Все против попаданки (СИ) - Брэйн Даниэль

— Ты же не пленница, Лоринетта. Хочешь уйти — иди.

— Да лучше падшей, сестра, чем отсюда в мир! — выкрикнула Лоринетта. — А то не знают, кто отсюда выходит? Такие вон, как она! — Она ощерилась, полуобернулась к Консуэло, но нападать не стала. Может, боялась осквернить святое место, мы все-таки были не в прачечной, а может, не хотела снова получить трепку. Но я была права, что она не угомонилась, а лишь на время затаила злость. 

У этих девушек была странная, непонятная мне вражда, и вражда серьезная.

— Те, кто искупает грех благочестивым трудом? — я «выпустила» на волю сестру Шанталь. Вопрос экономического порядка. То, что насельницы работают как проклятые, понятно, то, что в стирке вроде бы нет греха, ясно тоже. Не все так просто? — Зайдя под крышу Пристанища Милосердной, вы оставляете суету и прах.

Красиво сказано, жаль, не мной, подумала я. Что дальше? 

— Как ты здесь оказалась, Лоринетта?

— Отец отправил. 

— Был повод?

Я смотрела выжидающе, Лоринетта мялась, Консуэло не скрывала злорадной улыбки. Одно я узнала — если мне Консуэло не лжет: здесь, как и в моем мире, угодить в подобие ада на земле можно было уже за то, что ты наследница или можешь сожрать лишний кусок. Консуэло могла и врать, как врали — чаще недоговаривали и скрывали — клиенты юриста Елены Липницкой. И я позволила себе принимать все лишь как некую информацию, с которой предстояло еще работать и не один раз перепроверять. 

— Не было повода, — наконец изрекла Лоринетта. — Ни у кого его тут нет. А эта черномазая врет все, она богемка обычная, еще и гадать умеет.

— Что?

— Что-о?..

Мне стоило сдержаться. Мне стоило загнать сейчас как можно глубже свою истинную натуру, которая вмиг могла меня погубить. Мне хватило каких-то десяти минут обрывистого разговора-допроса, чтобы понять: от наследницы — допустим, что Консуэло не лжет — до бесправной прачки всего пара шагов. Монахине или даже послушнице не пристало так ржать, как ржала я сейчас — до слез, покатившихся градом, до спазмов в животе. Это все «ведьма», та самая мошенница, которая «прокляла» меня, все дело в ней. Не верила я в проклятия, но подоплека бреда стала ясна.

И все же нужно было как-то выкручиваться.

— Сестра? — вытянула шею Консуэло, на всякий случай отступив на шаг назад.

— Гадание, — проговорила я, махнув рукой. — Не поминайте сие в этих стенах. Удел ярмарочных бродяг и глупых баб, золотящих им руки. Что говорит Святая Книга о гаданиях?

Хмурить брови у меня выходило отлично.

— «Неправедно пришедшее да будет отдано Милосердной», — выпалила Консуэло. — «Кто платит за неблагочестивый труд, сам противен в глазах Милосердной». 

— Ты занималась неблагочестивым трудом? — спросила я. — Помни, что Милосердная прощает чужой кусок, но не прощает обман.

— Я каюсь, сестра, — потупилась Консуэло. И поди разбери, в чем именно. 

Здесь была непонятная система — пока непонятная. Но, вероятно, и до наших ученых дошли не все тонкости права давних времен. Отголоски того, что я сейчас слышала, пытаясь сохранить при этом невозмутимость, я наблюдала в современной мне англосаксонской системе права. Прецеденты — та еще насмешка, но что когда-то секли шкафы и казнили стулья, что в двадцать первом веке запрещали носить не тот цвет нижнего белья лишь потому, что когда-то кто-то засмотрелся на виднеющиеся сквозь белую юбку красные труселя и наехал на остановку.

— Подите обе вон, — велела я. — И помните, вы в Доме святом. Покаяние не отменяю. Молитесь и думайте о грехе. 

А может быть, это мой ад — специально? Я, кажется, не любила людей. Теперь мне от них никуда не деться, вот они, со всеми своими предрассудками, глупостями, сварами, и могут уйти, но не идут. С веками и течением времени — ни вперед, ни назад — ничего не меняется. Прогресс позволяет чесать языки о сплетни не на лавке возле подъезда, а за тысячи километров по связи 4G. 

За девушками закрылась дверь, я встала и подошла к окну.

Пустой сад. Вереница прекрасных гипсовых статуй в ярких одеждах. Много цветов. Не видно ни единой живой души — возможно, это место не для насельниц. Но не могу же я быть в этом храме одна? Мать-настоятельница, как мне сказали, есть, ее же хотели позвать. Откуда позвать и кто она? И кто я? Черт меня побери, если здесь есть хотя бы черти, кто я?

Я всмотрелась в стекло. Слава богу — или той Милосердной, которая царит здесь, и как странно, что божество тут женщина, а права опять у мужчин! — что я в церкви, где тепло, сухо, ярко, есть стекла и наверняка вода и привычный мне туалет, а не в обычном средневековом доме. Не совсем средневековом — век восемнадцатый, судя по платьям, впрочем, насколько верно я могу определить? Все познания о подобном — музеи, в которые я иногда заходила от нечего делать, исторические советские фильмы, которые я смотрела еще ребенком, и картинные галереи, куда я заглядывала тогда, когда еще пыталась себя убедить, что я поклонник искусства. Итак, я с благодарностью всмотрелась в стекло.

Молодое лицо и вроде красивое. Темные волосы, апостольника нет, только синяя лента. Полные губы, большие глаза, правильные черты лица, и все это теряется в зелени и ярких красках на улице. У меня невысокий рост и еще совсем молодой возраст. Какого дьявола я ушла в монастырь?

Я вернулась к столу и пролистнула бумаги в стопке. Ни единой записи, но ничего. Я дернула ящик, почему-то предположив, что он плотно заперт и попытка моя будет тщетна, но он пополз по пазам, явив мне целую стопку исписанных и исчерканных листов такой же плотной желтоватой бумаги.

Что-то похожее на договор с местным портом. Город, где я живу, — Ликадия, перечень шхун, фамилии капитанов, табличка с перечнем переданного белья. Табличка была практически вся исчеркана и изобиловала цифрами, а внизу стояли две подписи под итоговой суммой, значит, договор был исполнен… Следующая бумага заставила меня вздрогнуть: некий Уильям С. Блок в счет уплаты долга казначейству монастыря передавал в работный дом приюта свою жену и двоих дочерей. Этот договор я отложила, начала смотреть следующие. Договор на поставку питания — в монастырь, судя по количеству еды: немного; и качеству: свежий постный хлеб, свежие овощи, свежая рыба, фрукты, каши и молоко. Вторая страница договора содержала уже другой список: хлеб, молоко, мясо, мука грубого помола, овощи, и указание на свежесть не фигурировало. Кто другой не обратил бы внимания — только не я. Продуктов для приютов было гораздо больше, чем на странице с питанием для сестер и послушниц. 

Опять договор на стирку… еще один, и еще. Бумага от какого-то купца о поставках щелока, если я правильно поняла, для стирки. Что-то, что я назвала бы «спецификацией» или «коммерческим предложением» — от кузнечной мастерской. И еще один договор о продаже сестры и двоих ее детей…

Я с содроганием перечитала имена, которые увидела в договоре. Консуэло мне солгала? И никто не знал правды?

И в этот момент по ушам хлестнул громкий и отчаянный звук гонга. 

Глава четвертая

В прошлой жизни…

Мне нужно привыкнуть, что жизнь разделилась на «до» и «после», на «прошлую» жизнь и «нынешнюю». В прошлой жизни я однажды проснулась от воя сирены и долго лежала, вытянувшись под одеялом, не зная, что делать, куда бежать, да и стоит ли? Есть ли смысл? Это была не тревога и не учения, что-то где-то сработало на ближнем шлюзе, и звучала сирена от силы тридцать секунд, но мне показалось тогда — прошла вечность и жизнь промелькнула перед глазами — пафосно, но довольно точно. И состояние ужаса не отпускало меня еще где-то с час.

Сейчас я поняла очень быстро, что гонг — рядовое событие, что-то вроде звонка после уроков — пугаться не стоит. Коридоры наполнились людьми — я не слышала голоса, лишь сбивчивый шепот и шаркающие шаги, поэтому я встала и вышла из комнаты.

Насельницы стекались в дальний конец здания, и я вспомнила, что оттуда тянуло молоком. Обед? По времени не было похоже на ужин, но что я знала о местных порядках? Зато я кое-что знала уже о провианте, и стоило посмотреть, как все происходит, начать хотя бы с чего-нибудь.