помню, как сверкали у матушки глаза на фоне черных ночных стекол — единственные две звезды на черном небе. Она мурлыкала песенку — как и всегда. Она и сейчас все время напевает.

— О Мэри, вот Лондон, прекрасно все в нем, и люди там трудятся ночью и днем…

Кэролайн пела эту песенку своей кукле, стараясь в точности копировать матушкины слова и интонации. Куклу звали Крошка Плакса. Если бы вы были девочкой и хотели куклу, то ничего лучше и представить себе невозможно. Вся штука крылась в том, что Крошка Плакса проливала настоящие слезы. Помню, когда свет отключали, пламя свечи так и переливалось в слезах куклы. Просто жуть! Белая кожа куклы была как у мертвого ребенка. Это меня пугало. Я вообще боялся многого, но пуще всего мертвых детей. По-настоящему боялся, без дураков. Энджи говорила, что видела, как кукла самостоятельно ползает по полу, но когда она об этом сказала матушке, та ее отшлепала, а отец Дайвэнни наложил на Энджи покаяние: десять раз прочесть «Аве Мария».

Матушка перестала петь и приветственно замахала рукой. Стекло запищало. Из темноты донеслось басовитое гав-гав Кима. Я встал на цыпочки и вытянулся, чтобы выглянуть в окно. Остальные дети тоже прилипли к окну. Ох и хороша же хозяюшка была матушка! Как она любила Пэта, как заботилась о том, чтобы накормить детей да обогреть дом! Пусть такая жизнь примитивна, только во многих отношениях она лучше, чем та, которую вынуждено было вести следующее поколение.

Входная дверь скрипнула, и ночь вторглась в комнаты. Ковров у нас по тем временам не было. Папа пронесся к черному входу как холодный темный смерч. Послышался металлический скрежет, затем шум угля, пересыпаемого в ящик.

В проеме входной двери замаячила миссис Адамс. В руках она держала большой кусок мяса в оберточной бумаге, перевязанной бечевкой. Сквозь бумагу проступала кровь. За миссис Адамс следовал Ким и пытался ухватить мясо зубами. Кроме меня, его никто не заметил.

— Мороз Красный Нос навестил нас сегодня ночью. Вы, детишки, уж лучше погрейтесь у огонька, пока мамочка готовит вам ужин, — сказала миссис Адамс.

Она выговаривала слова не так, как мы. Она говорила «мэгзин», а мы — «магазин». Она говорила «уныз», а мы — «вниз». Она говорила «старай», а мы — «старый». Она говорила «мраз», а мы — «мороз».

Опять грохот. Это угольный ящик миссис Адамс (она была вдова) получил свою порцию уголька. Вот почему папы так долго не было дома сегодня ночью: он тащил два мешка с углем. За это миссис Адамс принесла нам мяса из мясной лавки. У нее были прекрасные отношения с мясником.

Миссис Адамс передала пакет с мясом матушке. Несколько кусочков упало, и Ким поймал их на лету. Поспешное чавканье слышалось, пока он не скрылся в кухне.

Папа вернулся к входной двери, весь красный и сияющий. Он выбрасывал пар из ноздрей, будто бык, улыбался и потирал руки. Миссис Адамс поблагодарила папу и пихнула в зад мистера Хариса, который курил на крыльце, перегнувшись через перила, и громко, как газетчик, кричал — звал своих сыновей:

— Р-ооо-нниии! Дже-еее-йми!

Ронни и Джейми вынырнули из темноты. Они без лишних слов притащили по заплечному мешку угля каждый. Откуда-то появилась Старая Мэри и произнесла скрипучим шепотом:

— Завтра вечером новая поставка.

Старая Мэри работала на кирпичном заводе в дневную смену. От нее мы узнавали, когда будут поставки. У меня даже волосы на голове встали дыбом. Мы все понимали, что значит эта новость. Уголь-то таскали с кирпичного завода. Чтобы попасть туда, надо было пересечь железнодорожный мост и забраться по крутой насыпи. Иногда ты еще на полпути на мосту, а поезд уже идет. Тогда прижимайся к перилам, повисая над стофутовой пропастью, и пусть заплечный мешок с углем будет тебе противовесом.

К тому же надо было действовать осторожно и не прихватить слишком много угля, чтобы пропажу не заметили и все дело не накрылось. Но в ночь поставки уголь можно воровать тоннами.

В такие ночи на нашей улице была прямо-таки карнавальная атмосфера. Все мамы и папы всю ночь напролет сновали туда-сюда с мешками за спиной, пока ящики не заполнялись под завязку. У женщин, у которых не было мужа или взрослого сына, ящики тоже оказывались заполненными, так что они стояли на стреме или поили чаем детишек на своих улицах. При мысли о поставке у всех у нас прояснились лица. Рождество и поставка — самые замечательные штуки.

При угле имелся Сторож, но он помалкивал, после того как однажды ночью зацепил папу…

— Эй, что это тут происходит? — закричал тогда Сторож, топая по угольной пыли к папе и мистеру Харнсу.

«Гав», — подал голос Ким, довольно-таки большой пес.

Сторож остановился и крикнул:

— Это частная собственность!

— Пошел на хрен, этот уголь мы берем, чтобы обогреть детей, — закричал папа ему в ответ.

Сами слова были не очень убедительны, но тон, которым папа их произнес, сказал Сторожу, что этот человек делает нужное дело. Люди пойдут на что угодно, только бы накормить своих детей и обогреть их. Сторож только взглянул на папу, махнул рукой и повернул к своей будке. Больше он из будки носа не высовывал, а уж особенно в ночь поставки, когда уголь и не различишь на фоне черных движущихся силуэтов людей. Долгие годы женщины с нашей улицы посылали ему поздравления с Рождеством, домашнюю выпечку, а порой и свитер домашней вязки. Ирландской вязки. Двоюродная сестра матушки живет в Ирландии, у залива Голуэй. Давным-давно мы ее не видели…

— Сторож — просто старик-бедняк из Барджедди, такой же, как мы.

Так однажды сказала миссис Харнс, когда мистер Харнс заговорил о Стороже. Я сам слышал.

Кэролайн говорила кукле, что завтра — ночь поставки и кукле надо пораньше лечь спать. Тут и всех нас погнали спать. Кэролайн поцеловала Крошку Плаксу в пластмассовый носик и уложила в тележку с серебряным крестом. Мы вчетвером или впятером сгрудились в одной кровати, накрывшись всей имеющейся верхней одеждой. Лежа рядом с Линдой, я засунул две свои ноги в рукав пальто, привстал, подвернул конец рукава и заснул.

На следующее утро все окно было в белых морозных узорах. Вскочив с кровати, Кэролайн протаяла пальцем окошко в инее. Я не вынимал ног из рукава. Всем остальным тоже было тепло и уютно, ведь сегодня была поставка, и вся улица скрипела — люди собирали тележки и коляски, да и вообще все, что может передвигаться на колесах. Женщины будут пихать тележки с углем, а мужчины понесут уголь в рюкзаках. Туда-сюда, туда-сюда, от заката до рассвета.