Сигнал надежды - Михаил Львовский

— Ну-с… где же мы с вами будем беседовать? Здесь?

— Сейчас узнаете, — сказала Таня.

Старинное здание хирургического корпуса напоминало букву «П». Застеклённые лоджии когда-то позволяли переходить из одного строения в другое, но теперь превратились в чуланчики, где можно было увидеть отслужившую свой печальный срок каталку для перевозки больных, поблёскивающие потускневшим никелем стерилизаторы и фантастической формы сосуды с множеством отростков и змеящихся резиновых шлангов, всегда готовые подсунуть насторожённому воображению с десяток ужасающих предположений о том, для чего эти шланги могли бы пригодиться.

— Весёленькое местечко! — сказал Анатолий Егорович, когда Таня привела его в один из таких чуланчиков.

— Не обращайте внимания! — сказала Таня. — Сейчас вы про всё это забудете.

— Вы уверены? — засомневался Анатолий Егорович.

— Вполне! — Таня вытащила из какого-то стерилизатора аккуратный свёрток и начала его разворачивать.

Перед удивлённым взором бывшего лётчика сначала возникла бутылка «Столичной», потом банка пастеризованных огурцов, булка и две мензурки. Для сервировки «стола» Таня воспользовалась марлевой салфеткой. Для вылавливания огурцов из банки она припасла пинцет.

— Что это? — спросил Анатолий Егорович.

— Передача, — победоносно ответила Таня. — Я знаю, вы Машу просили, а она отказалась.

— Маша поступила, как ей долг велит, а вы…

— Что я? — спросила Таня и, вынув из стерилизатора пачку «Шипки», закурила.

— Вы…

— Ну-ну, договаривайте…

Анатолий Егорович с трудом подавил в себе возмущение.

— Я не пью, Таня. В рот не беру после фронта, — сказал он спокойно.

— Вы думаете, что я принесла бы вам поллитровку, если бы этого не знала?

Анатолий Егорович растерялся.

— Ничего не понимаю.

— Я всегда говорю: больница немного похожа на фронт.

— Поэтому вы курите?

— Поэтому.

— Ясно. Знаете, в чём вы ошибаетесь? На фронте другой страх. Он снаружи. Я могу с ним бороться. Он хочет прошить меня разрывными пулями. А я увёртываюсь. Там у меня у самого в руках пулемёт. Я этот страх расстрелять могу. Убьют — сгоряча не замечу.

— А в больнице?

— Тут страх внутри. И сам я с ним разделаться не могу. Маюсь. Гадаю на кофейной гуще. Не с кем драться, понимаете? Наоборот, все меня спасти хотят, а я же знаю, у вас не всегда получается. Как говорится — медицина бессильна. Так что собирайте свои манатки. Спасибо за внимание.

Бывший лётчик хотел эффектно покинуть чуланчик, но Таня — хитрая девушка.

— Анатолий Егорович…

— Ну?

— Вы сказали, что чуть-чуть в меня не влюбились.

— Чуть-чуть не считается.

— Считается, Я с первого класса по десятый всё время чуть-чуть не влюблялась в одного мальчика.

— А почему чуть-чуть?

— Потому что он был без ума от другой девочки — Клавы.

— Дурак.

— По-моему, тоже.

— Теперь вы, наверное, замужем за другим?

— Нет. Теперь, когда та девочка вышла замуж не за него, а за другого, он от меня без ума.

— А вы?

— Колеблюсь. Боюсь, что он Клаву не забыл.

— Карусель какая-то. Но интересно.

— Ещё бы. Вы даже себе представить не можете, до какой степени!

— Со стороны. А вам должно быть очень мучительно.

— Мне иногда удаётся — со стороны. Иначе бы не выдержала.

— Зачем же вам моё «чуть-чуть», когда я стар и к тому же женат? У меня внуки.

— Пригодится.

— Вы странная девушка.

— Обыкновенная. Если бы этого «чуть-чуть» совсем не существовало, из дома выходить скукота одна.

— Ах вот вы какая! А не боитесь, что я вдруг не на шутку? Потеряв голову?

— Нет. Вы друг профессора Корнильева, а он не дружит с идиотами.

— Вы думаете, будто о жизни знаете что-то лучше меня?

— Уверена. Вот вы же побрились и костюм надели. Теперь вам есть захочется.

— Потому что вы мне два раза улыбнулись?

— Нет, потому что вы побрились.

Анатолий Егорович смотрел сквозь давно не мытые стёкла лоджии, и ему видны были окна хирургического корпуса, откуда спускались вниз верёвочки, а потом взвивались вверх с привязанными к ним хозяйственными сумками. И вдруг распахнулось ещё одно окно.

Возникшая в нём девушка показала пареньку, топтавшемуся внизу, небольшой свёрток и жестом объяснила: «Это тебе». Паренёк отрицательно покачал головой, но девушка повелительно повторила жест: «Тебе!» — и, привязав свёрток к верёвке, быстро спустила его вниз. Анатолий Егорович давно уже держал Таню за руку: смотрите, мол, смотрите. И Таня смотрела. Как только паренёк отвязал свёрток от верёвки, девушка захлопнула окно и исчезла.

— Понятно? — спросил Таню Анатолий Егорович.

— Нет, — ответила Таня.

— Ах непонятно? Тогда идите сюда.

Анатолий Егорович потащил Таню к другой стороне застеклённой лоджии, и Таня увидела, как из-за угла старинного корпуса появился паренёк со свёртком. Оглядевшись по сторонам, он разорвал несколько слоёв бумажных салфеток, под которыми обнаружился бутерброд. Паренёк начал жевать его, трескать за обе щеки, как недавно сказал профессор Корнильев.

— Это вам не «чуть-чуть», — сказал Анатолий Егорович. — Она ему больничные тефтели послала! Ничего так не хочу в жизни, как оказаться на его месте. Наверно, они студенты. Поженились против воли родителей. Бедствуют, но счастливы. Мне этого уже не пережить никогда.

Таня сидела за столиком дежурной сестры. Она была очень огорчена, и Маша её утешала:

— Подумаешь, хлопнул дверью! Да ты ему скажи, кто эта зануда, которая мужа больничным пайком кормит, и всё в порядке. Я их хорошо знаю. Никакие они не студенты.

— А кто? — спросила Таня.

— Подрядились на стройках работать, чтобы квартиру по десятипроцентке получить. Получили недавно. Купили чешский гарнитур. А теперь она в больнице — кирпичей натаскалась, а он — сама видела. Скажи своему хрычу, чтоб за них не беспокоился. У таких через год автомобиль будет, если с голода не помрут. А хочешь, я сама скажу.

— Ни в коем случае! — испугалась Таня.

Анатолий Егорович сидел на кровати, рассматривая своё лицо в карманное зеркальце. Потом сказал решительно:

— Ребята, у кого тут острый нож был? Что-то жрать охота.

— Пассажир Сергей Павлович Лавров! Подойдите к кассе номер пять. Пассажир Сергей Павлович Лавров, подойдите к кассе номер пять, — разносился по зданию московского аэропорта голос из репродуктора.

Молодой человек с небольшим чемоданчиком в руках услышал этот голос ещё за стеклянной дверью огромного вестибюля аэропорта и, маневрируя между кресел, лотков и грузовых тележек, стремительно ринулся к кассе номер пять.

Группа пассажиров во главе с девушкой в форме Аэрофлота ожидала опаздывающего пассажира у выхода на лётное поле и, увидев мечущегося у кассы молодого человека, облегчённо вздохнула.

По дороге к самолёту пассажиры недружелюбно поглядывали на Лаврова, и только один улыбнулся ему.

— Двадцатый век на пятки наступает. Зашиваемся, а? — спросил он у Сергея. Это был невропатолог больницы, в которой работала Таня, Глеб Афанасьевич Спиридонов.

— Не говорите, — ответил Сергей. — В кои веки вырвался в родные места, и то двое суток дали. Правда, плюс суббота и воскресенье.

— Ну, вы богач. Сейчас это делая вечность. Меня по поводу предстоящей диссертации отпустили на сутки.

В самолёте Сергей и Глеб Афанасьевич устроили дела так, чтобы сидеть рядом.

— У вас, Серёжа… простите, что я вас так называю… несколько романтический взгляд на нашу профессию, — как всегда снисходительно болтал невропатолог со своим собеседником. — Клятва Гиппократа, исцеление человеческих недугов — это всё красивый фасад. На самом деле как везде — свои ручейки и пригорки. Даже хуже. Интриги, косность, цинизм.

— Но ваш профессор Корнильев, например… — пытался возразить Сергей.

— А что Корнильев? Мастодонт. Ископаемое. Со своей допотопной поговорочкой: «Живите и радуйтесь». Таких, как он, почти не осталось. Да и он сдаёт. Всё-таки возраст.

— Допустим. Но средний медицинский персонал, — клонил Сергей к тому, что его особенно интересовало. — Ведь перед сёстрами, санитарками нельзя не преклоняться. Зарплата, прямо скажем, грошовая, а они так преданы…

Тон Глеба Афанасьевича перестал быть спокойно-снисходительным. Его, как говорится, прорвало.

— Средний медицинский персонал, Серёжа, — наша трагедия! Кто идёт в эти самые сёстры? Вдумайтесь. И зачем? Вы бы, например, пошли? То-то и оно. Я заведую нервным отделением. Всякие там успокаивающие всегда под рукой. Очень между нами: был такой случай. Купила одна сестрица бутылку самого дешёвого вина… Только помните, между нами! Туда две моих таблетки — и полный кайф! В смысле моральных устоев и говорить нечего!