С.А.Р. - Станислав Соловьев

— А как ты? — спросила Кена, и от ее вопроса все сжалось внутри, захотелось жестокости — гневных скучных слов, пощечин, слез, но я смотрел на свои руки, беспомощно лежавшие на столе среди скомканных бумажек и пустых кружек, неумело кривил губы в улыбке.

— Да так себе… — Что мне рассказать ей? О харраменском забытьи? Смерть отца, чей голос я не могу вспомнить? Оген, чье имя давно стерлось из ее памяти? Усатый продавец удачи из Суутерреба?..

Я с трудом карабкался в лабиринте слов, и чтобы спасти себя и ее от ужасной неловкости, спрашивал о давних знакомых, о тех колонистах — глупых колонистах, не понимающих значения Истории, из ее писем. Говорил, а сам пытался разгрести среди потухших углей хоть что–то, напоминающее мне Кену — боль, надежду, тоску, страсть и отчаяние. Но ничего не находил — любовные слова, пожухшие, истершиеся, суетливые метания глупого юнца, ворох никому не нужных писем, перевязанных веревкой. Две жизни — две разных жизни, случайно встретившихся в вечернем кафе. Может, она ждала угрызений? Воспоминаний?.. Нет, не похоже. Спокойное уверенное лицо человека, нашедшего себя в хаосе обыденного мира. Она весело смеялась, мы шутили — точнее шутили две маски, с трудом одетые на наши лица, а не мы сами. В ее потемневших глазах читался вопрос: «У тебя есть кто–то?» — или мне это казалось?..

Кена предложила встретиться по окончанию симпозиума:

— Здесь, и опять яблочный пунш!

Я согласился, и когда мы выходили навстречу ночному ветру и обманчивым играм фонарей, она поцеловала меня в щеку и шутливо помахала рукой:

— Обязательно, слышишь!

Я кивал головой, посылал воздушные поцелуи и дождавшись, когда темная фигурка Кены исчезнет в общественном авто, повернулся и, шатаясь, побрел по хрупким листьям. Через два дня я позвонил в приемную Гуманитарной службы Школы Ти — Сарата и узнал, что она уехала в Дальмерен — сразу же после симпозиума. «Извините, но никаких сообщений Кена Каринер вам не оставила» — сказал мне осуждающий женский голос в наушнике электрофона.

Потом были месяцы омертвевших часов в Лабораториуме, приходили доклады из Харрамена и Беллека — в последнем опять возобновились бои между конфедератами и патриотами. Но меня это ничуть не трогало. Все валилось из рук — разом работа показалась мне опостылой, ненужной, возникали мысли о переквалификации в торговом институте КАНАХАД, хотя это была ложь — явная ложь и глупость. Несколько встреч с девушками в Доме знакомств привили мне такую тоску и отвращение, что ни о каких ухаживаниях не хотелось и думать. Девушки были здесь ни причем — обычные незамужние девушки, каких полно в торговых кварталах в дни распродаж или в кинотеатрах. Полные и худенькие, высокие и не очень, брюнетки и шатенки, пытающиеся наладить свою личную жизнь благоразумным способом, принятым чуть ли не во всех Центральных Сообществах, — это вам не проститутки из Веселых Кварталов. Каждая была мила и обходительна, говорила что–то о неудавшемся браке или о суровых родителях. Они заглядывали мне в глаза, улыбались, назначали свидания, молодые, равно наивные, как и расчетливые, но я не приходил — снова не приходил, зная, что это ни к чему. Девушки были все на одно лицо, и слова их, полные надежд и разочарований в равной пропорции, словно яблочный пунш, не пьянили меня и не утоляли мою жажду. Знакомые по кампусу стали утомлять, какие–то сплетни и пересуды… Убегая от своего неуемного раздражения, я переехал в гостиницу — снял номер в «Новом Хольмене», что напротив центрального филиала Банка Содружества. Номер был недорогой, потому что его единственное окно выходило во двор — узкий каменный колодец, который редко посещает солнце… Работа стала отягощать меня, выпивка в вечерних кафе надоела, начались мелочные дрязги с коллегами по Центру — разные пустяки, легко перерастающие в склоки. Новых друзей так и не появилось — скорее по моей собственной вине. Все рассказывали о своих проблемах, хвастались своими достижениями, жаловались друг на друга, и на проверку любой разговор сводился к четырем темам — женщины, деньги, спорт, власть. Темы, совершенно для меня не интересные. Все время не отпускало стойкое ощущение потери — что я потерял десять лет жизни впустую и теперь не знаю, как заполнить эту брешь. Карьера, женщины, попойки, чтение научной литературы, премьеры в Городском театре — все это, вместо того, чтобы помочь мне, только мешало, усугубляло утрату. Я хотел избавиться от эмоций — любых эмоций, стать невозмутимым мастером–лойменом, созерцательно наблюдающим поток жизни. Эмоции, что разрушают душу, эмоции, что убивают разум…

Я перестал пить, перестал переживать, серьезно засел за работу — как автомат писал, занимался сравнениями, отчетами, составлением таблиц, звонил Беде в чудовищно нереальный здесь Ха — Сайан — получал уточнения. Его голос по электрофону радовал меня — он напоминал мне о лесных холмах Харрамена, где я отдыхал сердцем и радовался запаху хвои. Как–то он пригласил меня приехать — на открытие постоянной миссии Центра в Ха — Найаре. Я получил разрешение от Керма, сел на аэрокар «Пассажирские перевозки Рорреров» и через два дня был в этом маленьком селении. Беде сердечно приветствовал меня, расспрашивал про «эту вашу городскую жизнь», неожиданно много смеялся — никогда не видел его таким веселым. Ко мне подошел заметно располневший бородач, и в нем я с удивлением узнал юного Рассенена.

— Помнишь, как ты кашлял от доброго хо? — со смехом говорил этот незнакомый мне человек, больше похожий на коренного харрамена, чем уроженца Лорихаара — оттуда он был родом.

Рассенен женился на местной девушке, дочери богатого землевладельца, и у него недавно родился сын, который получил странное имя — Хайри–хех–Хаи Вессе Рассенен, симбиоз фамилии тестя и его собственной. Он получил от хайата, общинного собрания, право на постоянное местожительство в селении Ха — Хейхот; гражданства как такового в Хвойной Стране не существовало. Он даже говорил с харраменским акцентом — напрочь сглатывал «с» и добавлял «и», поэтому его фамилия звучала как «Райенени». Мы отпраздновали открытие миссии, я собрал материалы, которые координатор миссий Ти — Сарата хотела передать в ЦИМИ — она была женщиной. Неделя прошла в многочисленных беседах и непомерном употреблении медового сидра, от которого голова моя шла кругом — но курить хо я наотрез отказался, сколько бы не потешался надо мной Рассенен. На торговом аэрокаре я вернулся в Сит — Хольмен — уставший, довольный и немного охрипший от долгих разговоров по ночам. В ЦИМИ я привез четыре больших ящика с отчетами, фотопленками и аудиозаписями — и тут же засел за работу; я чувствовал себя хорошо отдохнувшим. Неожиданная поездка в Харрамен придала мне сил закончить двухлетний труд. Керм, изучив мои исследования, передал их на рассмотрение экспертной комиссии, та без проволочек приняла ее. Меня назначили Ведущим проекта «Историометрические исследования Харраменских Общин», определили четырех стажеров. Одним стажером оказалась девушка — она ничем не походила на Кену, и я успокоился. Если раньше любое общение с противоположным полом вызывало во мне постоянные сомнения и затаенную боль, то теперь я был равнодушен к женским улыбкам и женскому смеху. Начались обычные будни Центра — занятия со стажерами, симпозиумы, конференции, поездки в Онрен и Маальм, административные обязанности, доклады… Так прошел еще год. Я сильно изменился — отпустил волосы, похудел, стал ссутулиться и есть овощные супы — пошаливал желудок. Обильные попойки остались в прошлом. Когда я смотрел на себя в зеркало, мало что напоминало мне того стройного темпераментного парня, каким был Лийо Леваннен раньше. Жизнь постепенно затягивала в свое вселенское лоно, я растворялся в ней, исчезал, становился как все — задерганный, обремененный обязанностями, невыплаченными вовремя платежами, похоронивший мать в месяце Роз, замкнутый и немногословный холостяк. Как–то в шутку Ба — Рагган, мой сослуживец по Юго–восточному сектору, что занимался беспокойным Беллеком, — с ним я иногда перебрасывался дежурными фразами за чашечкой чая в служебном буфете, предложил принять священнический сан: