Хромой бес - Луис де Гевара

Обычным мотивом архаического смеха были шутки над всякого рода кончиной и, в частности, над кончиной мира. Б повести Велеса действие начинается в поздний час, «законное время для… всяких шуточек со смертью», когда «кончается последнее действие» комедии прогулок и купающиеся восклицают: «Река кончилась!» В дальнейшем немало подобных «шуточек» (например, эсиханский столп, «гранитное дерево — только вместо плодов на нем почему- то висят люди» (VI). В конце повести нам сообщают о близости светопреставления: уже шьют Люциферу парадный костюм «к торжеству по случаю рождения Антихриста».

Однако тон повести, которым передается мироощущение, не является лишь данью архаической традиции. Как и у Кеведо (питающего исключительное пристрастие к «шуточкам со смертью»), как у других испанских сатириков, он прежде всего подсказан современностью, глубоким кризисом испанского общества — его хозяйства, политики, духовной жизни — в эпоху Филиппа III и Филиппа IV. Неопределенный, намеренно неясный, двусмысленный тон, комизм, основанный на игре противоречивых начал, передает атмосферу жизни без перспектив, отсутствие в самом сознании ясного представления о выходе из тупика — только в смехе и оценка этой жизни, и субъективная разрядка. У Велеса тон, как уже сказано, мягче, чем у его учителя, — образ озорного Беса умеряет отчаяние «демонического» смеха Кеведо. Более спокойная ирония «Хромого Беса» выражает мужество духа в царстве абсурда, где правит безумная Фортуна и награды раздает слепой Полифем.

Двусмысленный тон, в котором язвительность умаслена лестью, обеспечил сатире Велеса благоприятный официальный прием, тогда как сатира Кеведо (которого враги величали «протодьяволом») нередко подвергалась запретам. Из двух цензоров инквизиции, одобривших повесть, первый, рассыпаясь в комплиментах стилю, указал, что в ней «нет ничего против католической церкви и добродетели», а второй отметил, что «для разоблачения мирских обманов автору не пришлось выйти за пределы родной страны и что даже в шутках и сатирических видениях он сумел ее восславить».

Разумеется, было бы наивным упрощением усматривать в тоне «Хромого Беса» прием для отвода глаз, — он слишком органичен для всего духа произведения Велеса де Гевара.

VI

В предисловии к первому изданию своей повести «Хромой Бес» (1707) Р. Лесаж посвящает ее «сеньору де Гевара, который снабдил его заголовком и замыслом произведения», в чем он, Лесаж, «признается всенародно». Но его слова: «Повесть столько же ваша, сколько и моя» — не больше чем дань изысканной французской вежливости. Лесаж близок к первоисточнику лишь в первой главе, где он почти переписывает Велеса. В дальнейшем он все больше отклоняется от образца и создает совершенно самостоятельное произведение. Сходства между обеими повестями, даже в фабуле, хоть и несколько больше, чем обычно между двумя образцами плутовского жанра, но, пожалуй, меньше, чем между некоторыми оригинальными обработками одного и того же сюжета, скажем, Дон-Жуана.

Лесаж придает повествованию большее техническое «совершенство» (на вкус классицизма) внесением «единств»: места (события не выходят за пределы Мадрида), времени (все происходит в одну ночь) и действия (у Лесажа нет параллельного действия в аду). Но он также коренным образом меняет материал, характер и тон всей повести, ее дух в целом и прежде всего образ беса.

У французского писателя это «бес сладострастия», воспетый поэтами бог Купидон, который забавляется, соединяя стариков с несовершеннолетними, бесприданниц с нежными любовниками и т. п. «Вы видите перед собою прелестного бога любви, могущественного властителя Сердец» — во вкусе французского рококо. Это и бес моды, его платье увешано разными предметами дамского обихода, а зовут его, конечно, Асмодей (имя, во многом благодаря Лесажу, ставшее нарицательным для соблазнителя). Он также бес мотовства и охромел вследствие ссоры с бесом корыстолюбия, сбросившим его на землю, — испанский пикаро, тоже порядочный расточитель, вряд ли пошел бы на такую ссору. Во французскую повесть вставлено немало историй, заимствованных из пикантных светских хроник тогдашнего Парижа. Короче, испанский бес-пикаро, дух городского дна, стал у Лесажа изящным бесом галантных нравов, духом парижских салонов.

У французского писателя века Просвещения Хромой — вместе с тем бес-философ, в беседах со студентом он критически обсуждает множество вопросов, начиная от природы снов и кончая сравнительной ценностью трагедий и комедий. Конечно, достается не только ханжам, но и духовенству, особенно инквизиции — без разоблачения религии во Франции XVIII века не мыслится ни философия, ни остроумие. Тенденция смеха при этом всегда вполне ясна и однозначна, хотя в роли дьявола-«рационалиста» еще сохраняется элемент двусмысленного лукавства (и не только как художественный «пережиток»). Повесть Лесажа настолько же тяготеет к «философской сказке» XVIII века (по сравнению с которой, однако, держится ближе к эмпирии быта), к серии притч, социально-бытовых зарисовок, насколько у Велеса она вырастает из фольклора, видений и народного театра. Бес-философ до конца повести только созерцает жизнь, сопровождая картины подробными пояснениями; лишь один раз «бес любовных союзов», по просьбе студента, сходит с вышки во время пожара, чтоб спасти девушку, на которой в конце женится дон Клеофас. Это бес-рассказчик. Бес-пикаро, напротив, скорее постановщик и актер; роль наблюдателя ему быстро надоедает, и он вмешивается в им же затеянные драки, «ловко орудуя костылями».

Фантастическое обрамление отступает у Лесажа на второй план перед содержанием сюжета. Читателя, как и автора, интересуют лишь бытовые положения — подлинная сфера реализма Лесажа. За множеством рассказов Беса, сопровождаемых трезвыми пояснениями, мы почти не замечаем самого рассказчика, его облик. Для Лесажа Бес — не поэтический образ постижения «существа» жизни, как для Велеса, а технический прием ее изображения. Он сводит поэтому фантастику к минимуму (убирает линию преисподней) и, боясь наскучить читателю видениями, прибегает к большим вставным новеллам вполне реалистическим», — в них мы уже окончательно забываем о фантастической рамке.

Тон сатиры у Лесажа совершенно иной, ирония сосредоточенно-конкретная, она не переходит в универсально-отрицательный («дьявольский») взгляд на общество и человеческую натуру; среди житейских примеров, приводимых Бесом, немало и образцов благородства. «Демонизм» самого Беса у писателя французского Просвещения поэтому мнимый, а сюжет — несмотря на техническую «упорядоченность» — лишен органичности и многозначительности, присущей испанскому первоисточнику.

Французская, более рассудочная, переработка сюжета о Хромом Бесе получила мировую известность, и даже в самой Испании соперничала со своим источником. Лесаж с гордостью писал в предисловии к изданию 1727 года, что если в Париже его повесть считают подражанием, то в самом Мадриде ее ценят как подлинник. Эти слова — отметим в качестве курьеза — через сто пятьдесят лет оправдались буквально. В 1877 году в Мадриде вышел испанский перевод «Хромого Беса» Лесажа (до этого многократно переводившегося на испанский) как сочинение Велеса де Гевара! Впрочем, интерес к повести Велеса на его родине никогда не угасал: в XVII веке она выдержала не менее пяти изданий (четыре из них посмертные), в XVIII веке — четыре, а в XIX — девять.

Небольшая испанская повесть представляет большие трудности при переводе. Как типичный «гонгорист», автор питает особое пристрастие ко всякого рода игре слов, причудливым ассоциациям и эксцентричным метафорам. Вдобавок историко-бытовые реалии его двусмысленных шуток затрудняют даже знатоков.

В 1851 году некий Н. Пятницкий, задумав перевести «Хромого Беса» Велеса на русский язык, обратился к испанской Королевской Академии с просьбой разъяснить темные места. Академику Дурану была поручена эта работа, и он сделал обширный, но весьма несовершенный (местами просто ошибочный) комментарий, одобренный Академией, которая при этом выразила уверенность в том, что стиль Гевары не может быть передан в переводе на другой язык, в особенности на такой далекий от испанского, как русский. Отметим также, что в тщательно комментированных изданиях «Хромого Беса» в XX веке (1902 и 1910 годов с примечаниями Бонильи-и-Сан Мартин, 1918 года — с примечаниями Ф. Родригеса Марина, повторенное в 1941 году) немало мест осталось темными или спорными даже для выдающихся исследователей.

Повесть Велеса де Гевара появляется на русском языке впервые[8]

К.Л. ПИНСКИЙ

Дон Хуан Велес де Гевара СВОЕМУ ОТЦУ

Тебе, в ком зародилась жизнь моя,Чье пламя дни мне ярко озарило,Я подражать в трудах принялся было,Но дух твой мудрый превзошел меня.

Сияет нам поэзия твоя,Но слава даже светоч сей затмила.Твоих творений неземная силаПродлила нам миг краткий бытия.

Твой гений веселит и наставляет,Не властно время хмурое над ним,С годами он все более прекрасен.

Здесь тот твои деянья воспевает,Кто, чтобы сыном быть во всем твоим,Стать даже росчерком пера согласен.

Его светлости дону Родриго де Сандоваль, де Сильва, де Мендоса и де ла Серда, князю де Мелито, герцогу де Пастрана, де Эстремера-и-Франкавила{1} и пр