Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - Василий Молодяков

Тот, кто помогает создавать и проводить противоречащие природе границы, тому должно быть ясно, что он тем самым развязывает шедшую на протяжении тысячелетий борьбу… Взрыв границ рано или поздно неотвратим.

Адольф Гитлер – один из главных героев, точнее, антигероев этой книги – родился 20 апреля 1889 года в Браунау-на-Инне. Ровно сто четырнадцать лет спустя, когда я пишу эти строки, с этим едва ли кто-то будет спорить. Но леди Асквит, жена британского премьер-министра времен Первой мировой войны, была по-своему права, когда уже в тридцатые годы на вопрос «Где родился Гитлер?» невозмутимо ответила: «В Версале».

«Первая мировая война – это самоубийство европейской культуры», – писал автору этих строк 8 июня 2003 г., в разгар работы над книгой, известный историк Марк Раев. «Не только в России, но повсюду в Европе, в начале XX в. происходил ужасный сумбур в головах мыслителей, писателей и даже ученых, – продолжал он в письме 22 июня (!!) 2003 г. – Некий апокалиптический угар. Так что война была вроде выхода из мучительных размышлений о судьбе и будущем мира и цивилизации [Сюда так и просится стихотворение Брюсова «Последняя война» (20 июля 1914 г.), которое особенно грустно читать, когда знаешь, чем все кончилось.]. А что война будет такой, какой она стала, – это никто не предвидел и никто не мог «понять». Поэтому к концу войны – полная умственная и психическая дезориентация. В таких условиях трудно себе представить разумный мирный трактат. Вдобавок, призыв и приход Америки только больше перепутал все карты. Неуместный, наивный морализм и незнание Вильсона и его сотрудников окончательно испортили дело».

Если уже Первая мировая война была самоубийственной для европейской цивилизации, то что тогда говорить о Второй…

О происхождении и причинах второй мировой войны, о «тайне, в которой война рождалась», если воспользоваться словами Ленина, написаны сотни и тысячи книг. Нужна ли еще одна? Ведь вроде все давно ясно – История произнесла свой вердикт, правда, устами простых и вовсе не безгрешных смертных. За обилием фраз о «маниакальном стремлении к мировому господству», о «близоруком и преступном умиротворении агрессоров», о «сговоре диктаторов» и прочих идеологемах, с которыми историку лучше вообще не иметь дела, как-то потерялся один-единственный факт: Вторая мировая война началась ровно в тот день, когда официально закончилась Первая мировая, – с подписанием Версальского мирного договора 28 июня 1919 г..[20]

Можно утверждать, что если бы этого договора не было, – точнее, если бы мирный договор союзников с Германией был другим, – шансов на новую войну в Европе было бы гораздо меньше. Однако Версальский договор в том виде, в каком он был составлен и предъявлен побежденным, шансов на мирное развитие событий не оставлял. Ближайший помощник президента США Вудро Вильсона «полковник» [Хауз был «почетным полковником» техасской «милиции» (аналог «народного ополчения»), получив это звание от благодарного губернатора штата, избирательной кампанией которого успешно руководил.] Эдвард Мандель Хауз записал в этот день (если, конечно, не прибавил задним числом): «Все это весьма напоминало обычаи прежних времен, когда победитель волочил побежденного привязанным к своей колеснице. По-моему, это не в духе новой эры, которую мы клялись создать».[21]

Говорят также, что непосредственно перед подписанием договора британский премьер Дэвид Ллойд Джордж, только что выигравший выборы под лозунгами «Заставим Германию платить!» и «Повесить кайзера!», сказал своему французскому коллеге Жоржу Клемансо, что они закладывают основы новой войны. В континентальных делах Ллойд Джордж мало что смыслил (как, кстати, и Вильсон): «Харьков» он принимал за фамилию русского генерала. Этот анекдотический, но достоверный факт позже обыграл эмигрантский сатирик Дон-Аминадо: «Был и Харьков генералом, и Ллойд Джордж был дипломат». Однако даже этот «дипломат» почувствовал: что-то здесь не так.

Престарелый «тигр», как льстиво называло Клемансо его окружение, на предупреждение не отреагировал. Он слишком ненавидел Германию и построил всю свою политическую карьеру на идее «реванша», чтобы хоть от чего-то отказываться. А может, был уверен, что на его век хватит и что до новой войны он просто не доживет? В этом смысле ему, в отличие от Ллойд Джорджа, повезло. Горьких плодов своих «трудов» Клемансо не увидел.

Зато их в полной мере вкусили ближайшие соратники «тигра» – Андре Тардье, главный автор территориальных статей договора (в прошлом – журналист и лоббист, в будущем – премьер с замашками диктатора), и Жорж Мандель (из Ротшильдов, но не из банкиров!), знаток «политической кухни» и мастер закулисных интриг, о котором его босс Клемансо цинично говорил: «Когда я пускаю газы, Мандель воняет».[22] В письме к Тардье, опубликованном в качестве предисловия к его нашумевшей книге «Мир» (1921 г.), Клемансо без обиняков назвал Версальский договор «нашим договором».[23] В 1940 г. тяжело больной и полуслепой Тардье пережил разгром и оккупацию Франции вермахтом. Он дожил и до освобождения, но не узнал о нем, потому что потерял не только зрение, но память и рассудок. Манделю, германофобу и «беллицисту» (так называли во Франции «партию войны»), повезло меньше. Вскоре после поражения 1940 г. он был арестован и четыре года спустя убит без суда вишистской «милицией».

После Второй мировой войны британский консервативный политик Арчибальд Рэмси, проведший более четырех лет в черчиллевской тюрьме, несмотря на мандат члена палаты общин, верно заметил: «С точки зрения людей, планирующих новую войну, ничего не могло быть лучше такого договора».[24] Ефрейтор Гитлер его не составлял, равно как и агитатор Муссолини или большевистский наркомнац Сталин. Конечно, не Версалем единым произошла Вторая мировая война. Но лиха беда начало…

Статья 213 Версальского договора утверждала исключительную виновность Центральных держав в развязывании войны. Запрятанная куда-то в середину, она тем не менее была одной из важнейших: ставя подписи под договором, представители поверженного Рейха принимали на себя и на свою страну ответственность не только материальную (репарации и территориальный передел), но и моральную: «Союзные и объединившиеся [Точнее было бы сказать: «вовремя присоединившиеся к победителям».] правительства заявляют, а Германия признает, что Германия и ее союзники ответственны за причинение всех потерь и всех убытков, понесенных союзными и объединившимися правительствами и их гражданами вследствие войны, которая была им навязана в результате агрессии Германии и ее союзников».

Пройдет 10-15 лет, и абсурдность этих утверждений будет исчерпывающе доказана историками «ревизионистской школы», – убедительнее всего не только в Германии, что вполне понятно, но в Соединенных Штатах, где проблема участия в военных конфликтах за пределами Западного полушария стала актуальной с приходом к власти Франклина Рузвельта и особенно по мере «пробуксовывания» провозглашенного им «Нового курса».[25] К концу тридцатых «политически корректными» считались именно взгляды ревизионистов, призывавших не допустить нового глобального конфликта. Но, как говорил Александр Галич, «век не вмешаться не может, а норов у века крутой». Изменение политической обстановки в Европе диктовало изменение «политической корректности» в духе «новой ортодоксии», немедленно воскресившей все антигерманские фобии прошлого. Несогласным предлагалось отрешение от печатного станка и университетских кафедр, интеллектуальное изгнание, а то и тюремная решетка. Поэтому немалая часть вчерашних ревизионистов, вроде известного историка У. Лэнджера, оказалась в числе трубадуров новой войны.[26]

Пагубность жесткого разделения на «агнцев и козлищ» для послевоенного мира стала ясна многим, как только отгремели последние залпы, – да кто же тогда их слушал. Правильно сказал Твардовский: «На торжестве о том ли толки…» Тем не менее 15 декабря 1918 г. влиятельный токийский журнал «Япония и японцы» поместил статью молодого члена палаты пэров, потомка старинного аристократического рода принца Коноэ Фумимаро «Против англо-американского мирового порядка».[27] Коноэ был включен в состав делегации на Парижскую мирную конференцию, и ее глава – патриарх японских атлантистов, бывший премьер, а ныне гэнро («государственный старейшина») князь Сайондзи – отчитал за нее молодого принца, из которого рассчитывал вырастить своего преемника. Почему?

Автор не отрицал ответственности Германии за начало войны, но не без иронии замечал: «Германия, нарушитель мира, может быть названа врагом гуманизма, только если принять как данность, что довоенная ситуация в Европе была наилучшей с точки зрения гуманизма и справедливости. Но кто на земле решил, что ситуация в предвоенной Европе была безусловно идеальной и что нарушитель сложившегося положения заслуживает имени врага человечества?» Коноэ прямо говорил об «имущих» и «неимущих» державах, видя в их противоречиях основную причину конфликта: одни раньше включились в «мировое состязание» (выражение В.Я. Брюсова), а другие по разным причинам опоздали. Не слишком оригинально, если вспомнить ленинскую теорию империализма. Читал ли Коноэ Ленина? Вряд ли, но с идеями социализма он был неплохо знаком и одно время даже увлекался ими. Выводы принц, однако, делал совсем иного свойства: борьба Германии за «место под солнцем» и «жизненное пространство» была справедливой и закономерной, хотя и велась «неправильными» средствами. С окончанием войны положение в принципе не изменилось, и державы по-прежнему делятся на «имущие» и «неимущие»: первые заинтересованы в сохранении достигнутого в результате войны status quo, но вторые не могут смириться с ним. К последним он относил и Японию, которая осталась столь же «неимущей», как и до войны, когда она опоздала к «мировому состязанию».