Умерший рай (двадцать лет спустя) - Виктор Улин

Впрочем, попасть куда угодно было неимоверно трудно.

Ведь списки желающих утверждались парткомами предприятий. Группы формировались в строгом порядке, и в каждой имелся человек, посланный КГБ (тогдашней службой безопасности) для слежки за согражданами и пресечения «шпионских» контактов.

Тогда это казалось абсурдом. Теперь очевидно, что при невыездном для большинства граждан советском режиме, единственным способом эмигрировать за рубеж была именно безобидная турпоездка с последующим «отставанием» от группы.

Современному человеку не поверится, но граждане СССР не имели права иметь загранпаспорт.

Оформленный при необходимости, он выдавался перед пересечением границы. По возращении на Родину тут же изымался. И – вероятно, в целях экономии бумаги на случай, если человеку повезло и он попал на работу с загранкомандировками – хранился в органах внутренних дел ровно год. После чего уничтожался. и для повторного получения требовалось заново пройти сложную процедуру, рассказ о которой впереди.

Однако покажется сказкой и то, что дорогие европейские страны, куда кататься сейчас не по карману большинству из нас, были столь же дешевы как страны содружества. Поскольку официальный обменный курс для выезжающих искусственно поддерживался на уровне семьдесят с чем-то копеек за доллар. Зато о Турциях, Грециях и Египтах никто не смел мечтать как о невероятно дорогой экзотике.

Мой путь в Рейх был, пожалуй, не менее трудным, чем внедрение советского разведчика.

Моя борьба

Вообще-то так переводится название фашисткой библии – сочиненной Гитлером книги «Mein Kampf».

(В моем сознании перефразируется Маяковский: «Фюрер и Германия – близнецы-братья; кто более матери-истории ценен?…»)

Гитлер для меня есть эквивалент Германии. То есть неотъемлемый ее атрибут. Каким бы чудовищным он ни был.

Вот и пришли эти слова, стоило вспомнить, с каким трудом я добивался возможности съездить туда.

Поскольку тогда я еще был студентом, обычная турпоездка мне не светила.

Зато я мог стать бойцом интернационального студенческого строительного отряда. Тем более, что Ленинград и Дрезден считались городами-побратимами, и каждое лето в Германию выезжал интеротряд.

Существовала еще одна возможность: более простая, более дорогостоящая и, на мой взгляд, менее интересная. Так называемая «обменная группа» по комсомольской линии. Сначала в течение какого-то времени – кажется, двух недель – приходилось принимать в Ленинграде, кормить, поить и возить по экскурсиям группу немцев, потом ту же услугу оказывали нам.

Но мне хотелось именно в интеротряд.

Во-первых, он уезжал на целый месяц.

А во-вторых, уже тогда мне подсознательно хотелось узнать страну не по экскурсиям, а изнутри. Дворцы меня не тянули; я вообще равнодушен к пышным архитектурным памятникам. Меня интересовало, как живут там люди.

Попасть в члены факультетского интеротряда было так же сложно, как в отряд космонавтов: он состоял из двух бригад, то есть со всего университета набиралось не больше двадцати человек. Каждый факультет посылал за границу одного, максимум двух человек в год.

(Я оговариваюсь; меня влекла Германия, но имелись еще Югославия, Польша и, кажется, Болгария. Тоже с неимоверно строгим отбором.)

Поездка в интеротряд расценивалась комитетом комсомола как своего рода поощрение за учебу и общественную работу. Для нее требовалось хорошо учиться и побывать в двух местных студенческих строительных отрядах.

Поэтому после первого своего стройотряда я за границу не попал.

Заветные двери открылись в аспирантуре. Тогда я фактически побывал даже не бойцом, а командиром одного локального отряда. Возглавлял общественную приемную комиссию факультета – проделал адскую работу технического обеспечения летней вступительной кампании.

После этого я мог претендовать на поездку в Рейх.

Впрочем, тогда я уже был большим человеком: занимал пост заместителя секретаря комитета комсомола факультета, имея в подчинении более тысячи членов ВЛКСМ – больше, чем в ином райкоме маленького городка.

Чувствую, как вытянулись лица у некоторых читателей – видящих во всем, отдаленно связанным с коммунизмом, отрыжку прошлого, в принадлежности к которому стыдно признаваться.

Но я не стыжусь.

Наоборот, хочу сказать о комсомоле несколько слов.

Темное пятно в моей биографии

Для большинства нынешних читателей – особенно молодежи, оторванной от истории и воспринимающей ее по ублюдочным интернетским сайтам – Коммунистическая партия представляет абсолютное зло.

Это и так, и не так.

Попытаюсь объяснить.

Любая корпоративность людей, стоящих у власти, действительно есть абсолютное зло для граждан, над которыми они властвуют. Ибо верх и низ всегда враги, находящиеся в конфронтации; что хорошо для одной стороны, то убийственно для другой.

Поэтому рядовому гражданину по сути все равно, кто сидит на вершине. Коммунистическая партия, государственная религия, выборка из националистического большинства – или просто голый капитализм, выросший из разворованных государственных заводов и нефти.

Любая власть антинародна по своей сути.

Стоит понять этот элементарный – хоть и познающийся лишь в определенном возрасте – факт, как все становится на свои места.

Разумеется, антинародной была и верхушка КПСС.

Но среди рядовых коммунистов встречались в большинстве настоящие, порядочные, действительно лучшие люди. Потому что – я не говорю об уже тогда стопроцентно коррумпированных госструктурах – кандидаты проходили жесточайший фильтр мнений своих же товарищей на общем собрании.

У меня самого при слове «коммунисты» всегда всплывают в памяти строки Александра Межирова:

– И без кожуха из Сталинградских квартирБил «Максим». И Родимцев ощупывал лед…И тогда еле слышно сказал командир:«Коммунисты, вперед! Коммунисты – вперед!»

Этот лозунг был не пустым.

На фронте в самом деле коммунисты шли вперед. И поэтому погибали первыми.

В итоге после войны партия сильно поредела. Причем потеряв своих лучших членов. Остался мусор.

То же самое творилось в комсомоле как малом образе партии. Естественно, что крупные комсомольские деятели московского уровня были такими же негодяями, как и коммунисты кремлевских трибун.

(Впрочем, позволю себе высказывание о том, что именно в Кремле находились прежде, находятся сегодня и будут находиться во веки веков именно самые отпетые негодяи).

Но комитеты комсомола на местах вели тяжелую работу среди молодежи.

Сейчас кажется, что они были заняты лишь разрезанием узких брюк (а потом ушиванием широких), стрижкой, сниманием цепей, запретом на прослушивание «голосов», чтение иностранных журналов, и так далее.

Да, конечно. Любая правящая группировка всегда опирается на идеологию, утверждаемую в массах. Все равно, какую: религию, национализм или коммунизм.

И у комсомола основной задачей стояла, конечно, идеологическая.

Но не менее важной была деятельность студенческих комитетов комсомола, по организации учебного процесса, нормального быта и досуга студентов.

(Увлекшись погружением в прошлое, я незаметно заговорил принятыми когда-то комсомольскими штампами; привычка – вторая натура).

Нынешняя борьба наркоманами, ведись комсомольскими методами, привела бы к иному результату, нежели та видимость, которую создает продажная милиция.

Ну ладно, насчет наркомании ста процентов не дам, но готов поклясться, что в институте от комсомола польза имелась.

Войдя аспирантом в факультетский комитет, я три года был заместителем секретаря по академической работе.

Третьим согласно табели о рангах. Потому что первым считался сам секретарь, освобожденный и получавший зарплату, а вторым – идеолог.

Но по важности мое направление было главным. Комсомол следил за учебой студентов. Подгонял «хвостистов», устраивал проверки на лекциях, обсуждал возможности улучшить процесс.

Сейчас преподаватели поставлены лицом к лицу к студентам. И каждый вынужден проделывать всякие трюки, чтобы заставить учить свой предмет.

В мое время этой проблемы не существовало.

Существовала система академсоветов – курсовых и факультетских – где жестко отслеживалась успеваемость. Каждый отстающий попадал под контроль – и надо сказать, косвенные меры воздействия имели успех.

С комсомолом расставались в двадцать восемь лет. Этот рубеж пришелся на пору моей работы в Башкирском филиале академии наук СССР. Где в самом деле комсомольская работа казалась пародией на деятельность. Впрочем, сама система уже умирала.

Потом я перешел в Башкирский государственный университет и стал преподавателем.