Сахара — не только песок - Иржи Галеш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что касается мелких животных, особенно пресмыкающихся (я их знаю лучше других), то надо сказать, что сделать хорошие снимки с одомашненных животных в лабораторных условиях намного легче, чем на природе. То, что в природе нельзя сделать даже с помощью самого лучшего телеобъектива, легко получается с животными, лишенными страха и оборонительных реакций: его не беспокоит присутствие фотографа. И единственно, чего нельзя зафиксировать у таких животных, это как раз реакции на испуг — угрожающие и устрашающие позы и тому подобное, конечно, если мы не решим вызвать их жестокими методами, рискуя даже иногда жизнью животного. Но в этом случае я предпочитаю отказаться от снимка.
Только в Праге нам удалось определить «лжекобру» — это была ящеричная змея Malpolon moilensis. Так что змея была все же ядовитая, родственная такой же глазастой обыкновенной ящеричной змее Malpolon monspessulanus, с которой мы хорошо познакомились в Югославии. И хотя змеи рода Malpolon ядовиты, это вовсе не значит, что они опасны для человека. Объективная опасность змеи для человека зависит от нескольких условий:
а) змея прежде всего должна иметь ядовитую железу, производящую биологически действенный токсин;
б) выделяемый токсин должен быть соединен с каким-нибудь механизмом, который мог бы ввести яд в кровь другого животного;
в) некоторые змеи, имеющие все для того, чтобы быть опасными для человека, практически безопасны, так как используют свой яд только для охоты, но не для обороны. Опасны лишь определенные виды, использующие свое оружие и для охоты, и для обороны. Однако никогда ядовитая змея не нападет на человека первой. Нападающим (хоть часто и неосознанно) всегда является человек.
Наша «лжекобра» была «только» ядовита; она не оборонялась укусом, и, даже если бы она попробовала сделать это, яд не мог бы подействовать. Маленькие ядовитые зубки заднебороздчатых змей размещены в пасти слишком глубоко и при укусе с целью обороны не могут быть использованы. Поэтому обычно с этими змеями можно обращаться как с неядовитыми.
Действительно опасной ядовитой змеей, живущей в районе Айн-Сефры, является пресловутая рогатая сахарская гадюка. Мы тщетно старались разыскать ее. «У них еще зимняя спячка», — объяснил нам, к нашему великому изумлению, Луи. Было начало мая, и полуденная жара становилась невыносимой. Однако, когда мы вспомнили, как замерзали прошлым вечером, мы поняли, что зимняя спячка не такая уж бессмыслица. Рогатая гадюка — ночная змея, а Айн-Сефра — самая северная и самая холодная область ее распространения.
Полуденную жару мы переждали в тени под выступом скалы. Большинство пустынных животных тоже предприняли в это время нечто подобное, так что не было смысла надрываться и искать их. Следы на песке под прямыми солнечными лучами, казалось, совсем исчезли. Только некоторые виды животных наслаждались полуденным зноем, например песчаные ящерицы. Но поскольку подвижность пресмыкающихся прямо пропорциональна температуре их тела (а последняя соответствует температуре окружающей среды), то пытаться пойман. их в это время дня — бесполезное занятие. Итак, мы спокойно сидели в тени — ведь до полудня нам сопутствовал исключительный успех в охоте, конечно благодаря Луи. Мы старались выразить ему свою благодарность и восхищение и одновременно получить от него дополнительную информацию о здешней фауне. Но в своих контактах с ним мы с Петром были практически немы, а потому переводческие способности Софьи были впервые подвергнуты большим испытаниям в полевых условиях. Тут-то и подтвердилось зародившееся у нас подозрение: то, что в Праге преподавали Софье как арабский язык, местные жители или вовсе не желали принимать за арабский, или из деликатности признавали, что ее язык имеет нечто общее с арабским, но все равно не понимали ни слова. Софья же, наоборот, была того мнения, что здешний язык по звучанию в значительной степени напоминает арабский, но все же сходство ^)то не столь глубоко, чтобы слова приобретали смысл. Единственное, в чем она блистала, было умение правильно читать арабские надписи, чего многие местные жители не умели.
Поскольку эта часть моего рассказа может произвести впечатление неясности или преувеличения, приведу такое сравнение: это подобно тому, как если бы какой-нибудь араб изучил старославянский язык и приехал к нам или в какую-либо другую славянскую страну с уверенностью, что он знает «славянский». Литературный арабский, на котором писался Коран, такой же мертвый язык, как, например, латынь. Сегодняшние арабские языки значительно эволюционировали, широко дифференцировались, и мы уже не можем говорить об одном языке — это целая группа языков, родившихся на одной основе.
Итак, нам не оставалось ничего другого, как перейти на французский и с его помощью изучать «алжирский». Времени у нас было немного, и мы собирались научиться только самым необходимым для нас словам. Наш набор слов отличался от даваемых обычно в разговорниках: это были названия животных и природных объектов.
Я упомянул о трудностях, с которыми столкнулась Софья, пользуясь литературным арабским. Это не означает, что она не испытывала трудностей при попытках вести разговор на своем не менее литературном французском. Иногда, как это ни парадоксально, мы, начинающая группа экспедиции, со своими инфинитивами, первым лицом единственного числа и настоящим временем легче договаривались с местными жителями, чем Софья со своими искусными, но непостижимыми плюсквамперфектами (давнопрошедшим временем), к которым она была привязана в своем стремлении преподнести как можно совершеннее все, что она знала. И это касалось не только грамматики; сахарский французский имеет и своеобразное произношение. В начале нашего похода Софья перевела нам слова Луи «тут мы остановимся, немного закусим и будем грузить агам». Мы удивились: может быть, Луи все же сказал, что мы будем искать агам? Софья неохотно согласилась, что в данной ситуации это было бы логичнее, но все-таки в его произношении это прозвучало как «шарже» (грузить), а не «шерше» (искать). Пока мы спорили о значении слов, Луи усложнил ситуацию еще одним непонятным словом. Ласково улыбнувшись Софье, он предложил ей свою двухлитровую фляжку, обернутую влажным войлоком, и ясно произнес: «Вода». По Софье было видно, что она находится в затруднительном положении и ее блестящий мозг лихорадочно работает. Попытки провести сравнительную этимологию в области литературного арабского, видимо, не дали удовлетворительных результатов, поэтому она напряженно соображала, что бы это могло означать на французском. Наконец она сдалась и робко спросила: «Кеске ву вуле дир, месье?» Теперь уже она привела в смущение нашего радушного спутника, но
