Восстание потребителей - Валерий Панюшкин

Неликвидных товаров на самом деле скопилось на складах не так уж много. Если бы ботинки «Скороход» и пальто «Заря» можно было носить, если бы люди купили их, опустошив затоваренные склады, немедленно выяснилось бы, что пресловутых ботинок не хватает, чтобы удовлетворить и десятую часть спроса. Но про это пока никто не догадывался. Люди всерьез верили, что если решить проблему качества отечественных товаров, то самих товаров хватит на всех. Люди легко соглашались вступить в широкую общественную дискуссию про закон о качестве, тем более, дискуссии в то время очень многим всерьез заменяли еду, а потребности у советских людей были более чем скромные.

Я хорошо помню, как, будучи совсем еще молодым человеком, помогал в конце 80-х организовывать выставку художника Юрия Харикова. Выставка ни много ни мало проводилась в одном из помещений Русского музея в Ленинграде. Банкет после вернисажа устраивался в квартире известного тогда художественного критика на улице Герцена (теперь Большой Морской), напротив дома Набокова. Огромная, набитая антикварной мебелью (бог знает как пережившей блокаду) квартира заполнилась людьми, всерьез говорившими о судьбах отечественного искусства и всерьез эти судьбы вершившими. В качестве праздничного угощения для гостей на столе стояли водка, вареная картошка и вареная колбаса, нарезанная большими кусками и проваренная в кипятке, поскольку начала слегка зеленеть. Особенно меня поразило то, что, когда водка была выпита, а картошка с колбасой съедены, радушные хозяева вынесли гостям еще водки, еще картошки и еще колбасы. Тогда я всерьез поклялся себе, что буду усердно трудиться, чтобы когда-нибудь достигнуть такого благосостояния, чтобы и у меня всегда были водка, картошка и колбаса, хоть бы даже и на двадцать человек. А теперь я всерьез полагаю, что приблизительно в такой же обстановке приблизительно в это же время происходили и дискуссии про закон о качестве с участием виднейших экономистов. И удивительным образом широкие (и голодные) народные массы, а вслед за ними правительство, не могли не прислушаться к авторитетному мнению увенчанных академическими регалиями пожирателей зеленоватой колбасы. Это было время беспрецедентной влиятельности интеллектуального класса.

Надо полагать, задуманный в ведомстве Бирюковой и разработанный Госстандартом закон о качестве долженствовал ответить на нутряной народный запрос «жрать нечего». Надо полагать, именно нутряные народные представления о справедливости в шариковском духе «взять все и поделить» выразились в понятии «гарантированного государством потребительского минимума», каковое понятие появилось в госстандартовском проекте закона о качестве.

Но времена изменились. Десятью годами раньше странно было бы, что правительственным чиновникам показалось важным опубликовать проект закона и пригласить к обсуждению проекта экономистов-интеллектуалов, тех самых, что писали статьи про общество потребления в популярных газетах. Десятью годами раньше еще страннее показалось бы ученым экономистам, что, прочтя новый советский закон, они не просто обсуждают на кухнях, какие в правительстве все дураки, а собираются после работы и, споря до хрипоты, пишут альтернативный проект закона. Однако собирались и писали. И когда зампред правительства Александра Бирюкова пригласила составителей альтернативного закона к себе на совещание, ученые не онемели от счастья, что приглашены в правительство, а прямо говорили правительственной чиновнице, что госстандартовский проект закона — негодный и что для народа нужен вовсе не закон о качестве, а закон о защите прав потребителей. И зампред правительства слушала. И склонялась на сторону ученых.

Более того, примерно в это время социолог Петр Щелищ, экономисты Леонид Бочин и Александр Аузан, а также примкнувший к ним журналист Михаил Полячек собрались у Александра Аузана на даче, чтобы заключить картельное соглашение. Из предметов дачной роскоши на участке у Аузана было только бревно. На этом бревне четверо мужчин и уселись. И Аузан сказал:

«Мужики, нам надо договориться. Давайте сознаемся друг другу честно, кто чего хочет, и подумаем, как мы можем поделить поляну».

Под словом «поляна» Аузан имел в виду не лужайку на своем дачном участке, а весь потребительский рынок Советского Союза, про который эти четверо были уверены, что станут на нем ключевыми фигурами.

С Михаилом Полячеком было понятно: он был журналист и хотел возглавить издательство, которое занималось бы потребительскими проектами. Петр Шелищ хотел создать и возглавить российское общество потребителей, не зная еще, что Советского Союза скоро не будет, Россия станет правопреемницей СССР и Российское общество потребителей, соответственно, станет главным на постсоветском пространстве. Леонид Бочин сомневался: он хотел более или менее всего, но не мог даже представить, что вскоре уйдет в политику и сделает блестящую карьеру главы антимонопольной службы. Александр Аузан мыслил конкретнее всех: он хотел, во-первых, денег на создание потребительской информационно-аналитической службы, а во-вторых, рано или поздно возглавить Конфедерацию Обществ потребителей.

На том и порешили. Четверо мужчин сидели на бревне и всерьез обсуждали всю эту немыслимую в Советском Союзе абракадабру. Всерьез верили в осуществимость этих немыслимых в Советском Союзе планов. И, как выяснится впоследствии, оказались правы.

Закон-мечта

Больше всего разработчикам альтернативного закона Леониду Бочину и Александру Аузану не понравился в проекте закона о качестве, который предлагало правительство, тот пункт, где вводилось понятие потребительского минимума, гарантированного государством. По мнению Аузана, эта мера была популистской, но губительной.

Да, народ желал услышать, что государство гарантирует потребительский минимум. Но если бы правительство сказало «хлеб по карточкам», в стране вспыхнул бы бунт. Страна, пережившая коллективизацию и войну, не стерпела бы после относительно тучных хрущевских и брежневских лет, чтобы ей снова сказали: «Хлеб по карточкам» — в отсутствие всякой большой войны. Однако страна не понимала, что «хлеб по карточкам» и «гарантированный потребительский минимум» — это одно и то же.

Договорившись, Шелищ, Бочин, Аузан и другие разработчики альтернативного законопроекта, образовывавшие своего рода клуб консюмеристов-мечтателей, статью за статьей разобрали госстандартовский законопроект и статью за статьей отвергли. Дальше началась известная из русского фольклора история про суп из топора. Номинально альтернативные разработчики поправляли правительственный законопроект и вносили свои предложения, на самом же деле они писали совершенно новый закон, предназначенный не для того общественного строя, который имел место, а для того общественного строя, который только имел быть.

Адвокат Диана Сорк, учившаяся тогда на третьем курсе юридического факультета МГУ и привлеченная к разработке закона за то, что умела печатать на компьютере, в то время как разработчики закона хорошо если умели на пишущей машинке, вспоминает: сомнению подвергалось все, начиная с самого термина «потребитель». В госстандартовском законопроекте потребитель определялся как гражданин, приобретающий товар исключительно для личных нужд или нужд своей семьи. Диана не помнит уже, кто именно и что именно кричал, но помнит, что кричали. Александр Аузан, например, размахивая дымящейся дешевой сигаретой «Дымок», хотя и так уже в комнате можно было топор вешать, вопрошал:

«А если он не для своей семьи товар приобретает, а для чужой, он что, уже не потребитель? Если он на день рождения идет и утюг в подарок покупает? А если он на работу хочет электрический чайник купить?»

«А если, — вторил, например, Петр Шелищ, — если он не гражданин вовсе, а иностранец? Приехал в Москву и пошел купить себе в магазине бритву. Он что, не потребитель?»

«А если, — высказывал совсем уж революционную мысль, например, Леонид Бочин, — если он вообще не товар приобретает, а услугу? Он что, разве не потребитель тогда?»

Диана протоколировала эти их заседания в крохотной комнатке на Солянке, и целый огромный мир потребительского права открывался перед нею. И она еще не знала, что именно этому разделу права посвятит более или менее всю жизнь. И уж тем более не понимала, что именно упоминание в альтернативном законопроекте не только товаров, но и услуг сделает этот законопроект, безусловно, выигрышным в глазах широкой публики, депутатов Верховного Совета и даже самих чиновников, придумавших разрабатывать закон о качестве.

Дело в том, что с отсутствием или недостатком товаров советские граждане более или менее смирились. А вот отсутствие услуг злило по-настоящему. Предположим, человек пять лет стоял в очереди за холодильником «Бирюса» (или, совсем уже для богатых, «Розенлев»). Покупал наконец вожделенный холодильник, а через месяц тот ломался. Приходилось за свои деньги нанимать грузчиков и тащить холодильник в мастерскую. Там холодильник чинили, владелец при помощи нанятых грузчиков или веселых приятелей тащил холодильник домой. А тот опять ломался. И опять его надо было тащить в мастерскую. И не было никакого закона, по которому можно было бы потребовать замену негодной бытовой техники. И месяцами приходилось ждать дефицитных запчастей. И гарантийные мастерские никак не гарантировали, что отремонтируют технику качественно. Подобное происходило и с телевизорами, и с автомобилями, и с одеждой, и с обувью. Это понимали и владельцы скромного холодильника «Бирюса», и владельцы элитного по тем временам «Розенлева». Таким образом, уточнение про услуги в самом определении термина «потребитель» создало разработчикам альтернативного законопроекта репутацию настоящих специалистов, которые по-настоящему разбираются в вопросе, раз уж додумались, что потребитель имеет право не только на качество товаров, но и на качество услуг.