Перебежчик - Михаил Цыба

По старой привычке, дед зарезал петуха, приготовил весомый шмат сала и, поговорив с конюхом и ездовым старосты, уговорил того взять его и внука с собой в район при оказии, чтобы показать врачам контуженого.

Сложное время, пригодились и петух и сало. Мальчика осмотрели и дали бумагу об инвалидности с периодической явкой сюда на комиссию.

Старики успокоились. Андрей Скоробагатько, их внук еще молодой для службы и отправления в Германию. Тем более инвалид и несчастный калека после контузии. К нему даже речь не возвращается. Что-то мычит, так иногда выдавливает из себя какое-то слово, без которого шага не ступить.

Неплохо чувствовал себя и сам новоиспеченный внук Андрей. Такого теплого, искреннего и даже родительского отношения к себе он не ощущал и в детстве. Хотя и самого детства у него почти не было. Какое детство без матери? Поэтому он старался отвечать на тепло этих незнакомых людей преданностью и любезностью. Как-то старый, не достав сигарет в магазине, купил на рынке самосад и несколько экземпляров районки «Новая жизнь». Отто знал с десяток русских слов еще в отряде, а за это время обогатил свой лексикон украинскими словами, и с помощью хозяина стал читать газетку. Старый Скоробагатько радовался что у парня прорезается какая-то память и произношение. А потом, показывая ему справку из ратуши, начал растолковывать, что он теперь не русский и ничей – беспамятный, поскольку свою фамилию он вспомнить не может, теперь он украинец, их внук – Скоробагатько, один из потомков Запорожских казаков. Для чего это дед ему так детально расписывает? Хотя бы для того, что вот в районке написано, что по приказу фюрера создается целая армия из украинских «козаков». Служба очень привлекательная. Молодой казак имеет право в любой оккупированной Германией стране выбрать для себя коня и заказывать доспехи за государственные средства. Вся его семья будет обеспечена государством на льготных условиях фронтовика.

Очень сообразительный внук слушал, только никаких эмоций, никакой реакции на такое сообщение не проявлял. Это была своеобразная проверка его политического наклона. Бабе старик не сознавался, но и не хотел выкормить у себя «птенца кукушки», что твою доброту мог бы применить против тебя и твоего сына – офицера. Но никаких признаков такого направления у парня не выявлено. А то, что он не красноармеец, старик давно заметил и имел ввиду.

А квартирант или подброшенный внук, по документам Андрей Скоробагатько со своим дедом косил бурьян и камыш, как все далекие или близкие соседи, заготавливал на зиму топливо для плиты. Копал огород и с улыбкой осматривал старую ножную ступу, что хозяин достал из полузаваленного разным хламом хлева. А когда старик стал показывать это приспособление в работе, «внук» рассмеялся и решил сам попробовать. Поднявшись, стал ногами на верхнюю подвижную часть ступы, и не сразу изловчился поднять один ее край, чтобы потом стукнуть другим по зерну в металлической чаше, где и происходит священнодейство превращения кукурузы в крупу или муку. Со временем он освоил эту примитивную хитрость и освободил изношенные ноги стариков от работы. А когда внук обратил внимание на швейную машину «Зингер», а потом на косу с маркой «Золинген» и даже прошептал это слово как-то вдумчиво и с легким вздохом, старик заподозрил в нем человека с тех краев. Если он действительно немец, то во-первых, почему он был в форме красноармейца? И он не пришел к ним, а его оставили именно красноармейцы? Правда, те что его оставили, были в обмотках, а он в кирзачах. А если это немец, то почему он прячет свою суть при своей же власти? Конечно, он так молодой, что ему хочется жить, а не умирать за что-то или за кого-то. И в этом случае, он одинаково наш.

Старик приказал жене не расспрашивать этого внука чей он и откуда. Время придет, сам расскажет. И баба согласилась потому, что взгляд у него добрый, характер уступчивый, и вообще лучшего внука ей и не надо. И старики стали относиться к нему по китайской присказке: если ты возвратил человека к жизни, то ты теперь в ответе за него перед Богом.

Как-то ночью, выходя до ветру, старик задержался в сенях возле внука, названного даже в документах, Андреем, чтобы послушать, как он дышит. А он не только дышит, но еще и старается разговаривать, а слова и в самом деле немецкие. Старик был не так давно в плену в первую мировую и усвоил несколько немецких слов и выражений. Это открытие не сняло ни одного вопроса, только подтвердило догадку. Не следует менять устоявшийся в семье покой жизни и тревожить жену, пусть все идет как есть, до чего-то оно да и придет.

Ветряные мельницы в свое время коллективизация уничтожила, а вальцовка в райцентре не работала. Старик смастерил ручную мельницу из плоских каменьев, которые лежали вместо ступенек под порогом. Со двора омертвелой МТС принес ось и несколько шестеренок от веялки. Прихватил и ручку для вращения. Андрей был у него за подручного. Дед и здесь отметил его немецкую хватку. Если сам делал все почти «на глазок», то Андрей за ним все проверял под линейку и школьный транспортир.

Один раз, Андрей поднял веко сундука и взял оттуда первую книжку, которая попала под руку. Это был старенький букварь, по которому учился еще сын этих людей. Прочитал слово «ма-ма» и замер. Потом оставил книгу и долго сидел глядя, как говорится, в самого себя. Этот сундук стал библиотекой для Отто-Андрея… Баба с удовлетворением учила его читать по-украински и по-русски, а он оказался удивительным первоклассником… Такие откровения, как «мы не рабы, рабы не мы,…» он читал, как родные строки и хохотал с детским удовлетворением. Он понял, что и здесь политику прививали человеку с молоком матери, хотя самого молока тот ребенок может и не видел. А как он храбро произносил слова красного пионера из учебника по немецкому языку: «Их бин айн юнгер пионир, ун унзере фане ист рот…»

– Ты немец? – спросил как-то старый тихо, по-домашнему, переступив порог его комнатушки.

– Да вы же давно это поняли, – улыбнулся Отто. – Конечно. А такое, – показал книжку, – я тоже изучал в своей школе. Наверно нас учили по одной программе. Политика. Да, я немец, только другой породы… Я не хочу служить тем, кто отобрал у меня родных и самого погнал убивать людей и подставлять себя ни за что ни про что под пули. Я хочу жить… Если можно у вас и с вами, – а сам взял тетрадь и, увидев таблицу умножения на обороте обложки, заулыбался. – И это одинаковое, что у вас и что у нас… И вообще. вы же теперь мне родные.

– Арифметика на всех языках арифметика. У тебя сколько классов? Шесть или пять?

– У меня на ваши классы – семь. Я хочу служить Германии, только не этим бандитам.

– Тогда ты молодец, если не врешь, конечно, – подвел итог старый. – А если так, то сиди у нас, не рыпайся никуда. Учи наш язык, поскольку ты наш внук, а мы твои, как по-вашему гросфатер и гросмуттер?

Пошли дожди, и крестьянам выпала возможность отдохнуть от бесконечных полевых, огородных, дворовых и всяческих других забот. В этих краях зерновые сжечь на корню активисты не успели, хлеб косили лобогрейками, свозили в одно место, скирдовали и молотили комбайном на стационаре. Людям разрешено было собирать колоски, поскольку зерна из колхоза не будет. Отто ходил с сумкой через плечо со стариком и собирал среди высокой стерни колоски пшеницы черноуски. Дед ругал немецкие лобогрейки и ехидно хвалил советские:

– С вашими машинами от голода умрешь. Отрегулировали, сукины дети, до упора! Ни тебе зернышка на земле ни колосочка… Все им, а что же нам осталось? Нет, наши комбайны больше для людей, а ваши для государства…

На праздник «Спаса» в селе возле ратуши выступал староста, собрав школьных учителей, которые остались.

– На носу новый учебный год, вы готовы, дамы и господа?

– Какой новый год? Какой учебный? Вокруг война, мужчин нет, работать некому, а учить тем более.

– Все сказали? А теперь слушайте мой совет. Воевать – это дело солдата, пахать – обязанность крестьянина, а ваше дело учить детей, а не прятаться за бытовые беспорядки. Пусть каменья летят с неба, вас это не касается. Дважды два, как было – четыре при той власти, так и остается при этой.

4. «Пи эр квадрат…»

В школу записали Скоробагатьки своего внука, а дома они сами были ему учителями. Баба размышляла так:

– Хотя он и немец и, может быть, даже бывший фашист.

– Как это бывший? – пришел в изумление муж.

– Ну не бывший. А если был солдатом, то кто же он еще? Был фашистом, а контузия выбила из него всю эту дурь и он теперь как шелковый. Вот так бы всех фашистов переконтузило, и вышли бы из них нормальные люди, которые не посягают на чужое… – размышляла баба в отсутствие Андрея- Отто. А с ним по-душам вела другую беседу, – Ну. какой же ты украинец, если не можешь хорошо сказать: борщ, вареныки, сало или па-ляныця. И еще, украинцем станешь лишь тогда, как только скажешь правильно, по-нашему: рябеньке телятко.