Ноунэйм 90-х - Игорь Азаров

– Давай включим ток – предложил я, проводя ей пальцем вдоль носа, – ей-богу интересно что будет.

Включили. Сразу, естественно ничего не было.

Мы сошлись на том, что виденное нами было галлюцинацией. Поскольку мы видели одно и то-же это было управляемой галлюцинацией.

Я доказывал, что нам ее кто-то «передал», и что гдет-то установлен «ретранслятор», питающийся от обычной сети. Что он собой представляет – неизвестно, хотя, конечно, напрашивается мысль, что он каким-то образом связан с денисовой закваской, биотоки которой добросовестно и круглосуточно записывает моя АТ.

Марина же говорила, что это чушь. Да, галюн. Да управляемый. Но даже промоделировать такое, не то что сделать – задача на сегодняшний день нереальная.

Кончилось все тем, что я не заметил, как заснул. Когда проснулся уже начало смеркаться. Дверь во вторую комнату была приоткрыта, виднелся краешек гладильной доски; судя по звукам, Марина что-то утюжила, видимо приводила свои вещи в порядок.

– Перестань, – донеслось до меня ее сдерживаемое похихикиванье. – Подожди. Ну подожди, дай закончить…

Без задней мысли я заглянул в комнату, и увидел самого себя, зажимающего Марину довольно таки бесцеремонно.

– Ну ни фига себе – пробормотал я, еще не вполне проснувшись, – ребята, по-моему это

хамство.

Увидев меня (именно меня) Марина заверещала. Потом в меня полетел утюг. Особой

реакцией я, честно говоря, не отличаюсь, но когда в голову летит кусок горячего железа,

она, я думаю, появится у кого угодно. Увернулся. Двойник мой к этому моменту уже по-

лучил локтем в солнечное сплетение (так ему гаду и надо), а через мгновение мне тоже мало не показалось. Предоставив нам кряхтя подниматься на ноги, наша ненаглядная ринулась к счетчику.

– Подожди, – прохрипел я настоящий, – давай попробуем просто выключить персоналку.

Марина не послушалась (или просто не расслышала), и потянулась к пробкам счетчика. Счетчик ухмыльнулся и показал ей язык.

Воинственный пыл амазонки малость поостыл, она шарахнулась назад в комнату, едва не прихватив с собой полотно двери. Я попытался добраться до компьютера, но мое второе я набросилось на меня сзади, и стало выламывать руку.

– SOS! – завопил я. – Стукни его! Только не перепута… Ай!

– Пусти! Твою ж душу!

Понимая, что дерусь с галюном, я отдавал должное комизму ситуации; хотя боль в за-

ломленной руке была нещутейной. Изловчившись, я пнул себя (в смысле того другого)

пяткой в пах.

– Что ты делаешь! – закричала Марина, в явном замешательстве не зная кому помогать.

Второй я охнул и отпустил меня настоящего. Вырвавшись, я снова попытался обесточить компьютер, но тут из-под кресла вылезла на четвереньках ряса, видимо та самая, и преградила мне дорогу.

Из прихожей ехидно гоготал счетчик.

Тем временем мой напарник стал быстро, и надо сказать очень эффектно, как в рекламном компьютерном мультике, трансформироваться во что-то совершенно неописуемое. Это была теперь почти полутораметровой длины сороконожка, покрытая геометрически правильно расположенными чешуйками, ворсинками, со множеством шипов вдоль спинки, и с жутковатыми челюстями, напоминающими большие

садовые ножницы. Членистые лапки этой гадости задвигались в тошнотворном, в слаженности своей, порядке, и тварь развернулась на месте как маленький вездеход, дробно тарахтя ногами по паркету.

Вид у нее был настолько омерзительный, что меня уже не интересовало, галюн это или

нет, хотелось одного – держаться от этой штуки подальше. А вот хламида благополучно уселась на это милое животное верхом; сей лихой наездник, на не менее лихом скакуне, отделял меня сейчас от персоналки. Под капюшоном хламиды ничего не было, движущиеся рукава также были пусты. Ног у этого новоявленного человека-невидимки либо не было вообще, либо они были уродливо коротки.

Неплохо бы выключить все-таки именно компьютер, или даже не компьютер, а блок

сопряжения его с нейроплазменным контейнером. Но оседлавшая сороконожку хламида надежно отрезает пути к нему.

Обесточить же всю квартиру – тоже проблематично: счетчик корчил рожи, и обзавелся

уже, к этому моменту, парой довольно гадких рук, а здороваться с ним мне совершенно не хотелось.

Оседланное членистоногое топоча побежало на нас, а хламида, в порыве страсти нежной, распростерла объятия. Марина, судя по всему не желая изменять мне с рясой, ловко вскарабкалась на шкаф. При этом она вынуждена была совсем скрутиться под низеньким хрущевским потолком, а вниз полетела аляповато-топорная хрустальная ваза с гравировкой в мою честь. Незаточенные огрызки карандашей, электронные часы с севшей батарейкой, какие-то микросхемы, и прочий хлам, коллектором котгорого служила покойная, веером разлетелся по комнате, образовав красивую гистограмму гауссовского двумерного распределения.

Сороконожка, хищно раскрыв челюсти, бежала в мою сторону. Хламида, видимо отличавшаяся бисексуальностью, норовила, похоже, теперь пообниматься и со мной; так что взбираясь на шкаф, я поразился собственному проворству. Тварь изогнулась н полезла за нами следом, легко вгоняя острые концы лапок в полированное дерево.

Марина, схватив какой-то увесистый том, пару раз стукнула хламиду по капюшону. Та

сорвалась с сороконожки и растеклась по полу густой зловонной слизью. Паркет по краям образовавшейся лужи стал покрываться сизоватым, шевелящимся мхом, который разрастался прямо на глазах, перекинулся, как огонь, на ковер, стену, шкаф, и быстро покрывал все новую и новую площадь.

Сороконожка уже подобралась к нам, причем бронированный панцирь надежно защищал ее от отчаянных ударов книжкой. Потом ее челюсти, без видимого усилия отхватили уголок толстенного фолианта, служившего Марине оружием. Это уже не шутки. А если не галлюпинация? Мало ли, что это связано с электропитанием. И вообще, какие там, к лешему гипотезы, когда происходит явная чертовщина!

Эти же мысли, разумеется не в виде слов, промелькнули, очевидно, и у Марины в голове, во всяком случае мы одновременно соскочили со шкафа, стараясь не попасть на сизый мох. Это не удалось. Прикосновение «мха» к коже вызвало не то покалывание, не то зуд. Но страшнее всего было то, что он моментально начал расти прямо на теле. волной разрастаясь от ступней по икрам. У меня он принялся и на джинсах; Марина попыталась сгрести его рукой со своей голой икры, и тотчас ее ладонь тоже заколосилась «мхом», и он начал распространяться вверх по предплечью. Жутко было еще и то, что никаких болезненных ощущений это не вызывало – только чувство теплого покалывания, как от грубого шерстяного одеяла.

А творившийся вокруг кошмар нарастал как лавина. Шторы на окнах вдруг ожили, изог-

нулись, и покрылись множеством глаз. Глянув вверх я обнаружил, что люстра паучьими лапами шарит вокруг себя, пытаясь схватить что-то. За раскрытой дверью – не другая комната, а уходящий вдаль бесконечный коридор, со стенами из грубого серого камня, освещенный светом коптящих факелов. В довершение ко всему, начало искривляться пространство, пол вспучивался тем самым гауссовским колоколом, который обозначила разлетевшаяся из разбитой вазы мелочь. Отпихнув какой-то волосатый, явно живой клубок, я схватил сетевой кабель компьютера, обжегший ладонь как крапива, и с отчаяньем рванул на себя.

На этот раз боль в затылке была настолько сильной, что я не устоял на ногах, и грохнувшись ничком не шевелился несколько секунд.

Открыл глаза. Первое, что попало в поле зрения – нога лежащей рядом Марины. Глад-

кая смуглая кожа икры, безо всяких следов «мха». Соображение замутнено, как у пьяного, но все же у меня хватило ума не начать резко переворачивать Марину на спину. Нагнувшись над ней, я попытался нащупать пульс, но прежде чем мне это удалось, она застонала и приподнялась.

– Жива? Как ты?

– Страшно…

– Мне тоже. Но все кончилось.

Она кивнула.

Ни паучьих лап у люстры, ни глаз у штор нет, и, разумеется, и не было. Теперь так. Ос-

мотреть полировку шкафа на предмет следов сороконожечьих когтей, посмотреть надкушена ли книга… Нет, все потом. Сигарету.

Как и в прошлый раз, после моментальной болевой вспышки под черепной коробкой, наступило чувство своеобразного освежения. Казалось даже, что я стал здоровее, чем до ЭТОГО. Но вместе с этим было ощущение смертельной усталости, вымотанности, обессиленья.

Несколько глубоких затяжек привели меня в чувство, руки перестали трястись, и я смог