У ангела болели зубы : лирическая проза - Алексей Котов

Заскрипел Сашка зубами от внутренней боли, голову руками обхватил… Да разве же есть на свете такая кара, которая этим псам-охотникам все с лихвой вернет?! На куски их порвать — мало будет! Куски кровавые в землю втоптать — и этого мало!..

Говорят, у кабана глаза так устроены, что он неба видеть не может. На желуди в траве любоваться — сколько угодно, а вот небо только тогда ему в зрачки сверкнет, когда кабана в схватке на спину опрокинут. Ударит его в самое сердце небесно-синий свет больнее любой раны: смотри, туша кабанья, отгуляла ты свое!.. Отликовала ты, груда мяса, и брызнула из тебя мелкими каплями в разные стороны жизнь. Точка!.. Уступи другим сытное место под солнцем.

И все?!..

Один предел человеческой ненависти и боли положен — полная пустота. Горит душа, выжигает все и вся вокруг. Тьма и снова бездна!.. Затупилась свинцовая, алая от накала злость, черной окалиной покрылась. Застонал Сашка, кулаки сжал… Нет же, нет!.. Вперед бежать нужно, крушить все, копытами топтать, рвать-рвать-рвать!.. Но сверкнула небесная синь в глаза и уже нет почему-то прежней всепожирающе жадной жажды мести.

Все в человеке — мясо, а глаза?.. От тьмы куда спрячешься?

Выгорела душа… Вспыхнула как спичка — и погасла.

Снова застонал Сашка, словно с тоской назад оглянулся. Где жизнь?.. Куда ушла?.. Почему снова тьма вокруг?.. Себя ребенком вспомнил: маленьким был, любил Сашка бабушке голову на колени класть. Та его по макушке гладит и с улыбкой приговаривает: «Ты мой разбойник маленький… Ты мой котенок глупенький». Хорошо тогда было — тепло, чисто, светло… И мир детский таким же казался. Не было в нем ни ужаса, ни ненависти, ни пустоты, а только огромное и чистое небо над головой. Вечное небо, не переходящее… Но давно кончился этот мир, а сейчас уже и сам Сашка. Доигрался, кабан…

Опять зазвонил телефон. Но уже не дернулся Сашка, не заледенел от всепожирающей злости на своих убийц, а просто смотрел на телефон и слушал. И другое он слышал, бабушкино далекое: «Ты мой маленький… Ты мой глупенький».

Права была бабушка — обманули внука Сашеньку. И всегда обманывали… Не тот побеждает, кто играет по правилам, а тот, кто создает эти правила. И не просто создает, а втискивает их в людские души.

«Ты мой маленький… Ты мой глупенький».

Все, кабан!.. Крапленой колода жизни оказалась. Мсти, не мсти, а все равно теперь вокруг только тьма и бездна. Кончились чужие правила, кончилась и сама жизнь. Но почему дорога вдруг длиннее самой жизни оказалась?.. Куда теперь пойдешь?..

Всхлипнул Сашка, нос ладошкой вытер…

«Ты мой маленький… Ты мой глупенький».

Случай Сашку от смерти спас или, в самом деле, Бог?..

А теперь собери в ладошки слезы, все, какие у тебя есть: злые, отчаянные, жалостью к себе, ненасытному, переполненные, протяни Богу — возьмет ли?.. Если чистое серебро из грязи поднять, обо что его вытрешь? Не о земную же грязь, о себя и чище от этого не станешь…

Положил Сашка сотовый телефон на скамейку, встал и пошел. Два пути перед ним лежало: один — к Богу, к церквушке с недостроенной колокольней и второй — слепая кабанья тропа…

Народу в церкви немного оказалось. Ну, старушки там да с десяток человек среднего возраста. Что за служба — поди разбери, если последний раз в церкви вместе с бабушкой лет двадцать пять назад был.

Стал Сашка в уголок, от людей подальше. Что там поп возле алтаря читает — не поймешь. Только одно и слышал Сашка внутри себя: «Ты мой маленький… Ты мой глупенький…»

А жизнь — там, за окошком, осталась. Уже чужая жизнь… И словно тяжелая, замшелая шкура с Сашкиной души сползать начала. Чувствует он вдруг: некуда ему больше спешить и некому мстить. Домой он пришел… Вернулся, наконец.

Поднял Сашка глаза — неподалеку распятие. Бог распят на кресте.

А Его-то за что?.. Он же никому зла не сделал.

Тоже загадка… Попробуй, пойми ее.

Мельком оглянул Сашка — сзади Леночка стоит. И без сумки почему-то.

Хор тихо запел:

— Богородица Дева радуйся, Благодатная Мария, Господь с тобою…

С Тобою… Это значит, маленький, живой комочек у человеческого сердца лежит, и это сердце своим теплом согревает. Бог на землю сошел и Бог — плоть от плоти твоей, человек. Улыбнись же!.. Зачем тебе жизнь без радости? Нет больше страха, нет злости похожей на безумие, нет бездны.

Не заплакал Сашка — завыл неслышно, по-волчьи. Словно горячая ложка вдруг стала холодную и темную воду внутри его перемешивать. А слезы — все равно ледяные… И душу бы на изнанку вывернул — Господи, спаси! — а оттуда, изнутри, только холод и боль, боль и холод…

Затрясло Сашку — хоть вон беги. Говорят, Богу помолишься и легче станет… Да какое там легче! Крутит всего Сашку, ломает, корежит… Кажется, руку протяни и удержит тебя великая, незримая сила… Спасет! Рядом она — чуть-чуть и пальцами коснешься… Но не достает рука, один стоишь и чем держишься на месте уже выше человеческого понимания.

За час вечерней службы так вымотало Сашку, так истерзало — колени подгибались. Одно только и шептал непослушными губами: «Господи, куда же мне теперь?.. Все, пожалуй… Точка. Господи, помилуй!»

А за что помилуй — и сам толком не знал. Тьма, тьма!..

Кончилась служба… Вышел Сашка из храма, сигарету в рот сунул. Курит, ждет… Леночка сзади топчется, еле слышно и жалобно носом всхлипывает. Близко не подходит, только смотрит…

Батюшка сам подошел: борода седая, облачение, крест на груди… Сашка от смущения чуть было сигарету в карман не сунул. А у священника взгляд внимательный, умный, кажется, не в глаза тебе смотрит, в самую душу.

— Что с вами, молодой человек?

Понял, значит, увидел…

Сашка голову опустил и шепотом:

— Батюшка, мне бы, это самое… Мне бы к Богу надо.

Улыбнулся священник:

— Прямо сейчас, что ли?

Сашка еще тише:

— Сейчас…

Чудно!..

— Простите, молодой человек, что вы имеете в виду?

А то, что и в самом деле некуда было теперь идти Сашке… Совсем не куда! Бог человеку не судьбу дает, а дорогу. И если кончилась жизнь, а дорога еще осталась, то мимо Бога уже не пройдешь. Не знаешь как, а все равно чувствуешь — надо идти, вот только куда и как понять трудно.

Все рассказал Сашка: и про машину свою, что на проспекте сейчас догорала и про то, как жил, и про то, как сегодня вдруг умер. Коротко, но ясно.

Леночка поближе подошла… Закивала. И я, мол, батюшка, тоже… Можно и я вам все расскажу?

Ох, люди!.. Живут за воротами храма, как на проходной дороге, и исповедуются не в церкви, а возле нее.

Сашка спрашивает:

— Батюшка, я это… Можно я у вас тут останусь?

В церкви то есть. Если — к Богу, то как же иначе?..

Леночка торопливо говорит:

— И я тоже, батюшка!.. Я ведь тоже в этой машине должна была быть.

Улыбнулся священник. Церковь, граждане, это вам не ночлежный дом… А на Сашку взглянул, вдруг глаза его грустными стали. Задумался…

— Как себя в храме вести знаете? — спрашивает. — Алтарь место святое, в него заходить нельзя.

Сашка кивает: не буду, мол!..

Леночка тоже: ой, да что вы!..

И оба не верят — все равно, мол, сейчас пальцем на ворота покажут.

Священник говорит:

— У нас ночного сторожа два дня назад избили, сторожку сожгли. Если опять придут хулиганить, вы милицию вызывайте.

Сашка только плечами пожал: и все?.. Ладно, мол, разберемся!.. Свой паспорт протянул. Батюшка только отмахнулся: мол, не в гостинице мы с вами. Пропусков в Царство Небесное не бывает. Но на всякий случай богомольную старушку, рабу Божию Анастасию, с гостями оставил. Впрочем, это дело понятное, новые люди в храме и случайными оказаться могут…

Июньские вечера светлые, длинные, суетливые. Поэтому Сашка и любил по пятницам за город выбираться. В домашней баньке попаришься, с дружбанами за жизнь языком потреплешься, выпьешь не слабо — хорошо!.. Или вот, к примеру, девочки…

Покраснел Сашка, на Леночку покосился… А та уже с Настасьей Филипповной кирпичи к недостроенной колокольне таскает. Леночка — по паре штук, старушка — и то слава Богу — по одному. Двенадцать шагов от штабеля до колокольни. Немного… Особенно для Леночки. Но три раза на высоких каблучках за одну ходку споткнуться — это тоже суметь надо. Работнички, понимаешь!..

Выбросил Сашка сигарету, потянулся не спеша, встал с кучи бревен. Что ж, если бани нет, четыре штабеля кирпича — тоже баня. Настоящий-то пот — не от финансовых забот. Вздохнул Сашка, снова на Леночку украдкой взглянул. Хороша, хоть и скромницу из себя разыгрывает!.. Тоненька, гибкая, как лань… Поневоле залюбуешься.

Плюнул Сашка. Вот, елы-палы!.. Чуден человек, честное слово. Вроде и к Богу пришел, а все равно дурацкие мысли в голову лезут. Еще душа чуть ли не криком от боли и обиды стонет, а — опять туда же… Кабан чертов!

Работали больше молча. Сначала — вроде ничего, а потом, с непривычки, и тяжеловато стало. Отдохнуть присели.