Майенская псалтирь - Жан Рэ

Самолюбие капитана пробудилось во мне.

– Джелвин, каким курсом следует шхуна?

– Идем правым галсом. По–моему, ветер вполне ровный.

– Может быть, лечь в дрейф?

– Зачем? Возьмем на всякий случай несколько рифов, хотя ничто не предвещает шторма.

– Для начала пусть Уолкер встанет за штурвал. Пусть внимательно смотрит за бурунами. Если мы получим пробоину ниже ватерлинии, все будет кончено.

– Что ж! – усмехнулся Джелвин, – это, пожалуй, не худшее решение для всех нас.

Он хорошо сказал. Предвиденная опасность утверждает авторитет капитана, но жестокая неизвестность уравнивает всех на корабле.

В этот вечер все собрались в салоне, который я приспособил под каюту. Джелвин пожертвовал из своих запасов две оплетенные бутыли великолепного рома, и мы сварили крепчайший пунш.

Турнепс быстро развеселился и принялся рассказывать нескончаемую историю о двух котах и одной молодой даме на вилле в Ипвиче, где он, Турнепс, играл завидную и залихватскую роль.

Стевен соорудил трехэтажный сэндвич из морских сухарей и копченой грудинки. Стало тепло и успокоительно – густой табачный дым заволок свет керосиновой лампы, укрепленной на кардане. Под влиянием пунша из моих мозгов постепенно улетучились научные сказки, которыми Джелвин потчевал меня накануне.

Уолкер перелил в термос свою порцию горячего пунша, захватил фонарь и, пожелав нам приятной вечеринки, пошел на вахту. Часы пробили девять. Началась умеренная качка.

– У нас совсем мало парусов, – успокоил меня Джелвин.

Турнепс монотонно рокотал, но как слушал Стевен – загадка: ведь его челюсти столь же монотонно перемалывали сухарь за сухарем. Я между тем прикончил стакан, протянул Туку за добавкой, да так и застыл, пораженный изменившимся выражением его лица. Он схватил Джелвина за руку – казалось, они напряженно прислушивались.

– Что это… – начал я.

В ту же секунду сверху послышалось ужасающее проклятие. Над нашими головами раздался топот босых ног. Кто–то бежал к бушприту и кричал.

Мы похолодели. Никто из нас никогда не слышал такого крика. Словно раскат хохота оборвался на хрипе, а потом перескочил в пронзительное завывание с тирольской модуляцией.

Мы бросились на палубу, спотыкаясь и толкаясь в темноте.

Все было спокойно, мерно поскрипывал рангоут, около штурвала зажженный фонарь освещал пузатый термос.

Но у штурвала – никого.

– Уолкер! Уолкер! Уолкер! – надрывались мы.

Издалека, от затянутого ночным туманом горизонта снова донеслась тирольская модуляция.

Беспредельная молчаливая ночь поглотила нашего бедного Уолкера.

И вслед за этой ночью восстала заря – зловещая и фиолетовая, как вечер тропической саванны.

Измученные бессонницей люди пристально вглядывались в рифленую зыбь. А бушприт упрямо клевал пенистые валы. Никого.

В нашем марселе зияла большая дыра. Стевен пошел открывать парусный отсек. Брат Тук вытащил иглу, замотал ладонь кожаным ремнем и приготовился к починке. Инстинктивно, механически, угрюмо. Я время от времени поворачивал штурвал и бурчал под нос:

– К чему все это… ну к чему все это…

Турнепс ни с того ни с сего полез на грот–мачту. Я минуту–другую машинально следил за ним, потом отвел глаза. Вдруг мы услышали:

– Сюда! Влезайте скорей, здесь кто–то на мачте!…

Скрежет, удары, отголоски призрачной борьбы, крики агонии: тут мы разом припомнили грабителей из бухты Биг–тоэ: нелепо изогнутое, будто надвое переломленное тело, подброшенное ввысь, и далекий плеск в волнах.

– Будь ты проклят! – заорал Джелвин и кинулся к мачте. За ним брат Тук. Мы со Стевеном прыгнули к единственному нашему ялику; мощные руки голландца уже сдвинули его к воде и… мы оторопели от изумления и бешенства: нечто серое, неопределенное, мерцающее матовым блеском тягучего стекла заволокло ялик – цепи разорвались, шхуна резко накренилась на бакборт, огромная волна взмыла на палубу и ринулась в открытый парусный отсек.

Ялик – последнюю зыбкую надежду на спасение – поглотила бездна.

Джелвин и брат Тук спустились с мачты.

Они не заметили никого.

Первым делом Джелвин вытер руки тряпкой. Оказывается, ванты и окантовка парусов были забрызганы теплой кровью.

Срывающимся голосом я громко читал известные мне молитвы, чередуя святые слова с проклятьями океану и его тайне.

Поздно вечером мы с Джелвином поднялись на палубу, решив провести ночь у штурвала.

Гнетущее молчание. Помнится, иногда я начинал всхлипывать и Джелвин похлопывал меня по плечу. Потом я успокоился и закурил трубку.

Говорить было не о чем. Джелвин вроде задремал, а я упорно сверлил взглядом темноту.

Что–то привлекло мое внимание. Я наклонился над планширом и почти закричал:

– Джелвин, вы видели? Видели? Я схожу с ума!

– Нет, мистер Баллистер, все так и есть, – проговорил он вполголоса. – Только, ради Бога, никому ни слова. Они и без того не в себе.

Я с трудом выпрямился и подошел к релингу. Джелвин стал рядом.

Глубины моря были объяты багровым свечением: блуждающее озарение охватило шхуну, запятнав кровавыми мазками паруса и оснастку.

Мы словно бы стояли на сцене химерического театра, освещенные невидимой рампой из призрачных бенгальских огней.

– Фосфоресценция? – предположил я.

– Смотрите внимательней. Натуральный цвет морской воды сменился хрустальной прозрачностью, и взгляд, не встречая препятствий, уходил в беспредельные глубины. Там проступали мрачные массивы геометрического галлюциноза: донжоны, исполинские башни и соборы, ужасающе прямые улицы, образованные зданиями немыслимой конструкции… Казалось, мы парили на фантастической высоте над городом, который восстал из грандиозного, безумного сна.

– Похоже, там что–то движется, – шепнул я своему компаньону.

– Да.

Это было аморфное скопление существ с контурами смутными, почти неразличимыми: они беспорядочно перемещались, занятые какой–то исступленной деятельностью.

– Назад, – вдруг закричал Джелвин и оттащил меня от борта.

Одно из этих существ с невероятной быстротой поднималось из бездны – секунда, и его громадная тень заслонила подводный город: словно чернильное облако разошлось вокруг нас.

Корпус шхуны содрогнулся – удар пришелся в киль. В малиново–багровом зареве три гигантских щупальца сжимали, били, рассекали перепуганное пространство. Над уровнем бакборта взгорбилась плотная тьма, из которой на нас недвижно смотрели два глаза цвета расплавленного янтаря.

Но это длилось секунду–другую. Внезапно Джелвин бросился к штурвалу.

– Волна с левого борта!