Россия солдатская - Василий Алексеев

Николай закрыл лицо и стал молиться так, как не молился всю жизнь. А голова кружилась сильнее и сильнее, в глазах колыхались черные круги медленно и важно, как мантии монахов во время уставных поклонов. Из этих кругов ясно вырисовывалась книга Исаака Сирианина, страница, написанная крупным шрифтом. Николай читал ее перед арестом и его поразил один текст: «Умудрись в основание шествия своего полагать страх Божий, и в немного дней, не делая кружений на пути, будешь у врат Царствия». — Слава Тебе, Господи. это ведь про этап — он может стать шествием, если положиться на волю Божию. Не поздно, не поздно, еще немного — и Господь спасет!

Слабость всё больше охватывала тело, но ужас проходил и, наконец, осталась одна слабость и желание отдыха. Кто-то сильно толкнул Николая. Он приоткрыл глаза, только приоткрыл потому, что веки были тяжелые и не слушались. Николаю показалось, что слева и справа тени заключенных обгоняют его, но ой тоже еще шел. — Надо идти, надо идти — ровно к методично, как тогда на озере, но только не преодолевать самому, а как Милость Божия… Господь может всё, не я, а… Можно идти одному по белому ровному озеру, перестать чувствовать раны на ногах, шагать, шагать, согреваясь внутренним теплом. Надо всех пожалеть, только жалость согревает. Господи, дай сил преодолеть слабость! Это от холода и от того, что нельзя отдохнуть на привале. Холодно…

Снова мелкая дрожь затрясла Николая. Голова начала так кружиться, что Николай собрал все силы, пришел в себя и снова увидел, что тени заключенных обгоняют его, но он уже не понял значения этого. — Господь поможет — я догоню всех этих несчастных и конвоира, который закуривал, ему ведь тоже страшно и холодно… А дорога начнет отделяться от земли… выше, выше, надо собрать все силы. Впереди свет и покой… вечный покой. Как хочется покоя и отдыха! Если лечь и не обращать ни на кого внимания… Почему они толкаются, почему кричит гортанный голос? Не надо ничего замечать, можно лежать и верить, что идешь вперед и вверх… еще одно усилие, а там свет…

Николай почувствовал удар прикладом в спину и услышал визгливый лай собаки. — Нет, я не дам им отвлечь себя, нет… ноги уже перестали чувствовать боль. Да, я уже обогнал всех и впереди нет колыхающихся голов заключенных. Почему они не колышутся, почему, вместо них, обледенелые комья грязи совсем близко перед глазами? Они режут лицо… Это ничего, надо сделать только последнее усилие и оторваться от земли, стать точкой, капелькой света. Где отец, мать?… Григорий? Дорога должна отделиться от земли и там вечный покой и свет… ослепительно яркий свет, как молния…

Что-то сильно ударило Николая по затылку. Всё существо его слилось в одну яркую искру. Она отделилась от темной, грязной, залитой кровью дороги и с неудержимой силой понеслась вверх.

Григорий и Ким усиленно работали лопатами. Солнце поднималось всё выше и выше. Становилось тепло потому, что солнце начинало припекать, а земля была каменистая и копать было очень трудно. Григорий и Ким знали, что жизнь их целиком зависит от быстроты, с которой они сумеют окопаться. Время от времени Григорий со страхом поглядывал на противоположный склон оврага — он определенно был пристрелен: ни одного цельного деревца, ни одного уцелевшего куста; расщепленные, обугленные стволы и взрытая, обожженная земля. Видимо, засекли дно оврага, но не совсем точно и обстреливали противоположный склон. Григорий мысленно измерил расстояние до обугленного места — 25-30 метров. На таком расстоянии осколки даже среднего миномета еще не теряют силы. Внизу, в глубине, вился полупересохший ручей и воронок там было меньше. Около самого ручья лежало несколько трупов — тихих, желто-серых, как дно оврага.

Ким сел на край окопа и обтер грязной рукой лоб, покрытый мелкими каплями пота.

— Больше не могу! — сказал он слабым голосом.

Григорий ничего не ответил и продолжал с остервенением бить по гравию тупой лопатой.

— Было бы лучше, если бы они разрешили сначала вырыть окоп для себя, а потом гнездо для миномета, — сказал Ким. — Пока ставили миномет, никакие сил не осталось.

Григорий оперся на лопату и посмотрел на противоположный склон.

— Воронки совсем свежие, — сказал он Киму, — не может быть, чтобы немцы оставили это место надолго в покое.

Ким встал и начал копать. Артиллерийский налет обрушился в тот момент, когда окоп был вырыт на полметра. Григорий и Ким лежали, стараясь вдавить тела в землю. Камни, осколки и земля дождем сыпались им на спину, больно били по плечам и стучали по каскам. Через пять минут налет кончился. Когда затихло, Григорий осторожно выглянул из окопа — воронки на противоположной стороне стали свежее, внизу, против того места, где окопался взвод, лежало два новых трупа и изуродованное ведро.

— Кажется, наши попали, — сказал Григорий.

Ким стал на колени и посмотрел вниз.

— Наводчик первого расчета и замстаршина… наверное ходили за супом, — добавил он равнодушно.

При упоминании о супе Григорий почувствовал острый голод.

— Теперь терпеть до вечера, — сказал Ким меланхолично и лег на спину на дно окопа.

— Давай копать дальше, — вяло предложил Григорий.

— Зачем? Ведь не убило! — тихо ответил Ким. — Копать тяжело, а пока выкопаешь, велят переходить на новое место.

Григорий внутренне готов был согласиться с Кимом, но сделал над собой усилие и взял в руки лопату.

— Ты иди лежать к миномету, — сказал он примирительно, — а я покопаю. Я не так устал, как ты.

Ким послушался и исчез за краем обрыва, где, как раз над их окопом, было вырыто минометное гнездо.

Парень долго не протянет, — думал Григорий про Кима, начиная долбить упрямый гравий, — в концлагере был бы уже в разряде доходяг… урока ни за что не выполнил бы.

Второй артиллерийский налет начался, когда Григорий ушел на полметра в землю. На этот раз лежать можно было много спокойнее. Только когда затихал гул последнего взрыва, в окоп со слабым угасающим свистом упал обессиленный, запоздалый осколок. Упал он совсем около ноги Григория — маленький и безвредный, как бы говоря о том, что опасность миновала.

Григорий лежал на спине и глядел вверх на голубое небо. Стало совсем тепло, только пустой желудок мешал спокойно отдыхать. Григорий не ел уже вторые сутки. Очевидно, вечером кухня приехала после ухода батальона на новую позицию, а утром заветное ведро супа было изуродовано снарядом на дне оврага.

Солнце показалось из-за края окопа большое, большое и начало жечь, не стесняясь. Сначала это было приятно. Григорий закрыл глаза и чувствовал, как тепло пронизывает чрез шинель всё его тело. Потом заболела голова. Григорий уже хотел закрыть окоп плащ-палаткой, когда появился Ким — отдохнувший и даже оживленный.

— Мин нет и стрелять не будем, — сообщил он радостно, — стало быть, и нас сразу не обнаружат. А наверху, на поле, немецкие блиндажи — ребята уже туда ползали, нашли консервы и вот это, — Ким протянул Григорию крем для лица.

— А где консервы? — спросил Григорий.

— Консервы они в блиндаже и съели, а эту банку принесли и дали мне. Хочешь намазаться?

— На кой чорт мне мазаться? Если бы ее есть можно было!

Григорий с удивлением посмотрел на оживленное лицо Кима.

— Как зачем? Кожа то ведь обветрилась и потрескалась, — Ким сел и стал размазывать белую мазь: по грязной коже.

— Ты бы хоть умылся! — сказал Григорий.

— Где умываться то? — обиделся Ким. — В ручей идти — там покойники прямо в воде лежат, да и убить могут, если обстрел начнется, — а жир всё равно и через грязь на кожу подействует.

— Здорово тебя в детдоме воспитывали! — покачал головой Григорий.

— Ребята, а ребята! — раздался над окопом глухой голос, — пойдем что ли за кониной?

Загораживая жаркое солнце, выросла круглая физиономия в рваной пилотке, окруженная нимбом небритой щетины.

— А где конина? — оживился Григорий.

— Метров триста вниз по оврагу, на берегу реки — сегодня утром повозка под артналет попала. Второй взвод уже варит.

— Надо идти, — решил Григорий. Он встал, взял котелок и спустился в овраг следом за широким, коренастым Петровым, наводчиком соседнего расчета. Внизу их уже ждал третий член экспедиции — тоже коренастый, мордастый парень, московский шофер Соколов, попавший в пехоту за дезертирство.

— Надо скорее идти, — торопил Соколов, — а то всё растащат; там на берегу связисты стоят.

Чем ближе к реке, тем овраг делался глубже, а берега круче. Поломанные, обнаженные, заляпанные грязью кусты делали еще мрачнее глиняную щель оврага. Григория вдруг охватил страх, что очередной артиллерийский налет накроет его именно здесь, в этом безобразном месте. Как будто не всё равно где умирать! — подумал он с горькой иронией. Но что-то внутри настойчиво твердило: нет, не всё равно, не всё равно. Может быть, это предчувствие? Говорят, многие предчувствуют свою смерть, — пришло в голову Григорию. Зачем я пошел? Голод можно преодолеть. Сейчас я его почти не ощущаю, чувствую только слабость. Лошадь наверняка убита в пристреленном месте. Что если нас убьют прямо на ее трупе, как воронов на падали?