Небеса любви - Кэтрин Кингсли

– Скажи мне, дитя мое, – проговорил аббат своим чрезвычайно приятным и мелодичным голосом, – как ты оказалась в стенах монастыря? Все было так, как сказал месье Ламартин? Ты действительно упала?

Лили кивнула и приготовилась изложить версию, которую придумала, готовясь к аудиенции (при этом ей было ужасно стыдно).

– Да, я упала. Конечно, мне не следовало находиться там, но я не смогла удержаться. Мой отец очень часто говорит о своей любви к аббатству святого Кристофа, так что я не сумела сдержать свое любопытство.

– Любопытство?… – переспросил аббат.

– Ну да, – кивнула Лили. – Я хотела собственными глазами увидеть красоту этого места, но мне, как женщине, такая возможность никогда бы не представилась. – Сказав это, Лили улыбнулась, надеясь, что улыбка у нее вышла вполне ангельская.

– Продолжайте, дитя мое, – кивнул аббат.

– Собственно, мы с компаньонкой проезжали через Монтебон, и я подумала, что не будет особого вреда, если я украдкой посмотрю на монастырь. Поэтому я и забралась на то дерево, что растет сразу за монастырской стеной.

– Понимаю, – сказал Дом Бенетард, сложив ладони «домиком».

– А потом, когда я забралась на стену… В общем, я не удержалась и упала. – Лили умолкла, несколько обескураженная полным отсутствием у Дома Бенетарда какой-либо реакции. Тихонько вздохнув, она продолжала: – Когда же я упала, ваш садовник воспользовался ситуацией. Но если вы готовы забыть этот инцидент, то я тоже о нем забуду. Я уверена, что вы хотели бы избежать скандала. И вам необязательно сажать его в вашу тюрьму, хотя мне думается, что таким людям, как ваш садовник, не место в монастыре. Слишком уж он подвержен искушениям плоти…

Дом Бенетард весело улыбнулся, чем привел Лили в крайнее недоумение, и тихо проговорил:

– Дитя мое, честно вам скажу, что мне бы и в голову не пришло посадить в карцер добрейшего месье Ламартина. И в том, что он подвержен искушению плоти, я сильно сомневаюсь. Однако же… – Улыбка на лице аббата разом поблекла, и он со вздохом добавил: – Однако же факты – вещь упрямая, и они создают проблему.

– Но ведь этому делу необязательно давать ход, – заметила Лили. – Поверьте, я готова обо всем забыть. И, конечно же, я глубоко сожалею о том, что забралась на стену монастыря.

– Разумеется, вам не следовало разглядывать аббатство со стены – тут и обсуждать нечего. Полагаю, вы уже попросили у Господа прощения за этот свой поступок. Однако меня сейчас заботит другое… Ведь я несу за вас ответственность перед вашим отцом, поэтому…

– Я снимаю с вас всякую ответственность! – перебила Лили. – И я не скажу никому ни слова. Поверьте, все будет так, словно вы и не знали, что я побывала на той стене.

– Я понял вас, дитя мое. Но ваше заявление о том, что Паскаль Ламартин напал на вас, не может быть оставлено без внимания.

Лили глубоко пожалела о том, что вообще открыла тогда рот. Выходит, прежние ошибки так ничему ее и не научили…

– Не понимаю, почему нельзя замять это дело, – тихо сказала она.

– Элизабет, вы выдвинули серьезное обвинение против месье Ламартина. Необходимо известить об этом вашего отца, а месье Ламартину – предоставить возможность отстоять свое доброе имя. Кто тут прав, а кто виноват, – о том будет судить ваш отец, это его право. Не вижу иного способа решить подобный вопрос.

– Но разве не вы должны поддерживать в монастыре дисциплину? Ну… наказывать тех, кого надо, а также воспитывать… – пробормотала Лили, хватаясь за соломинку. – А мой отец… Он ведь к монастырским делам отношения не имеет, не так ли?

– Верно, таких полномочий у него нет. Он лишь жертвует средства на монастырские нужды. Но вы должны понимать следующее: хотя месье Ламартин с нами уже два года, я не уполномочен вершить светский суд, а он в монахи не постригался. Вы меня понимаете?

Лили судорожно сглотнула.

– Да, понимаю.

– Вот и хорошо. Тогда вы понимаете, почему решение остается за вашим отцом. И, наверное, будет правильно, если я отправлю одного из наших братьев сопровождать вас вместе с месье Ламартином в Сазерби-Парк.

– Вы… Вы отправляете меня домой в обществе того самого мужчины, который пытался лишить меня девственности?! – изумилась Лили.

– Но ведь с вами поедет один из наших братьев, – напомнил аббат. – Брат Жульен предложил свои услуги. Я вручу ему письмо, в котором изложу происходившие сегодня события.

В камине громко треснуло полено, и из трещины вырвался сноп искр. Лили вздрогнула и уставилась на огонь, с ужасом думая обо всех кошмарных последствиях ее поступка. Тяжко вздохнув, она вновь повернулась к Дому Бенетарду и пробормотала:

– А тот мужчина, месье Ламартин, он ведь… Он ведь наверняка не согласится ехать, потому что мой отец…

– Месье Ламартин уже согласился, – перебил аббат. – А ваш отец, тщательно во всем разобравшись, примет окончательное решение, и всем нам придется подчиниться его воле.

– О каком решении вы говорите? – спросила Лили; она все сильнее нервничала.

– Не мне сообщать вам об этом, дитя мое, – со вздохом ответил аббат. – А вы лучше оставайтесь здесь, пока я не дам вам знать, каким образом будет организовано ваше возвращение в Англию.

Аббат встал, произнес благословение над склоненной головой Лили и тихо вышел, оставив ее в состоянии шока.

Паскаль провел всю ночь в церкви – в молитве и размышлениях, – но его последние часы в аббатстве Святого Кристофа в Монтебоне прошли отнюдь не спокойно. Конечно, для него не стал сюрпризом результат разговора с аббатом; он нервничал скорее из-за того, что не мог понять, отчего Господь послал ему такое испытание и выставил в столь неприглядном свете (это было весьма странное завершение духовных поисков, водивших его по всему свету и, наконец, заставивших осесть в монастыре Святого Кристофа).

Паскаль поднялся, зябко ежась от предрассветного холода, и последний раз он обвел взглядом церковь с высокими сводчатыми потолками, придававшими ей такой нарядный и величественный вид. Каменные лица святых были как живые, а сладковатый запах благовоний, еще витавший в воздухе после всенощной, настраивал на мистический лад.

Невольно вздохнув, Паскаль развернулся и вышел из церкви – вышел из полумрака на свет и уныло поплелся в свою келью, где провел последние два года. Собирать ему было почти нечего – кое-что из одежды, несколько книг и небольшую искусно написанную картину. Этому семейному портрету было уже пять лет; Николас и Джорджия, скорее всего, почти не изменились с тех пор, как он покинул дом, а вот детей – он очень скучал по ним – уже, наверное, не узнать… Чарли, которому недавно исполнилось восемнадцать, наверняка превратился в настоящего мужчину, а Жислен в свои шестнадцать вот-вот сменит косички на замысловатые прически барышни на выданье. Что же касается Уильяма и Кейт, – то они все такие же неугомонные сорванцы… Так что если и было что-то хорошее в том, что его отправляли в Англию, – так это возможность вновь увидеть их всех.

Паскаль бережно завернул портрет в холст и убрал в заплечный мешок, в который уже успел уложить все прочие пожитки. С кожаными ремнями застежки пришлось повозиться, так как они сделались заскорузлыми от того, что ими долго не пользовались.

«Вот и все, – сказал себе Паскаль. – Осталось лишь зайти к Дому Бенетарду…»

Паскаль опустился перед аббатом на колени, и тот благословил его, после чего тихо сказал:

– Все не так уж плохо, сын мой. – Аббат положил руку ему на плечо. – Ты приобрел познания, а наши сады преобразились благодаря твоим трудам. Да и людям нашим ты принес много добра. Но что же тебя мучит?

Паскаль со вздохом пожал плечами. Он никак не мог понять, что заставляло Дома Бенетарда с таким спокойствием отправлять его в неизвестность, не сулившую ему, Паскалю, ничего хорошего.

– Видите ли, падре… – в смущении пробормотал Паскаль. – Даже не знаю, что сказать… Ну почему Господь сбросил со стены к моим ногам безумную женщину?

– Пути Господни неисповедимы, – с едва заметной улыбкой ответил аббат. – Но раз уж мы говорим о Его путях, то имей в виду: брак – не такая уж плохая вещь. Очень многим брак полезен и приятен, а в глазах Господа те, кто состоит в браке, – люди уважаемые и достойные.

– Но я даже не знаком с этой женщиной! Все это кажется бессмыслицей! – Паскаль боролся с подступающим гневом, но держать себя в руках было непросто.

– Может, тебе сейчас кое-что и кажется бессмыслицей, но на все воля Божья. Ты долго молил Его о том, чтобы Он тебя направил, и вот, возможно, именно это и случилось.

– То, о чем я просил, не имеет ничего общего с браком, – сквозь зубы процедил Паскаль. – Как вам известно, я вообще не думал вступать в брак. Ведь у меня нет ничего из того, что мужчина может предложить жене.

Дом Бенетард долго молчал, поглаживая свой крест. Наконец вновь заговорил:

– Я думаю, что должен сообщить тебе следующее, сын мой… Так вот, Монкрифф кое-что говорил мне о своей дочери, но он отнюдь не хвалил ее.