Развод по-французски - Диана Джонсон

— Взять хотя бы их шарфы. О них можно написать целую главу, — продолжала Дженет. Это верно, редкая француженка не носит какой-нибудь шарфик, я уже заметила. — Узел впереди, один конец тоже, другой через плечо. Или обернут вокруг шеи два раза, а концы внутрь пальто. Еще носят поверх пальто, как шаль. А то просто завязывают узлом на спине. Châle, foulard, écharpe, cache-nez[1] — только подумать, сколько у них слов для обыкновенного шейного платка, и это во французском, с его скудным словарем.

— Значит, они не раскрывают свои секреты? — спросила я.

— Жадность. — Дженет наклонилась ко мне. — Жадность — вот их главный секрет. Нам бы поучиться у них. Другой секрет — огромное внимание к les petits soins[2], мне об этом рассказывал один близкий друг. Надо сказать Рокси, чтобы она следила за собой. Она такая ужасная неряха.

— Ну нет, Рокси очаровательна!

— Да, но посмотрите на ее ногти. И никогда не наденет шарфика. Ходит в джинсах, как американка, или вообще одевается как хиппи. — Дженет усмехнулась. — Может, она меня разыгрывает?

После ужина миссис Пейс и все остальные словно задались целью поговорить со мной. Не потому, что я такая важная персона, дошло до меня гораздо позднее, а потому, что появилось нечто новое, разбавляющее крохотный американский пруд. Капля в ведре американцев — это не то, что капля в море французов.

— Это старый мейсенский фарфор. Обратите внимание, на чашках нет рисунков, — говорила миссис Пейс, подавая мне кофейную чашечку, такую хрупкую, что ее страшно было взять в руки. — Как долго вы намерены пробыть в Париже?

— Во всяком случае, уеду не раньше, чем Рокси родит.

— Приходите ко мне как-нибудь утром на следующей неделе. Мы поговорим об одном моем проекте. Хочу привести в порядок бумаги и прочее. Рокси говорит, что вы дока в таких делах.

— Правда? — Я была сильно удивлена. Хотя, конечно, я знаю алфавит. Мы договорились встретиться в понедельник.

На вечеринке не раз спрашивали, где же Шарль-Анри. Рокси всем отвечала односложно: «Он за городом», — отвечала бодро, даже весело, однако, когда мы шли домой, она начала тяжело вздыхать. Меня поразило, что по Парижу можно ходить в одиннадцать вечера без сопровождения мужчин и ничего не опасаться. Я все еще не пришла в себя после перелета, но мне хотелось заглянуть в какой-нибудь бар или бистро, каких было сотни и сотни. Народу там было множество, люди закусывали, курили, смеялись. Оживление и чужое веселье плохо подействовали на Рокси. На глазах у нее выступили слезы, и она неожиданно сказала: «Шарль-Анри оставил меня». Я хорошо знаю ее голос в трагические минуты, так хорошо, что поначалу даже усомнилась в сказанном.

Рокси принялась рассказывать. Это началось за несколько недель до моего прилета. Она отправилась в клинику, где акушерки дают консультации беременным женщинам, — здесь так принято. Она смотрела на карту протекания беременности и думала о том, что не хочет знать, кто у нее — мальчик или девочка. Она была на третьем месяце и только что сообщила нам, что ждет второго ребенка. Шарль-Анри был не в восторге. Женни как раз исполнилось три года.

Возвращаясь домой на автобусе двадцать четвертого маршрута, она вдруг почувствовала слабость. Погода стояла жаркая, не по сезону. Она сошла на площади Согласия. Перед американским консульством, как всегда, толпились люди — молодежь в куртках защитного цвета, скорее всего американцы, несколько угрюмых мужчин постарше, похоже из Восточной Европы, кучка выходцев со Среднего Востока, африканцы. Они ходили взад и вперед с различными плакатами, протестуя против бомбардировок ВВС США Багдада, против разрешения провести в Штатах проверку французских пилюль для фармакологического аборта, против репатриации гаитянцев, против действий (или бездействия) американского правительстве в Боснии. Консульская охрана была начеку, но особого внимания на собравшихся не обращала: они были всего лишь малой частью общего недовольства Америкой. Рокси подумала, что теперь она больше не похожа на американку.

Она была счастлива и озабочена одновременно, ее угнетало сознание хрупкости человеческого счастья, ощущение — как она говорила сейчас, — что надвигается что-то такое, что способно отнять его. Неужели это будущий ребенок, еще один заложник судьбы? В автобусе парень в синей рабочей блузе, в сущности, совсем мальчишка, уступил Рокси место. Она удивилась, надулась, подумала, что ее приняли за старуху. Не может быть, чтобы был виден ее живот. Вероятно, ее обступает растущее воинство неприятностей. Она снова подумала, что счастье по самой своей природе бросает вызов биологическому детерминизму и потому хрупко, недолговечно, как бактерии, которые не могут долго существовать вне живого организма.

Нажав кнопку кодового звонка, она вошла в переднюю дверь дома номер двенадцать по улице Мэтра Альбера. В подъезде выудила из сумочки ключи, отперла застекленную дверь, ведущую на лестницу. Она помедлила, подождав, пока дверь захлопнется, потом стала медленно подниматься по ступеням, стараясь сосредоточиться на мыслях о том, как это трудно будет с детской коляской и с пакетами подгузников, как хорошо, если бы был лифт, — словом, старалась занять голову никчемными мыслями, чтобы отогнать нехорошее предчувствие. Когда она открыла дверь, в прихожей стоял Шарль-Анри. У стены виднелись два чемодана. Весь воздух вокруг него был словно насыщен смятением, страстью, страхом. При ее появлении лицо его вспыхнуло от стыда и боли. Она сразу все поняла или ничего не поняла. «У меня было такое ощущение, — говорила мне Рокси, — будто мне отсекли голову, и все, что я знала прежде и чувствовала, все кровью пролилось на землю. Чемоданы упакованы, он уходит».

Сначала она твердила себе, что отъезд Шарля-Анри — это очередной бзик, которыми полна жизнь всякого художника, может быть, переменились его творческие планы или сугубо французские обстоятельства, до которых ей нет дела. Он мог взбеситься из-за какого-нибудь политического события или нежелательной встречи, хотя был человеком добродушным. Ей нравились перепады его настроения, загадки его темперамента.

Но сейчас она чувствовала, что он не вернется.

— Ты куда? — спросила она.

— Не знаю. Не знаю, Роксана. Я позвоню. Прости. — Он схватил свои чемоданы и пошел вниз, не оглядываясь.

Первые дни прошли так, как будто ничего не произошло. Шарль-Анри не звонил, и Рокси не звонила ему, потому что не знала, куда звонить. Она впала в молчаливое оцепенение, ее можно понять. Мы привыкли считать, что в жизни все так или иначе образуется. А когда что-нибудь случается и наш оптимизм ставится под сомнение, весь мир вокруг делается похожим на фильмы катастроф — крыша рушится, с чудовищной скоростью летят обломки оконных рам и все такое. Я ее понимаю.