О фантастике всерьез и с улыбкой - Виталий Бугров

Таковы у Ле Фора и Графиньи инопланетяне. При кажущейся оригинальности внешнего облика все они слишком похожи на землян, представляют собою ухудшенные или улучшенные, но всего только слепки с обитателей Земли, выглядят так, как выглядели бы проэволюционировавшие в их условиях земляне. А ведь самим авторам принадлежит мысль о том, что "все зависит от тех условий, в которых живет известное существо"! Почему же эта вполне здравая мысль так неожиданно узко - по сути, лишь применительно к земным существам - преломилась в романе?

И совсем уже земными оказываются в книгах Ле Фора и Графиньи инопланетные пейзажи.

В самом деле, попробуйте догадаться, где еще, кроме родной нашей планеты, в каком уголке Солнечной системы могли бы встретиться земным космонавтам такие вот, бесспорно прелестные, картинки?

"За каналом следовал громадный лес, покрывавший берег Центрального океана. Широкая река разрезывала его зеленую площадь на две части... Путешественники увидели значительный город, стоявший посреди болот, на берегу реки.

- Как это похоже на наш Пинск! - проговорил старый ученый..."

Это, дорогой читатель, - Луна...

"Оглядевшись кругом, они заметили, что находятся у подножия высокой горы, на опушке густого леса, с той стороны, откуда слышалось журчание, сверкала серебристая лента ручья".

А теперь мы, как ни удивительно, на... Меркурии!

"Они находились на берегу моря: вблизи раздавался гул прибоя; ветер доносил до них брызги соленой влаги; под ногами хрустел прибрежный песок, смешанный с мелкими камешками... Словом, окружающая обстановка во всем напоминала им родную планету". Однако же местный пейзаж "резко отличался от пейзажа Земли". Чем же? Да тем, что "вместо зеленого цвета здесь все деревья, кустарники, травы были окрашены в красный цвет различных оттенков, начиная с оранжевого и кончая алым...".

Только вот этот традиционный красный оттенок и подсказывает нам, что перед нами, ясное дело, Марс!..

Но отчего же это так? Отчего, при всем подчас отличии от земного, все неземное, все, буквально все инопланетное сводится-таки у наших авторов к сугубо земному?

Это, конечно, не случайно.

Открой мы сейчас вместо рассматриваемых романов любое из многочисленных сочинений Камилла Фламмариона3 (который к концу прошлого века популярностью своих книг едва ли не затмевал даже Жюль Верна!), мы и там обнаружим в иных мирах чем-то отличные от земных и тем не менее изначально земные условия.

Все дело в том, что конкретный земной опыт, метафизический способ мышления довлел в прошлом веке над самыми отчаянными фантазерами. Земные мерки и критерии переносились и в космос; разрешая некоторые мелкие отклонения от "нормы", они казались в целом единственно возможными, непогрешимыми, абсолютными. Нужны были серьезнейшие сдвиги в характере самой науки, чтобы вслед за уже достигнутыми результатами (которых в романах тех же Ле Фора и Графиньи отражено великое множество) пришло диалектическое осмысление их, в том числе и осмысление такого - самоочевидного для нас - факта, как проистекающее из разнообразия строения и свойств материи разнообразие ее форм. Лишь в результате этой, говоря ленинскими словами, "новейшей революции в естествознании" конкретный земной опыт был взорван, потерял оттенок обязанности, абсолютности при сопоставлении его с бесконечностями Вселенной.

Едва ли не символической предстает в этом плане такая деталь в "Необыкновенных приключениях русского ученого".

Ле Фор и Графиньи снабжают своих героев отличными, с трехдневным запасом кислорода в баллонах, скафандрами. Но вот используются-то эти последние не так уж часто. Ибо и на Луне, и на Венере, и на Марсе, и даже на Меркурии (а позднее и на крохотном обломке Меркурия, увлеченном кометою) существует, оказывается, не просто атмосфера, но именно та самая смесь азота с кислородом, какою дышит человек Земли. Лишь на Фобосе, из-за разряженности атмосферы и для марсиан-то служащем чем-то вроде исправительной колонии, да на видимой стороне Луны (высочайшие горные цепи не пропускают сюда воздушные массы с другой половины нашего спутника) герои романа вынужденно облачаются в скафандры...

Этот неосознанный геоцентризм в описании внутренних условий на иных планетах в разной, конечно, степени, но в целом совершенно одинаково характерен для всей фантастики прошлого века. Космическая одиссея русского ученого в изложении Ле Фора и Графиньи - идеальное тому подтверждение.

Проданный... аппетит

...Эмиль Детуш, голодный и иззябший парижский безработный, стоя перед витриной, залитой светом, забитой дичью, рыбой и фруктами, твердо решил покончить с собой. И именно в этот момент, когда все земное было в последний раз оценено и отринуто, отверженным бродягой вдруг заинтересовался "высокий тучный господин с черной бородой и волосами, с одутловатым лицом, с огромным животом, еле помещавшимся в просторном, с трудом застегнутом пальто". То был мосье Ш. - король угля и железа, один из богатейших людей Франции.

Нежданный филантроп накормил Эмиля Детуша изысканным обедом, во время которого, предваряя смену блюд, не уставал "придерживать" аппетит своего подопечного.

"Капельку терпения, друг мой, - мягко, но настойчиво убеждал он Эмиля. Поберегите ваш аппетит - это наиболее ценное из благ... Вы слишком набиваете себе желудок... Будьте умеренны... Довольно этого паштета из перепелок... Приберегите свои силы для пулярки... Не забудьте, что еще будет салат из морской капусты..."

Когда Эмиль окончательно насытился, мосье Ш. изложил ему свое не совсем обычное кредо. "Я живу только желудком и только для желудка! - заявил он. Есть - это высший долг! Все религии сделали из этого священный обряд: самая торжественная церемония католицизма - причащение, вкушение бога, тайная вечеря; метафизики-индийцы впадают в мистический экстаз при созерцании пупка центральной точки живота... Желудок - вот истинный бог человечества!"

Посетовав затем на то обстоятельство, что "желудок человека ограничен, позорно ограничен, и в довершение беды глаза у нас ненасытнее желудка", мосье Ш. закончил сенсационным признанием: "Я знаю благодетельное искусство заставлять других переваривать то, что я ем!" И предложил ошеломленному Эмилю Детушу за две тысячи франков ежемесячного дохода продать ему - мосье Ш. - свою пищеварительную энергию. Совершенно так же, как рабочие продают свою мускульную силу, инженеры - интеллектуальную, кассиры - честность, кормилицы молоко и материнские заботы...

(- Что это? - удивится искушенный читатель. - Малоизвестный рассказ фантастасатирика Ильи Варшавского? Нечто похожее, помнится, встречалось - и чуть ли не у него же...

Повременим с ответом на этот вопрос. Покончим вначале с содержанием рассказа...)

Обрадованный Эмиль Детуш подписал контракт на пять лет. И началась новая жизнь! Увы, далеко не сладкая, как вскоре же выяснилось.

Обретя Эмиля, мосье Ш., этот ужаснейший обжора, освободился от угрозы несварения желудка и теперь - неистовствовал!

А Детуш? Не различая ни запаха, ни вкуса, Детуш переваривал пищу, которую в неограниченных количествах поглощал его хозяин. Из дома Эмиль выходил только на прогулку, обусловленную одним из пунктов контракта: предусмотрительный мосье Ш. заранее позаботился о том, чтобы приобретенный им "мешок для провизии" поддерживал себя в "рабочем" состоянии. Большую же часть дня Эмиль проводил отныне в дремотной истоме. И отвращение пресыщенного и бессильного человека ко всему, что живет, движется, кричит, постепенно охватывало его душу. Чтобы вернуть себе исчезающее здоровье, Эмиль занялся гимнастикой, потом удвоил эти занятия, но... по мере того как он укреплял свой желудок, увеличивая его пищеварительную способность, его наниматель... увеличивал количество поглощаемых им продуктов!

Детуш попытался было разорвать контракт. Однако нотариус разъяснил ему, что это невозможно. "В нашем цивилизованном обществе бедняк существует не для себя, а для других..."

Настоящее было безрадостно, будущее - безнадежно.

Отчаявшись, Детуш бросился в Сену. Но его спасли... и приставили к нему здоровенного верзилу-сторожа. Тот поднимал Эмиля с постели, едва начинало светать, и заставлял долго бегать по полям, чтобы "приготовить патрону утренний аппетит". Начинался новый день удивительной каторги. Эмиль ложился, вставал, ходил, останавливался, садился по команде своего надсмотрщика. Смирившийся, подавленный, изнемогший, почти вконец отупевший, он жил без желаний, непрестанно страдая, без конца переваривая пищу, которую не ел.

Но в конце концов - взбунтовался. Ускользнув от сторожа, которого предварительно напоил, Детуш с пистолетом в руке проник к мосье Ш., когда тот, сияющий и благодушный, с красным лицом и со спокойной совестью, как раз собирался сесть за стол. Выстрелом в живот Эмиль уложил его. После чего, явившись в полицию, без утайки поведал печальную свою историю.