Балтийская Регата - Александр Владимирович Антюфеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я встал на якорь на внешнем рейде Гдыни подальше от берега. Затем мы плотно поели, оделись в рабочие комбинезоны и отправились на первую акцию по спасению мира. В скафандре нас стало уже двое. Один управлял, а второй был пока наблюдателем, как говорили перед войной авиаторы — летнабом. Нашей целью стали сокровища квартиры родителей Банщика и сопутствующие боевые акции. Сокровища квартиры можно было изъять довольно просто.
Спасать своих родственников, погибших или умерших в прошлом мы не могли, на это был запрет Творцов. Это я понял, пытаясь спасти своих. Поэтому если бы я, например, погиб в акции в прошлом, мои, даже прошедшие инициацию, дети не смогли бы меня спасти. Правда убить меня или Славу было бы довольно сложно простым оружием, кроме термоядерного или равного ему по мощности. Скафандр охранял нас даже на расстоянии нескольких километров от кабины.
Мы вылетели в северном направлении поставив полную защиту от случайных наблюдателей и перейдя в полете в раннее утро 29 августа 1941 года.
Пролетев Таллин на бреющем, мы видели, как в город входят колонны гитлеровских войск, добивая остатки гарнизона. Здесь мы никого спасти уже не могли.
Мы понеслись за конвоем, уходящих на восток транспортов и кораблей. Картина была ужасной. Самолеты Люфтваффе добивали конвой почти безнаказанно. Жидкая зенитная оборона с бортов не могла сделать ничего против бомбардировщиков Геринга. Мы тоже не могли по ним работать, так как действовал запрет. Видимо те, кто погибал на судах и кораблях должны были погибнуть, чтобы временная линия не изменилась.
Подлетели к Гогланду. Здесь часть судов выбросилась на каменистый берег, а часть ушла под воду, но к берегу плыли десятки шлюпок. Вспомогательные катера флота старались подобрать из воды тонущих людей и отвезти их поближе к берегу. Моряки и солдаты были сильнее женщин и детей, поэтому их спасалось больше. По берегу острова в разных направлениях бегали полуголые люди, обезумевшие женщины и орали дети. По ним работали немецкие самолёты. На берегу практически не было зенитного прикрытия. Конечно велся огонь стрелковым оружием, но он был абсолютно безрезультативным.
Нам и здесь невозможно было вмешаться, надчеловечный запрет Богов делал нас просто наблюдателями кровавого зрелища и не более. Не имея сил смотреть на этот ужас, я отошёл от Гогланда на юг и завис на высоте примерно в километр, может и больше, надеясь, что запрет будет снят, когда немцы пойдут обратно пустыми. Так оно и случилось. Видимо все люди, которым суждено было погибнуть на острове, и которые могли повлиять на изменение хода времени уже погибли, а идущие на свои аэродромы немцы должны были погибнуть в любом случае или не были важны во временных потоках. Я заметил их даже раньше Банщика и испепелил всех. Дезинтегрировал их на атомы и очень надеялся, что их духовные матрицы, души, были уничтожены тоже, такая возможность имелась при слишком резком повышении температуры окружающей среды, при мгновенном испарении всей воды и частичном разрушении её молекул. Но с юга уже подходила новая эскадрилья убийц. И против них ещё действовал запрет.
Как я уже говорил, души смертных белковых человеческих тел идут в почти бессмертные тела Хранителей, Деструкторов и Искателей. Скорее всего в самолетах сидели сейчас зародыши и младенцы Деструкторов. Банщик, видевший, что происходит над Таллином, над судами и островом начал даже сомневаться во мне, но дезинтеграция первой эскадрильи и моё неприкрытое отчаянье от бессилия уничтожили его сомнения.
Мы дождались, когда вторая эскадрилья самолетов стала возвращаться и я уничтожил и её. За день было три волны самолетов на Гогланд. Всего мы сбили под Гогландом 23 самолета Геринга.
Однако я сказал Банщику, что больше постараюсь не участвовать в таких боях, так как это приносит много негативных переживаний и не приносит практической пользы для боевых действий Красной армии и ВМФ. Все, кто должен погибнуть погибают и так, а количество выживших не увеличивается. Нам необходимо сосредоточится на нашей основной миссии, заключающейся в спасении человечества. И он меня понял.
Поднявшись в ночное небо и перейдя в утро пятнадцатого ноября 1941 года, мы полетели к дому Славы.
Мороз крепчал. Четвертого ноября из Осиновца вышло в порт Новая Ладога судно «Конструктор», с эвакуируемыми из Ленинграда женщинами и детьми. Пилот, тевтонский ублюдок, видел находившихся на палубе женщин и детей, но тем не менее сбросил бомбы. После этого немцы продолжали кружить над тонущим судном и работать из всех пулеметов по плавающим людям. Погибли 204 человек, в том числе 34 моряка команды и раненых. Оставшихся в живых подобрала канонерская лодка «Нора». Но пятнадцатого Ладога уже стала и прервала своим льдом навигацию.
Это рассказал мне Слава, пока мы летели к Питеру. Тогда, в разведшколе у них было собрание по этому поводу. Рассказал он мне это выжидающе глядя на меня. Я ответил, что мы ещё вернемся сюда и что я что-то придумал, но сейчас мы нацелены только на то, чтобы забрать клад из его квартиры. Тот, первый, старый Банщик, был сейчас там на Ладоге в ожидании команды на переход через озеро своей группы. А этот, сегодняшний, ведь всё помнил.
В Ленинграде уже почти не топили. Остановился городской транспорт. Самым ходовым товаром стали печи буржуйки. Чтоб не добираться до работы по снегу, голодные люди оставались у своих станков круглосуточно. Уже через пять дней блокадную норму хлеба урежут в пятый раз до 150 грамм на рабочего и 125 грамм на остальных. На фронте норма была 500 грамм хлеба, а в тыловых частях 425 грамм. Те, кто до этого не ушел на фронт, уходили сейчас. Многие из них элементарно за едой. Голод — это самая жестокая пытка после жажды. Не голодание для похудения, а настоящий голод, когда нигде нет ничего съестного, когда внутри тебя постоянно скребется яростный зверь, раздирая твои внутренности на части. В Питере было малолюдно. Люди скапливались только в очередях за хлебом. Обстрелы, которые Ленинградцы прозвали «Пронеси, господи» стали обыденным явлением. В ноябре 1941 года в
