Масорка - Густав Эмар

— Да! — чуть слышно ответила она сквозь слезы.

— Луис любит тебя, и я этому очень рад!

— Ты думаешь, он любит?

— А ты? Разве ты сомневаешься в этом?

— Я? Я сомневаюсь в себе!

— Так ты не счастлива этой любовью?

— И да, и нет!

— Но это ни о чем не говорит!

— Я говорю, однако, то, что чувствую.

— Значит, ты и любишь, и не любишь его?

— Ах, нет, нет, я люблю его, люблю, мой Мигель!

— Ну, тогда что же?

— Пойми, я счастлива тем, что люблю его, но меня страшит то, что он меня любит!

— Какое суеверие! Все это пустяки!

— Возможно, что ты прав, несчастья невольно сделали меня и недоверчивой, и суеверной.

— Знай, что несчастье всегда ведет к благополучию, друг мой!

— Дай Бог, чтоб так, однако иди, ведь Луис ждет тебя!

— До скорого свидания! — сказал дон Мигель, целуя в лоб свою кузину.

Спустя минуту друзья садились в карету, в тот момент, когда лошади тронулись крупной рысью от крыльца, одна из занавесок гостиной отодвинулась, и влюбленные обменялись еще одним, последним приветствием.

ГЛАВА XX. Двадцать четвертое

Двадцать четвертого мая 1840 года солнце готово было скрыться за горизонтом, предвещая конец дня, предшествующего дню годовщины буэнос-айресской революции и свержения ненавистного испанского владычества. Тридцать лет назад, чуть ли не в то же время и в тот же час, в 1810 году последний вице-король бесповоротно утратил свою власть. Тщетно испанцы пытались сохранить власть ценой уступок — ожесточенный народ решил окончательно порвать все связи с Испанией.

Ночь окутала землю звездным покровом, погода была ясная, тихая, бывший дворец прежних испанских вице-королей сиял огнями, к немалому удивлению аргентинского населения, с давних пор привыкшего видеть его вечно угрюмым, мрачным, безмолвным, заброшенным, а с захватом власти Росасом превращенным в казарму для кавалерии.

В эту ночь огромные и великолепные залы, в которых некогда давала блестящие необычно роскошные балы и вечера маркиза де Сабре-Монте, в эпоху президентства свидетели бесчисленных любовных интриг, и домашних ссор и сцен в эпоху правления Дорьехо, разрушенные и разграбленные Ресторадором законов, эти залы были опять прибраны, выметены, вычищены, разукрашены обоями из Сан-Франциско и обставлены разнокалиберными стульями, одолженными на этот вечер добрыми федералистами для бала, даваемого сеньору губернатору и его дочери его гвардейской пехотой. На этом балу его превосходительство прийти не мог, так как он в этот день должен был почтить своим присутствием обеденный банкет у кабальеро Уолтера Спринга, который в этот день справлял рождение своей державной повелительницы.

Так как здоровье его превосходительства могло бы пострадать, если бы он после банкета утомил себя пребыванием на балу, то было решено, что его дочь примет на себя роль хозяйки этого бала.

Блестящая иллюминация на площади Победы и свет во всех окнах крепости, то есть бывшего дворца вице-королей, освещали все вокруг вплоть до самой площади Двадцать пятого мая, где разыгрывалась публичная лотерея, скрипели деревянные коньки и карусели и красовался большой шест. Наступающий праздник годовщины провозглашения независимости постоянно производит на всех аргентинцев какое-то магическое действие, вызывая необычайный подъем духа и привлекая в город и на площадь народного гулянья несметные толпы окрестных и городских жителей. Этот своеобразный народ, так быстро переходящий от смеха к слезам и от серьезного к самому пустому, народ с испанской кровью и французским умом, народ, история которого достойна того, чтобы заняться ею, шумно праздновал этот день.

Кареты, подвозившие приглашенных гостей, уже с трудом пробирались по улицам, прилегающим к площади Виктория, то есть Победы, и Двадцать пятого мая. Кучера вынуждены были постоянно сдерживать лошадей, а лакеи браниться, спорить и ссориться с мальчишками Буэнос-Айреса, достойными соперниками парижских гаменов, настоящими чертенятами, которые упорно преграждали дорогу экипажам.

Неожиданно карета, ехавшая от Эль-Ретиро на площадь Победы, подгоняемая напиравшей сзади толпой, задела колесом за лоток со сластями, приютившийся под порталом собора, и опрокинула его. В то же мгновение раздались страшные крики, толпа окружила карету, злополучного кучера обступили со всех сторон, обвиняя его в том, что он задавил по меньшей мере человек десять. Тотчас же подоспела стража. Карета колыхалась среди толпы, как судно в бурном море: стали искать раздавленных, но не нашли даже и раненых, тем не менее женщины хныкали, дети кричали, а мужчины ругались. Стражи принялись усердно работать своими нагайками, отвешивая удары направо и налево, чтобы водворить тишину и порядок, но проложить дорогу экипажу им все-таки не удалось.

— Вперед! Въезжай прямо в толпу, дави кого попало, переломай им кости, если они этого хотят, но трогай вперед, черт тебя побери! — крикнул кучеру из кареты чей-то голос.

— Сеньор страж, — произнес в то же время другой голос, и кто-то выглянул в окошко дверцы, обращаясь к полицейскому чину, усердно лупившему ногайкой по спинам и плечам тех, кто находился поблизости, — сеньор страж, надеюсь, никто не пострадал, вот вам кошелек, раздайте эти деньги тем, кто потерпел какие-нибудь убытки и постарайтесь расчистить нам дорогу, мы спешим!

— Именно так оно и есть, — отозвался полицейский, опуская деньги в свой карман, — тут гам и крик и больше ничего. Дорогу, сеньоры, дорогу! Это добрые федералисты, они спешат по важному делу!

В одну минуту путь был очищен, и пешеходы приперты к стенам.

— Сверни на улицу Федерации и затем поезжай по улице Народных представителей! — приказал кучеру тот же голос.

Несколько минут спустя эта карета, не встретив на своем дальнейшем пути никаких препятствий, остановилась на углу Университетской улицы и улицы Кочабамба.

Четверо мужчин вышли из кареты и один из них приказал кучеру быть здесь опять к половине одиннадцатого ночи. Затем все четверо, кутаясь в плащи, направились по совершенно безлюдной и темной улице Кочабамба к реке. Они шли по двое.

В тот момент, когда они сворачивали на последнюю улицу, ведущую к одинокому дому, стоявшему на набережной, они вдруг оказались лицом к лицу с тремя другими мужчинами, так же как и они закутанными в плащи и шедшими со стороны улицы Балькарсе. Те и другие остановились и несколько минут внимательно присматривались друг к другу.

— Надо что-нибудь предпринять, — сказал один из четверых, — во всяком случае нас четверо против троих! — и он сделал несколько шагов вперед.