Физики и лирики: истории из жизни ученых и творческой интеллигенции - Татьяна Вирта
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо сказать, что этот диванчик в те далекие времена, когда я была еще не замужем, сыграл решающую роль в моей судьбе. Все дело в том, что посидеть на нем с хозяйкой дома считалось большой честью и удостаивались этой чести немногие. А мы с Софьей Дмитриевной были, можно сказать, подругами, и она часто приглашала меня к себе посидеть с ней «на диванчике».
Говорили мы с ней, отвлекаясь от производственного процесса, в основном «за жизнь», и многое из того, что со мной происходило, ей не нравилось. К моим очеркам, появлявшимся время от времени в печати, она относилась вполне равнодушно, а переводы вовсе не читала. Кроме того, ей не нравились те фигуры, которые дожидались меня у входа в редакцию «Знамени» на улице Станкевича, чтобы проводить домой в Лаврушинский переулок, где я тогда жила. У Софьи Дмитриевны насчет моего будущего были совсем другие планы.
Однажды на этом самом диванчике у нас с ней произошел примерно такой разговор:
– Ты не обидишься, если я тебе кое-что скажу откровенно?
– Конечно, нет.
– По-моему ты делаешь неправильный выбор. Можно, я тебя познакомлю с одним молодым человеком, который мне кажется интересней, чем эти твои кавалеры?
– Конечно.
– Правда, он сейчас находится далеко от Москвы на одном закрытом объекте, но он вскоре вернется.
– Как это его туда занесло?
– Потому, что он тоже, как и мой Даня, физик.
Я уже писала о том, что Софья Дмитриевна по какой-то неведомой причине была убеждена, что ее муж – физик, и так его всегда и называла «физиком». Она не отступила от своего замысла познакомить меня с этим «таким же, как и мой Даня» физиком, пока не подстроила нашу встречу в их квартирке на Малой Дмитровке. Из всей этой затеи, как это по большей части бывает, могло бы ничего не получиться, если бы только с этим самым физиком, Юрой Каганом, мы не были по сей день вместе, – вот уже более пятидесяти лет.
С Даниным они познакомились в Коктебеле, куда после смерти вождя Юра, в то время работавший на закрытом объекте на Урале, поехал в отпуск. Коктебель он выбрал не случайно, а по наущению своей невестки Зои Богуславской, жены старшего брата, Бориса Кагана. Зоя к тому времени уверенно входила в литературу, дружила с восходящими звездами театральной критики и не могла дать лучшего совета Юре, который наконец-то вырвался на волю со своего закрытого объекта, как поехать отдыхать в Коктебель – эту литературную Мекку тех дней.
Дружба с Даниным продолжалась у них с Юрой, пока Данин был жив. Менялись обстоятельства, у Данина после смерти Туси появилась новая жена, Наташа Мостовенко, но неизменной оставалась их привязанность друг к другу. Помимо общности взглядов на события в мире, живого восприятия действительности, этих двух «лирических физиков» связывал еще постоянный интерес к невероятным новостям в науке, находившейся в ту пору на подъеме и поражавшей фантастическими открытиями. Данин осваивает новый для себя жанр – популярного научного романа, и у него подряд выходит несколько книг: «Неизбежность странного мира», 1961 г., «Резерфорд», 1967 г., «Нильс Бор», 1975 г. Написать доступно о самом сложном, изобразить с помощью слов весь драматизм труда ученого, полного взлетов и падений, разочарований и восторга, это было под силу только Даниилу Данину, одновременно художнику и физику и по образованию, и по душевной склонности. Читательская аудитория тех лет тянулась к знаниям, и поэтому книги Д. Данина, занимавшие умы и воображение, становились бестселлерами.
Работа над этими книгами сопровождалась постоянными обсуждениями и спорами с Юрой по телефону и при личных встречах, и так продолжалось не год, и не два, а целые десятилетия.
После того, как «Нильс Бор» вышел из печати в серии «Жизнь замечательных людей», мы получили книгу со следующей надписью:
«Дорогому Юре Кагану – верному другу и сообщнику – без вмешательства которого это сочинение, возможно, так и не увидело бы свет – со старинной любовью – Д.Д.
Р.S. А Тане и Максиму этот же экземпляр с той же любовью. – Д.»
Творческую биографию Д.Данина завершает многостраничный том «Бремя стыда». Д. Данин снова отдается во власть своей юношеской страсти к поэзии и пишет о Борисе Пастернаке. Это книга-исповедь, книга – признание в любви, книга – подведение итогов. Эта книга – предупреждение о том, как разрушительны – для личности, для общества – поступки, подавляющие в человеке простое чувство стыда. Это труд, потребовавший от Даниила Семеновича едва ли не двадцатилетней упорной работы изо дня в день, из года в год, невзирая ни на какое настроение, заботы, недомогания или болезни. Но вот он завершен, и Юра Каган получает от Данина чуть ли не сигнальный экземпляр с надписью:
«Милый Юра – дорогой и давний друг мой – давай будем жить долго, раз уж мы наверняка освободились от бремени стыда! Обнимаю тебя, твой Д. 25 дек. 97. Аэропортовская». (Это их новый адрес. – Т.В.)
Они были не только друзьями, но также и единомышленниками, для которых «бремя стыда», наряду с другими горестями, было бы самым мучительным наказанием в жизни. Но, к счастью, оглядываясь назад, на прожитые в нашу непростую советскую эпоху годы, ни Данин, ни Каган ни в чем не могли себя упрекнуть, – их совесть оставалась чистой и незапятнанной.
Что представляет собой такое расхожее определение, как «цельная личность»? Набор нравственных качеств с превосходными степенями или, напротив, эпитеты с приставкой – «не»? Так вот, по отношению к Данину можно было бы применить и то, и другое.
Поразительна в нем была верность любви своей молодости – к Тусе Разумовской – жене и музе. Записки в «Дневнике одного года, или Монологе – 67» («Нестрого как попало. Неизданное», М., 2013. Изд. Э.П.Казанджан), когда Данин лежал в больнице и ждал операции, говорят о том, как близки они друг другу по духу:
«2 апреля. Я держу в своей руку Туси. И почти неслышными голосами мы вспоминаем строчку за строчку пастернаковскую больницу:
«О, господи, как совершенны дела твои, – думал больной. – Постели, и люди, и стены, час смерти и город ночной!»
И снова:
«3 апреля. Ужасно жалко Тусю – ей все представляется обвалом, пожаром, землетрясением, непоправимостью».
«4 апреля. Снова держу руку Туси. И снова мы вполголоса вспоминаем Пастернака. Теперь – байроновские «Стансы к Августе».
Свидетельства любви и нежности к Тусе можно продолжать до бесконечности.
Не менее поразительна в Д.Данине его способность к долголетней дружбе. В ближайшем окружении Даниила Семеновича и Туси творческая элита обеих наших столиц – Маргарита Алигер, Юрий Герман, Лев Разгон, Юрий Трифонов, Борис Жутовский, в этот список входил также мой муж и вся наша семья. Данины дружат всерьез, вникая во все ваши заботы и проблемы, но больше всего ценят самоиронию и юмор. Вот как одна знаменитая поэтесса поздравляет с днем рождения не менее знаменитого прозаика:
« Ну что, Данька, допрыгался?! То-то! Я всегда говорила: это дело до добра не доведет. Теперь уж, валяй, прыгай дальше и прыгай весело, даже еще веселее. Ибо расстраиваться нам ни к чему, расстраиваться не приходится. Это все не что иное, как неизбежность странного мира (цитата из Данина, Т.В.). Будь здоров и смотри у меня. Целую тебя. Твоя скромная современница Маргарита Алигер».
И дальше Данин делает приписку: «Черт возьми, мы уже 30 лет(!) друзья-приятели. Придется прыгать дальше веселее».
Все это в том же монологе-дневнике 1967 года.
К сожалению, жизнь не позволила им слишком долго перебрасываться остротами и общаться в таком игривом тоне. Сначала у Маргариты Иосифовны умерла от лейкоза ее старшая дочь Таня. Потом застрелился А.А.Фадеев, с которым у Маргариты Иосифовны общая дочь Маша. А потом Маша покончила с собой самым ужасным способом. Рядом с Маргаритой Алигер все это время «тетя Туся» и «дядя Даня», каковыми они были с самого младенчества для этих несчастных девочек.
Бездетная чета Даниных обладала Божьим даром любоваться на чужих детей и любить их, как своих. Они обожают сына Юрия Германа, Алешу, так же как и жену Ю. Германа, Таню, и в самое тяжелое время, кончины Юрия Павловича, Данин с ними, в тогдашнем Ленинграде.
Когда у нас в 1961 году родился сын Максим, произошла рокировка с нашими визитами. Теперь уже не мы навещали Даниных в новой квартире на Аэропортовской, в кооперативном писательском доме, а они нас на Щукинском, где мы жили неподалеку от Курчатовского института.
Помню, я оставила Софью Дмитриевну с ребенком, а сама побежала хозяйничать на кухню. Вдруг она нас зовет:
– Ой, смотрите, смотрите! Он дрыгает ножками! А в тот раз, когда мы у вас были, он не дрыгал! – Хорошенький малыш и правда дрыгал ножками, как будто бы в подтверждение догадки Софьи Дмитриевны о том, что он растет и развивается.
К тому времени, когда у нас родился сын, мы с Юрой состояли в совершенно законном зарегистрированном браке. Мы жили с ним тогда в квартире его родителей на Ленинградском проспекте, и вдруг однажды в одно дождливое, промозглое утро он мне говорит:
