Вид с балкона - Альдо Пазетти

Джулио выпрямился, рукавом вытер слезы.

— Нет, не она. Я сам.

И Джулио все рассказал, откровенно, подробно, так, будто речь шла об охоте на кузнечиков. Скамью в коридоре он опрокинул, когда в темноте, ощупью пробирался к постели Аугусты. Признался, что служанка ему нравилась. Почему? Этого он и сам не знал, но кое-какие любопытные эпизоды говорили сами за себя. Однажды, когда Аугуста протирала окна на лестнице, он оглядел ее всю, с ног до головы, а на другой день, когда она стирала в корыте белье, подошел и задрал ей кофту — посмотреть, что у нее там за шары.

— Ну и что ты собирался с ними делать? В футбол играть?

Джулио не понял отцовской иронии и промолчал.

Ему давно уж хотелось запустить руку и пощупать упругие шары, что выпирали из-под кофточки Аугусты. Сколько раз он искал в словаре слово «грудь» и все, что к ней относится. Даже в латинском словаре порылся.

А Энрико прекратил расспросы и стал объяснять сыну кое-какие особенности женского тела, не преминув дать несколько гигиенических советов, как того требовали обстоятельства.

— Ну вот, поговорили, как добрые друзья, — заключил он. — Вернее даже, как мужчина с мужчиной. Но запомни, Джулио, больше ничего такого не делай… ну, пока не подрастешь.

Похоже, они поняли друг друга. Правда, Джулио с тех пор служанок упорно избегал — не выносил их присутствия, не удостаивал ни единым словом и даже при необходимости не обращался к ним ни с какими просьбами. Отец с матерью это заметили и всякий раз многозначительно переглядывались — их это и забавляло, и тревожило. Они поняли, что история с Аугустой нанесла Джулио глубокую травму, возможно даже, у него появился комплекс вины, прямо по Фрейду.

Почти каждый день, на закате, они все втроем выходили на свой единственный балкон, как бы венчавший ступенчатый склон холма. Казалось, они любуются созревшими или собранными за день плодами. На самом же деле это был как бы молчаливый сговор, подтверждавший их единение, родственную близость. Однажды они даже снялись вместе на балконе, но фотографию пришлось уничтожить: оказывается, Джулио, совсем уже большой мальчик, указательным и мизинцем строил отцу рожки.

Стоя на балконе, Анна по обыкновению прижимала к себе сына, ласково гладя его волосы, Энрико смотрел вдаль на сельский пейзаж, всегда один и тот же и беспрестанно меняющийся, одновременно и унылый и радостный. Дома, прочные, как соборы, деревянные вилы, прислоненные к стене, ряды неуклюжих гусеничных косилок, дым из печных труб и от подожженной стерни, неторопливая поступь сеятелей, стада, бредущие в село с водопоя…

Мирная сельская картина, в которой, казалось, запечатлены истинные ценности, быть может единственные в жизни. Запечатлены выпукло, словно художник не написал, а изваял этот пейзаж. А человеческие фигуры — мужчины, женщины, дети, собравшиеся на вечернюю трапезу (их крики доносились снизу нестройным хором), — казались сошедшими с полотна Брейгеля.

Энрико спокойно наблюдал за всем происходящим (хотя он не принадлежал ни к одной из политических партий, его, можно сказать, волей народа избрали мэром селения) и радовался, что он не тиран, но и не патриарх или там меценат, а просто скромный труженик, человек стойких принципов, основанных на свободе и справедливости для всех. Ему удалось даже открыть в селении среднюю школу. А когда пошли демагогические слухи, будто школу он основал, только чтоб учить сына, Энрико стал платить налоги за детей местных ремесленников и крестьян. Но те, по правде говоря, в большинстве своем до наук были не охотники и под разными предлогами сыновей в школу не пускали.

А еще он добился, чтобы на окрестных землях был устроен заказник, где разрешалось охотиться лишь на кротов и гадюк, так что белки и зайцы спокойно жили себе в лесу, как в заповедниках Америки и Канады, где Энрико побывал дважды. Все его односельчане стали бесплатными членами охотничьего хозяйства, и, конечно же, вездесущие злые языки спрашивали, какая им от этого польза. Прежде всего, отвечал Энрико, нечего бояться, что тебя подстрелит ненароком какой-нибудь горе-охотник, к тому же можно порадоваться, глядя, как ветви слегка провисают под тяжестью гнезд, а весной услышать ликующее пение птиц.

II

ОБЩИЙ СЫН

Весть о похищении взбиралась к Тарси по ступеням под возмущенные крики крестьян. Но на пороге дома она повисла гробовой тишиной. Коррадо, старший кладовщик, со шляпой в руке поднялся по лестнице и прошел прямо в кабинет хозяина.

Энрико все понял даже раньше, чем Коррадо закончил свой бессвязный рассказ. Ничем не выдав резкую боль в сердце, он побежал к Анне на другую половину дома, откуда криков не было слышно.

Тщательно подбирая слова, неестественно бодрым голосом он сообщил ей о случившемся, и то, что она слушала молча, несколько его успокоило.

— Не волнуйся, дорогая, такое и с другими бывало и всегда кончалось благополучно. Верно, кто-то проследил за Джулио, когда он ходил в банк… Они отнимут у него эти жалкие гроши и вернут нам сына целым и невредимым — может, даже сегодня вечером… Ну а в худшем случае потребуют выкуп. Что ж, дадим им еще немного денег — и все уладится.

Он крепко обнял жену и ощутил, как обмякло ее тело. А когда чуть отстранился и взглянул ей в лицо, у него кровь застыла в жилах. Анна побледнела как полотно, но не проронила ни слова. Эта мужественная женщина не потеряла рассудка, не упала в обморок. Но в голубых, без единой слезинки, глазах — бездна страха. Наконец она проронила:

— Ураган.

Энрико вымученно улыбнулся.

— Что ты этим хочешь сказать, Анна? Ну потребуют с нас деньги, и все.

Она исступленно затрясла головой, упрямо отметая слова утешения.

— Мы его больше не увидим!

— Не говори так, Анна, успокойся… Мы просто обязаны сохранять спокойствие. Да, ураган, но он пройдет.

А потом началось нечто немыслимое — какая-то сумятица, шепоток, бесконечные визиты незнакомых людей, буквально заполонивших дом; они поднимались, спускались, сталкивались друг с другом, словно дом был отдан на разграбление.

В конце концов Энрико приказал слугам запереть ворота — впервые за все годы.

Обычная в таких случаях суета. Присланные из города карабинеры, а с ними даже капитан и майор, бесконечные, бесполезные допросы следователя, адвокаты в поисках заработка.

Их похищенный сын стал общим сыном. Даже те матери, что впервые увидели его на газетных снимках, искренне, тихо оплакивали его в своих ближних и дальних домах, холодея от жалости и страха.

А многие другие в это время со всех концов страны забрасывали письмами префекта, окружного судью и даже папу римского, требуя немедленно принять меры, найти и сурово покарать преступников, снова ввести смертную казнь. Иные же бесцеремонно звонили прямо Анне и Энрико, подсказывая новые способы расследования, сообщая точные улики, которые при проверке оказывались чистейшей выдумкой. Да еще упрекали обоих в чрезмерной терпимости и неповоротливости, которые в таких чрезвычайных обстоятельствах будто бы равносильны сообщничеству с бандитами.

Эти блошиные укусы делали совсем уж невыносимым и без того ставшее пыткой существование Анны и Энрико.

Точных сведений было мало, да и те едва удалось выудить из нечетких показаний очевидцев.

Сторож банка Карло Прандони поднимал в тот момент решетку и все видел, он стоял совсем близко. Однако, памятуя о своем опыте военного и мирного времени, он тут же бросился на землю, закрыл глаза и заткнул пальцами уши.

Служанка — она вышла за покупками и укрылась от дождя под навесом газетного киоска — описала нападение примерно так же, как Прандони, если не считать одной детали, которую карабинеры наотрез отказались кому-либо сообщить.

Один старик пенсионер долго возился, прежде чем нацепить на нос очки, но все же успел разглядеть номер машины похитителей. Но его старания пропали даром: машина оказалась краденая, и ее нашли два дня спустя на горной дороге, причем никаких улик обнаружено не было.

Вот, собственно, и все подробности. Джулио закричал? Никто этого не помнил. Те немногие, кто укрылись от сильного дождя в дверях лавок или под карнизами, вначале просто не поняли, в чем дело, и только потом до них дошло, что они стали свидетелями молниеносного похищения. Впрочем, даже если б они все сразу сообразили, едва ли кто из них смог бы оказать помощь Джулио.

Были задержаны и отправлены в участок старик Чиро и кассир — ведь только они знали о том, что Джулио иногда сам относил деньги в банк. Но в тот же день их освободили за недостатком улик, тем более что Энрико лично за них поручился.

И вот первый контакт.

Письмо прибыло по почте, подлинность его не вызывала сомнений.

«Дорогие мама и папа, я жив и здоров, остальное вы уже знаете. Эти люди говорят, что если вы хотите снова меня увидеть, то должны вручить им пятьсот миллионов наличными. И еще говорят, что скоро вам позвонят и скажут, куда отнести деньги. Но если вы сообщите об этом фараонам, то меня убьют. А еще они говорят, что если вы перепишете номера ассигнаций, попытаетесь засечь телефон или обмануть их каким-нибудь другим хитроумным способом, меня тоже убьют. А еще говорят, что если удастся их найти и арестовать, то они как-нибудь выкрутятся, а вот вам плохо придется: тогда меня уж точно убьют их друзья. Спасите меня. Обнимаю вас.