Живая скульптура - Теодор Старджон

— Не вздумайте снова терять сознание, уходить в себя, вы справитесь, слышите! Справитесь, потому что у вас уже все в порядке. Ясно? Все хорошо.

— Вы сказали, что у меня рак.

Она словно обвиняла его в жестокости.

— Вы сами сказали мне это.

— Да, я так думала, но не…

Он словно скинул с себя тяжкий груз.

— Тогда все ясно. Сама процедура не могла вызвать такого шока. Трое суток без сознания! Я знал, тут кроется что-то личное, все дело в психике.

— Трое суток?

— Я иногда бываю немного напыщенным и самодовольным, потому что слишком часто оказываюсь прав. Я переоценил свою проницательность, верно? Когда предположил, что вы ходили к врачу и даже прошли обследование? Вы ведь ничего этого не сделали, так?

Она подняла голову: их взгляды встретились.

— Я боялась. От рака умерли мама и тетя, а сестре пришлось ампутировать грудь. Я была на пределе! Поэтому, когда вы…

— Когда я точно установил то, что вы в глубине души знали, но смертельно боялись услышать, нервная система просто не выдержала. Вы побледнели как мел и рухнули без сознания. Такая реакция никак не связана с тем, что в данный момент через вас пропускали семьдесят с лишним тысяч вольт постоянного тока. Я все-таки успел тогда подхватить вас. — Он развел руки. Короткие рукава на скрывали красные пятна ожогов. — Так что меня тоже хорошенько стукнуло, я сам чуть было не отключился. Но по крайней мере вы не разбили голову, так что все закончилось благополучно.

— Спасибо. — Она не могла сдержать слез. — Что мне теперь делать?

— Как что? Возвращайтесь к себе, соберите осколки разбитой жизни, начните все заново, так сказать.

— Но вы ведь сами говорили…

— Когда до вас наконец дойдет, что я не только поставил диагноз?

— Вы… вы хотите сказать, что вылечили меня?

— Я хочу сказать, что вы сами себя лечите. До сих пор. Я ведь вам рассказывал, помните?

— Помню, но не все. — Она украдкой (но он конечно заметил) ощупала грудь.

— Она не исчезла.

— Если я сейчас стукну вас палкой по голове, — сказал он нарочито грубо, — на ней вырастет шишка. Завтра и послезавтра она продолжит украшать голову, а спустя два дня начнет потихоньку рассасываться. Через неделю еще будет заметно, а потом она исчезнет бесследно. То же самое произойдет с вашей опухолью.

Только сейчас до нее дошло все значение услышанного и испытанного.

— Один-единственный сеанс лечения, полностью избавляющий от рака!

— О Господи! — он тяжело вздохнул. — Неужели снова придется выслушивать эти душеспасительные напыщенные речи? Ну нет!

— Какие речи?

— О моем долге перед людьми. Обычно они бывают двух типов, впрочем, возможны вариации. Первые начинаются с призывов послужить во благо человечества, что в итоге сводится к подсчету вероятных доходов от этой бескорыстной службы. Вторые, — их я слышу очень редко, — ограничиваются страстными призывами; к сожалению, в них напрочь игнорируется такая проблема, как парадоксальное нежелание людей принимать полезные советы, если они не исходят от так называемых «заслуживающих доверия источников». Те, кто выдает поучения первого типа, прекрасно все понимает и придумывает недостойные способы обойти препятствия.

— Я не… — начала девушка, но он перебил ее.

— Такие речи могут быть украшены доморощенными откровениями мистического или религиозного характера, либо, по вкусу оратора, этическо-философскими рассуждениями. Это должно вызвать чувство вины, обогащенное жалостью к страдающим больным, и заставить меня согласиться с требованиями наших доброхотов.

— Но я просто…

— Вы, — он наставил на нее палец, словно дуло револьвера, — упустили прекрасный шанс убедиться в справедливости моих слов. Если не ошибаюсь, вы пошли к какому-то эскулапу, он определил заболевание и направил вас к специалисту-онкологу, а тот, подтвердив диагноз, послал к коллеге на консультацию. Вас охватила паника, вы попали ко мне и излечились. Знаете, какой окажется их реакция, если вы продемонстрируете им это рукотворное чудо? «Самопроизвольная ремиссия!» — вот что скажут они в один голос.

— Кстати, не только врачи, — продолжал он, охваченный внезапным приступом гнева, и девушка невольно вздрогнула. — Каждый начнет уверять, что своим исцелением вы обязаны именно ему. Диетолог не забудет похвалить патентованные пшеничные ростки и рисовое печенье, священник падет ниц и вознесет хвалу Господу за то, что Он услышал его молитвы, а генетик сядет на своего любимого конька и заверит, что у ваших предков была такая же ремиссия, только они ни о чем не догадывались.

— Прошу вас, не надо, — вскрикнула она, но мужчина уже не мог остановиться.

— Знаете, какая у меня профессия? Инженер в квадрате, — механик и электрик, — с дипломом юриста. Окажись вы настолько глупы, чтобы рассказать, что здесь произошло (надеюсь все-таки на лучшее, но если ошибусь, знаю как защититься), мне светит порядочный срок за занятие врачебной практикой без разрешения. Кроме того, можете обвинить меня в насилии, — я ведь уколол вас шприцем, — и даже в похищении, хотя тут придется доказать, что вас вынесли прямо из медицинской лаборатории. Никто никогда не поверит, что я просто взял и вылечил больную раком. Вы не знаете, кто я, правда?

— Я даже не знаю, как вас зовут.

— А я вам и не скажу. Я тоже не знаю вашего имени.

— Ну, меня…

— Пожалуйста, не надо! Не желаю ничего слышать! Я хотел заняться вашей опухолью, поэтому вы здесь. А теперь хочу, чтобы вы вместе с ней исчезли, как только придете в себя и наберетесь сил. Я достаточно ясно выразился?

— Позвольте мне одеться, — произнесла она, — и я немедленно уйду.

— Даже без прощальной речи о моральном долге и любви к человечеству?

— Да, да. — Неожиданно злость пропала, она почувствовала жалость к этому человеку. — Я просто хотела вас поблагодарить, вот и все. Что тут плохого?

Он тоже успокоился. Подошел к кровати и присел, так что их лица оказались совсем рядом.

— Это очень мило с вашей стороны, — мягко произнес он, — несмотря на то, что добрые чувства испарятся, скажем, дней через десять, когда вас убедят в «ремиссии», либо через полгода, год, два, пять лет, по мере того, как обследования будут раз за разом давать отрицательный результат.

В его словах сквозила такая печаль, что она не удержалась и дотронулась до руки, которой он держался за край кровати. Мужчина не убрал ее, но и не показал, что тронут ее участием.

— Почему же вас нельзя поблагодарить за то, что вы для меня сделали?

— Это стало бы для вас символом веры, — холодно отозвался он, — а ее уже нет, если она вообще когда-нибудь существовала. — Он поднялся, пошел к двери. — Не уходите сегодня. Уже темно, дороги вы не знаете. Увидимся завтра утром.