Л. Н. Толстой в последний год его жизни - Валентин Булгаков

Духовное сродство между хозяином дома и его гостем сказалось в первые же минуты их свидания. Сразу завязалась живая, непринужденная, содержательная беседа на самые животрепещущие темы. Разговор коснулся и «Бытового явления», и столыпинской аграрной реформы, и новых литературных явлений. Булгаков больше внимал голосу Толстого, поэтому суждения собеседника не получили в дневнике полного отражения.

У этой беседы была одна примечательная особенность: по инициативе Короленко на первый план выдвинулись эстетические проблемы — рождения образа, характера, типа. Булгаков сохранил для потомков интереснейшие суждения обоих писателей и навеки запечатлел подробности их последней встречи.

Листая ежедневник Булгакова, читатель с удивлением обнаружит одно парадоксальное явление: Толстой, который не раз неодобрительно отзывался о сочинениях своих младших современников, почти всегда испытывал волнение и восхищение, читая этюды и рассказы писателя, вышедшего из самых низов, — С. Т. Семенова. Ради того, чтобы погрузиться в воссозданный им мир народной жизни, Толстой откладывал в сторону тома с произведениями Куприна, Вересаева, Андреева. «У него содержание всегда значительно, — так объяснял Толстой истоки предпочтения, отдаваемого им этому автору, — значительно и потому, что оно касается самого значительного сословия России — крестьянства, которое Семенов знает, как может знать его только крестьянин, живущий сам деревенской тягловой жизнью» (т. 29, с. 214). Булгаков зафиксировал и такое существенное высказывание Толстого по поводу «деревенской прозы» Семенова: «вся крестьянская жизнь встает, и знаете, так «снизу». Мы все видим ее сверху, а здесь она встает «снизу». Позиция исследования общественной действительности «снизу», то есть с точки зрения миллионного земледельческого сословия, позволяющая создать правдивую картину жизни мужика, поведать о его положении, нужде, помыслах и надеждах, передать его психологию, его миропонимание, была близка и самому Толстому.

Приводимые Булгаковым высказывания и суждения великого писателя дают отчетливое представление о тех неразрешимых противоречиях и парадоксах, к которым приводил его взгляд «снизу», когда речь заходила об искусстве, науке, состоянии современной цивилизации. Наблюдая мученическую, полную лишений и горя жизнь трудового люда, Толстой видел, что в условиях собственнического общества достижения науки и техники становятся новым средством эксплуатации народа. «Первое, чт обросается в глаза при введении этих аэропланов и летательных снарядов, это то, что на народ накладываются новые налоги. Это — как иллюстрация того, что при известном нравственном общественном состоянии никакое материальное улучшение не может быть в пользу, а — во вред» — вот к каким умозаключениям приходил Толстой, рассматривая статистические таблицы о состоянии русского бюджета. Но он подвергал сомнению правомерность и полезность самих этих благ, относился к ним скептически и недоверчиво, мечтал о возвращении к примитивному, патриархальному общественному быту. В этом смысл преисполненной горьких раздумий фразы: «А вот они будут летать, но я бы желал, чтобы лучше они пахали и стирали», — обращенной к детям И. И. Горбунова — Посадова.

Демократизм Толстого определял его место в современной ему общественной и политической борьбе, создавал непреодолимый барьер между ним и буржуазно — либеральными течениями русской мысли. Показательна рассказанная Булгаковым и подтвержденная документами, принадлежащими самому Толстому, вся история «участия» Толстого во Втором всероссийском съезде писателей.

Мысль о проведении Второго всероссийского съезда писателей возникла среди русских журналистов через год после Всероссийского съезда деятелей периодической печати, который состоялся в 1908 году. Предполагалось, что на Втором съезде будут поставлены и разрешены вопросы о правовом положении печати, о положении национальной (инородной) прессы, о цензуре. Но правительство, стремясь к тому, чтобы и это собрание литераторов носило такой же благонамеренный характер, как и первый съезд, изъяло из программы все вопросы, обсуждение которых неизбежно привело бы к постановке политических проблем, могло бы вылиться в антиправительственную демонстрацию. Съезд мыслился его организаторами как чисто официозное мероприятие, а для того чтобы скрыть об общественности его истинное содержание, им важно было заручиться участием в нем видных русских писателей: Короленко, Куприна, «примазаться» к великому имени Толстого. Но писатель, необычайно чуткий ко всякой общественной фальши, зорко разгадал, какой дух будет господствовать в этом собрании литераторов и казенных журналистов. Посланное Толстым приветствие далеко не соответствовало ожиданиям организаторов съезда. Они огласили лишь ту его часть, в которой он высказал свое сочувствие самой идее объединения писателей, скрыв от присутствующих всю резко обличительную часть.

Во всей этой истории Толстой проявил ту высокую честность, принципиальность, мужество и бесстрашие, которые составляют отличительную черту его личности. И нельзя не согласиться с Роменом Ролланом, вынесшим впечатление, что и секретарь Толстого, «передающий непринужденные его беседы, показывает нам свободного гения, который всецело отдается дыханию искусства и позволяет своему сердцу открыто выразить себя»[6].

Жизненная драма Толстого, завершившаяся его уходом из Ясной Поляны и смертью на глухой, заброшенной железнодорожной станции, не перестает волновать и занимать умы, несмотря на то, что с тех пор прошло уже не одно десятилетие.

Дневник Булгакова, в котором последовательно и беспристрастно зафиксирован весь процесс развития событий последнего, самого драматического года в жизни гения отечественной литературы, ценнейший источник для постижения того, что происходило тогда в Ясной Поляне.

Не случайно два великих современника Толстого — Максим Горький и Ромен Роллан — столь высоко ценили записи Булгакова за их достоверность, за то, что там названы все, кто своим вторжением в жизнь писателя омрачил ее до последней степени. Познакомившись с опубликованными за границей новыми страницами дневника, Горький писал Ромену Роллану: «Пишу на ходу, чтобы в нескольких словах поблагодарить Вас за Ваше чудесное письмо и обратить Ваше внимание на книгу Булгакова о последних днях жизни Толстого, проливающую свет на печальную роль, которую сыграл Чертков» [7].

На выход самого первого издания откликнулся и Куприн. «Книга по — настоящему прекрасная, — писал он автору. — Ее будут читать и перечитывать еще много лет: в ней беспристрастно и любовно отразились последние дни нашего незабвенного Старика» [8].