Мертвый след. Последний вояж «Лузитании» - Эрик Ларсон

На горизонте показалось что-то еще.

Лондон; Вашингтон

Король задает вопрос

В пятницу полковник Хаус, по-прежнему находившийся в Лондоне в роли неофициального посланника президента Вильсона, встретился с сэром Эдвардом Греем, британским министром иностранных дел, и они отправились в Кью, в Королевский ботанический сад, погулять среди клумб с весенними цветами, по кедровым аллеям, или “просекам”, и осмотреть самую знаменитую в саду постройку – пальмовую оранжерею, огромный зимний сад, построенный из стекла и стали, чей дизайн, как говорили, оказал влияние на архитектуру лондонского Хрустального дворца. Они обсуждали подводную войну. “Мы говорили о возможности потопления океанского лайнера, – писал Хаус, – и я сказал, что, если такое произойдет, Америку охватит пламя возмущения, и это само по себе, вероятно, заставит нас вступить в войну”20.

Как ни странно, пару часов спустя эта тема снова всплыла во время визита полковника Хауса в Букингемский дворец, к королю Георгу V.

В какой-то момент король повернулся к Хаусу и спросил: “Что, если они потопят «Лузитанию» с американскими пассажирами на борту?”21

Ранним утром того дня Черчилль, завершив переговоры со своими французскими и итальянскими коллегами, выехал из Парижа в Сен-Омер, где располагался генеральный штаб британских сил во Франции и где сэр Джон Френч разрабатывал план кампании против германских войск в Обере, невзирая на сильную нехватку артиллерийских снарядов22.

Черчилль, желая увидеть бои своими глазами, надеялся подобраться как можно ближе к фронту, при этом, как он выразился, “не подвергая себя неоправданному риску”23. Кроме артиллерийской стрельбы и дыма, увидеть ему удалось немногое. “Невозможно, не будучи участником боевых событий, оценить истинное положение дел, – писал он. – Чтобы понять его, необходимо его ощутить, а ощутив, вполне возможно, не ощутишь уже больше ничего. Стоя в стороне, ничего нельзя увидеть, а бросившись в бой, ты целиком погружаешься в самого себя”24.

Наиболее острое ощущение от войны он получил в “лазарете первой помощи”, в мервильском конвенте, стоявшем милях в 40 к востоку от генштаба, где людей, “страдавших от всевозможных ужасных ранений, обожженных, разорванных, проткнутых, задыхающихся, умирающих, сортировали в соответствии с их мучениями”25. К двери подъезжала одна санитарная повозка за другой. Мертвых выносили через заднюю дверь и хоронили. Проходя мимо операционной, Черчилль увидел врачей за работой: они делали солдату трепанацию черепа, то есть проделывали в нем дыру. “Кругом были кровь и окровавленные тряпки”, – писал Черчилль.

В Белом доме Вильсон начал день, суливший свежую весеннюю погоду, с нового письма к Эдит. Накануне вечером она приходила на обед, и теперь возможность жениться на ней в один прекрасный день представлялась ему более осуществимой.

“В этом ясном утреннем воздухе, – писал он, – кажется, будто мир меньше нам противостоит, не столь сильно разделяет нас”26.

Ирландское море

Трубы на горизонте

U-20 плыла через окружавшую ее утреннюю голубизну27. Туман рассеялся, небо было безоблачным, море – спокойным. Швигер направил бинокль – цейсовский “божий глаз” – на пятнышко на горизонте и, пораженный, увидел “лес мачт и труб”, как он впоследствии рассказывал Максу Валентинеру. “Поначалу я решил, что это, должно быть, несколько кораблей, – говорил он. – Потом увидел, что идет огромный пароход. Он шел в нашу сторону. Я тут же погрузился в надежде, что удастся по нему пальнуть”28.

В 13.20 Швигер записал в бортовом журнале: “Впереди и справа по курсу – четыре трубы и две мачты парохода, идущего в нашу сторону под углом (идет с зюйд-зюйд-веста, курс на Гэлли-Хед). Должно быть, большой пассажирский пароход”29.

Погрузившись на перископную глубину, Швигер скомандовал идти на максимальной скорости – 9 узлов – и взял курс, “сходящийся с курсом парохода”. Впрочем, до корабля было еще далеко. Когда до лайнера оставалось две мили, он отклонился от курса и взял другой, так что разрыв стал еще больше. Швигер, чьи планы снова сорвались, записал: “Теперь, даже если лететь на полном ходу, не осталось никакой надежды подобраться поближе и напасть”.

Тем не менее Швигер пошел следом, как до того – за крейсером “Джуно”, на случай, если лайнер вдруг еще раз сменит курс и снова возьмет такой, при котором они сойдутся.

Он подозвал к перископу штурмана Ланца, чтобы тот взглянул. Зачем это ему понадобилось, непонятно. Это был один из самых заметных в международных водах корабль, удача, какой поискать. Швигер был близок к отчаянию, а один этот корабль позволил бы ему набрать лучший месячный тоннаж за всю войну.

День по-прежнему стоял поразительно ясный и тихий, поэтому Швигер не мог долго держать перископ над водой, ведь его могли заметить вахтенные корабля-мишени или, того хуже, патрульного миноносца. В столь ясную погоду и при столь спокойном море шансов удрать было мало. Ему уже приходилось дважды отказываться от нападения – помешал след, который перископ оставлял на ровной морской поверхности. Одна потенциальная мишень, пароход Королевской почты, повернула в его сторону, явно намереваясь протаранить субмарину, так что пришлось быстро погрузиться и уходить на полном ходу.

Ланц вошел в кабину управления. Приблизительно в тот же момент произошло нечто такое, что Швигер счел равносильным чудом.

На мостике “Лузитании” капитан Тернер пытался разрешить задачу, с которой никогда не сталкивался, несмотря на весь свой долгий морской опыт. Если верить утренним радиограммам, субмарины были впереди, прямо по курсу, и позади.

Вдобавок перед ним возникла проблема, связанная с расчетом времени. До Ливерпуля по-прежнему оставалось около 250 морских миль. На входе в гавань его ожидала печально известная отмель Мерси, пройти которую он мог лишь во время прилива. Если прибавить ходу и пойти на высшей скорости, какую можно развить при трех работающих кочегарках, делая 21 узел, он придет туда слишком рано. Останавливаться никак нельзя, а значит, ему придется кружить по Ирландскому морю, созывая дымом, идущим из трех действующих труб, все субмарины, какие только окажутся в радиусе двадцати миль.

Была тут и еще одна трудность. Время только перевалило за полдень. С какой бы скоростью Тернер ни шел, в конце концов ему придется идти по проливу Святого Георга ночью, когда в любой момент может сгуститься туман. Вышло так, что, проведя все утро в тумане, Тернер отчасти утратил точное представление о том, где он находится. Плюс к этому добавлялось еще одно обстоятельство: значительная, более обычного, удаленность от берега – около 20 миль, тогда как в хорошую погоду он мог подойти совсем близко – на милю от него.

Тернер вызвал на мостик двух старших по званию офицеров, штатного капитана Андерсона и старшего помощника Джона Престона Пайпера, чтобы посоветоваться, и после долгих размышлений решение было принято. Первым делом надо точно определить свое местоположение. Берег Ирландии уже виден, однако расстояние до него трудно оценить точно. Тернер, будучи моряком старой закалки, любил пользоваться так называемым способом траверзного расстояния. Для этого требовалось идти вдоль берега на постоянной скорости, а тем временем старший помощник Пайпер должен был взять четыре пеленга, пользуясь одной-единственной вехой на берегу, в данном случае – маяком на вершине Олд-Хед.

Определив свое точное положение, Тернер намеревался поддерживать скорость 18 узлов, чтобы подойти к устью Мерси рано утром следующего дня, как раз тогда, когда можно будет войти в гавань не задерживаясь. Хотя при трех действующих кочегарках можно было разогнаться и до 21 узла, выбранная им скорость все равно была выше, чем у любого из ходивших тогда торговых кораблей, и заведомо выше, чем у любой субмарины. Кроме того, Тернер собирался в тот день сменить курс, чтобы подойти ближе к берегу, – таким образом ему удалось бы пройти вблизи Конинбегского плавучего маяка до входа в самую узкую часть пролива Святого Георга. Он понимал, что это противоречит указаниям Адмиралтейства, в соответствии с которыми капитанам следовало проходить маяки и прочие навигационные вехи, “держась середины пролива”. Но Адмиралтейство сообщило, что субмарины находятся в 20 милях к югу от маяка, и любой мореплаватель, проходящий этот 45-мильный участок, счел бы данное место серединой пролива. Следовать указаниям Адмиралтейства было равносильно тому, чтобы идти прямо к поджидающим корабль субмаринам.

Около 13.30 капитан Тернер дал команду штурвальному повернуть вправо, чтобы вывести корабль на курс, параллельный берегу, и дать возможность Пайперу взять первый из четырех пеленгов30. Этот поворот и несколько смен курса перед ним убедили пассажиров в том, что Тернер ведет корабль зигзагом, чтобы избежать встречи с субмаринами, хотя на деле это было не так. Очертания береговой линии были таковы, что пассажирам, как ни парадоксально, могло показаться, будто они поворачивают в открытое море.