Пелерина - Мирча Элиаде

— Так-то оно так, — осмелился вставить Нэстасе, — но краска-то слатинская…

— Кабы хоть это было наверняка! — возразил Гиберча. — Допустим даже, что краска именно оттуда. Но где типография, как обеспечивается распространение? А главное — цель. Зачем? Cui prodest?[2] — если ты ненароком учил в лицее латынь и еще не все забыл. Cui prodest? «Уединенные всех стран!» Где они уединились? Кто таковы?

VII

Каждый день перед обедом Пантелимон порывался зайти за Ульеру. Он энергично выходил из лаборатории, но постепенно сбавлял скорость. На площадке у лифта прислонялся к стене и, раскрыв газету, утыкался в нее. Время от бремени поднимал глаза на стенные часы и наконец сворачивал газету и плелся в столовую. Он оказывался в числе последних и ел торопливо, не разбирая вкуса, опустив глаза в тарелку. Если к нему обращались, испуганно вздрагивал и часто моргал, вымучивая из себя улыбку. А кончал всегда тем, что интересовался, где тут поблизости продаются зонтики.

— Так, значит, люди правду говорят, — услышал он за спиной голос Ульеру. — Ты во что бы то ни стало хочешь купить себе зонтик.

Крепко пожав ему руку, Ульеру окинул его озабоченным взглядом.

— Что с тобой происходит? На тебе лица нет.

— Да снова бессонница, — забормотал Пантелимон. — Товарищ Нэстасе был прав: если волосы намокнут, особенно на макушке, — верная простуда. Я здорово промок тогда, на прошлой неделе, и, хотя он дал мне аспирину, простудился. С тех пор все собираюсь купить зонтик посолиднее. Какой-нибудь из этих.

Он кивнул на витрину.

Когда они вышли из магазина, Ульеру предложил:

— Если у тебя нет сейчас других дел, пройдемся. Мы не виделись неделю… А за эту неделю, — он понизил голос, — я узнал о тебе больше, чем за два года…

Пантелимон с испугом обратил на него глаза.

— Уверен, что и ты порядочно узнал обо мне, — продолжал Ульеру, усмехнувшись. — Мы общались не переставая. Через посредника. Нэстасе пересказывал мне все ваши разговоры, а иногда включал магнитофон и просил прокомментировать то или иное место. Не сомневаюсь, что точно так же занимались и с тобой…

— Да, точно так же, — проронил Пантелимон, опуская глаза. — В точности так же…

— Ну и не надо угрызаться, — заметил Ульеру. — Время такое… — Он остановился, перевел дух. — Я не из-за этого тебя разыскал. Просто ты так интерпретируешь некоторые вещи…

— Что я интерпретирую? — вскинулся Пантелимон.

— Все, что касается Зеведея. Очень интересно. Выходит, — перешел он на шепот, — ты его хорошо знаешь. Когда вы познакомились?

— Да не знакомился я с ним. Один-единственный раз он меня остановил и спросил, который сейчас год. Просто он у товарища Нэстасе на пленках, целая коллекция, и товарищ Нэстасе их мне крутил, иногда по два-три раза.

Он вдруг заулыбался и стал, глядя на Ульеру.

— Этот Зеведей, — вдруг начал он взахлеб, — личность презанимательная. Уникальная прямо-таки личность! Может, оттого у меня и расстроился сон. Ночи не проходит, чтобы я не думал о нем, особенно об одном его высказывании: На политику у меня ушло пятнадцать лет…

— …на тюрьму еще пятнадцать, — с улыбкой подхватил Ульеру, — и я хочу понять…

—...хочу понять смысл этих тридцати лет, — опередил его Пантелимон, — потому что обе фазы, вместе взятые, составляют целое.

— По-моему, он сказал оба срока, — поправил его Ульеру. — Но суть одна.

— Потому-то меня и занимает время как проблема, — цитировал дальше Пантелимон. — Проблема времени, — повторил он задумчиво и приостановился, ища взгляд Ульеру. — Только ее никак не пришьешь к газетам-фальшивкам шестьдесят шестого.

— И все же Нэстасе подозревает именно его, — возразил Ульеру. — Пойдем, лучше не останавливаться.

— Нет, передатировка газет, конечно, имеет отдаленную связь с «проблемой времени». Но Зеведей говорил перед тем другие вещи. И если он говорил откровенно, в чем я совершенно уверен: будь он сто раз псих, но душой он не кривит, — те другие вещи для нас важнее. Не знаю, прослушали ли вы целиком ту пленку…

— Целиком или нет, но главное слышал. Ты, вероятно, имеешь в виду место про фон Брауна.

— Да, да! — подтвердил Пантелимон. — Я прослушал это место три раза и знаю его почти наизусть. Во-первых, меня потрясла Зеведеева прямота, когда он заявил, что потерял всякий интерес к политике…

— А перед тем — помнишь? — перебил его Ульеру. — Что он перед тем подпустил? Загадка с передатировкой газет — это псевдозагадка. Достижение технического прогресса, не более того.

— По-моему, это он попозже, после заявления о потере интереса к политике. Но не суть важно. Так… сначала рассуждение о «проблеме времени», а потом: Вам следовало бы меня холить и лелеять, потому что такие, как я, одержимые проблемой времени, абсолютно безопасны в политическом плане.

— Вспомните ответ фон Брауна, — продолжил Ульеру, — вспомните, что он ответил, когда Гитлер попроси его ускорить работу над ракетами, чтобы обеспечить победу…

Пантелимон замер и вцепился в рукав Ульеру.

— Он ответил: «А меня не интересует, как скорее выиграть войну, меня интересует, как скорее долететь до Луны». Так и вышло: немцы войну проиграли, зато благодаря фон Брауну люди полетели на Луну!

— Пошли, пошли!

Ульеру потянул его за собой, зорким взглядом окинув улицу.

— Однако же случай фон Брауна, — немного погодя возобновил тему Пантелимон, — можно понять двояко. Предположим, Зеведей хотел сказать: меня интересует «проблема времени», и фон Браун — блестящий пример дальновидности человека, который не думал о сиюминутном, о времени вообще. Но, — ответим мы, — триумф фон Брауна — чисто технологического порядка и, как таковой, зависит от власти, от политики…

— Значит… — вклинился Ульеру.

— Значит, приводя пример фон Брауна, Зеведей думал совсем о другом… Но о чем?.. То-то я не могу заснуть, — добавил он, помолчав. — Ворочаюсь с боку на бок и все пытаю себя: о чем же он думал?

— А если он ни о чем не думал? — предположил Ульеру.

— Тогда еще лучше. Значит, он выдал себя невольно, сам того не ведая! — И, снова вцепившись в рукав Ульеру, зашептал: — Кто пойдет: я или вы? Это же первое звено в расшифровке кода…

— Пойди ты, ты молодой, тебе надо заработать погоны. Только скажи мне. А я после им все повторю — пусть в конце концов убедятся, что я от них ничего не скрываю.

Они одновременно вывернули шеи назад, огляделись.

— Фон Браун, Луна, прилунение, — зашептал Пантелимон. — Код к шифру может быть основан на фазах Луны. У опечаток и всяких отклонений от оригинального текста появится смысл, если их сверить с лунным календарем.

— Не понял, — выдохнул Ульеру.

— Поймете, не так уж сложно. Открываете газету, находите информацию синоптиков: полнолуние, луна растет, луна идет на убыль, — и беретесь за опечатки. Предположим, сегодня полнолуние. Отсчитываете двенадцать слов — или двенадцать букв — от первой опечатки. Потом от второй, от третьей и так далее. Переписываете слова или буквы, на которые попали, — вот вам и расшифровка.

— Неужели правда? — обмирая, проронил Ульеру.

— Не знаю, я ни одного фальшивого экземпляра в руках не держал. Но это можно проверить.

— Идем сейчас же! — вскричал Ульеру.

Они шли молча, и Ульеру время от времени искоса поглядывал на Пантелимона с восхищением и опаской.

— Поздравляю, — не выдержал он наконец. — И польщен, что ты мне доверяешь… Я порядком расстроился, когда услышал, как ты говоришь о своем неудачном романе с этой девушкой. Я же ничего не знал. Мы почти два года знакомы, а ты мне ни слова…

VIII

— Я все думал нынешним утром в самолете, — начал Пантази, пожав всем руки, — все думал, что мне это напоминает? И только сейчас, как вошел, вспомнил. Это как в легенде про тот город, где решили избавиться от стариков. И избавились, уцелел только один. А когда пришла беда… Продолжение вам известно…

— Отдельные ошибки имели место, — криво улыбнувшись, сказал Гиберча.

Пантази метнул в него взгляд, покачал головой и опустился в кресло.

— Партия никогда не ошибается, — напомнил он, вынимая из угла рта зубочистку и кладя ее на блюдечко, рядом с кофейной чашкой. — Меняется конъюнктура, это да… И как приятно, — добавил он, окидывая глазами стол, — как приятно, что вы не забыли моих привычек: кофе по-турецки, без пенки…

Застенчивая улыбка на миг озарила лица присутствующих. Потом все шестеро повернули головы к Гиберче. Пантази взял чашечку чуть заметно дрожащей рукой и стал неторопливо смаковать кофе.

— Совсем как в прежние незабвенные времена… Однако история про город, оставшийся без стариков, — обратился он к Гиберче, — наводит меня на всякие мысли. Бели вы послали за мной спецсамолет, значит, дела совсем плохи. А поскольку в прежние незабвенные времена поговаривали, что я владею разрыв-травой…