Знаменитый газонокосильщик - Бен Хетч

— Как ты мог себе позволить такое сегодня! — восклицает папа.

Заглянувшая в беседку Сара видит, как мы стоим, набычившись, друг напротив друга. Она говорит что-то о десертных ложечках и, бросив на меня хмурый взгляд, выходит.

— К тому же я считал, что это отличная шутка, — замечаю я. — Специально для таких вечеринок. Ты ведь сам смеялся над Большим Элом. Так в чем же дело? Что заставило тебя изменить свой взгляд?

Папа ничего не отвечает и просто поворачивается ко мне спиной. Я снова превращаюсь для него в досадную помеху.

— Ну надо же, чтобы именно сегодня! — повторяет он.

Вся эта белиберда уже начинает выводить меня из себя. Он опять пытается взвалить всю вину на меня — это не он отравил мамин день, а я. Хотя на самом деле, будь мама жива, она бы первой ушла с этой вечеринки. Она терпеть не могла всех его знаменитостей. Она бы предпочла посмотреть «Обитателей Ист-Энда». Это папа любил такие вечеринки. Так что если я кому и отравил вечер, то только ему.

— И хватит делать вид, что это вечер памяти мамы! Несколько роз, приколотых к дверям, не делают вечеринку вечером памяти, — говорю я. — Для тебя это только повод сняться еще с парой знаменитостей, чтобы потом повесить фотографии в бильярдной и всем демонстрировать, какой ты герой. Если здесь кто-то и отравляет мамин день, так это ты, организовавший весь этот бардак. Почему ты не мог провести этот день вместе со мной, Чарли и Сарой? Почему бы тебе не повесить наши фотографии в бильярдной?

Папа краснеет как помидор. Впрочем, я чувствую, что краска приливает и к моему лицу. Он опускается в плетеное кресло и обхватывает руками голову.

— Сегодня ты еще можешь переночевать, но чтобы завтра духу твоего здесь не было, — очень тихо произносит он. — Я не позволю, чтобы со мной так разговаривали в моем собственном доме. Не позволю! — Он открывает дверь и шаркающей походкой выходит в сад.

— Отлично, — говорю я, — я и ночевать здесь не стану. Я уйду прямо сейчас. Только попрощаюсь с Чарли. И не думай, что я вернусь обратно. Я отправляюсь в Судан копать колодцы, и мне наплевать, какие болезни я там подцеплю, потому что лучше умереть от неведомой инфекции, чем жить здесь и выслушивать твои крики из-за того, что я слишком много времени провожу в ванной!

— Не смей будить ребенка! — отвечает он, но силы его уже иссякли, и я не слышу особой убежденности в его голосе.

Чарли просыпается сразу, как только я включаю свету кровати. Он резко садится и, не говоря ни слова, приподнимает одеяло, чтобы я залезал к нему. Я залезаю в кровать и достаю из-за спины футбольные ботинки, о которых он так мечтал. Они оказываются у него прямо перед носом. Я решаю подарить ему ботинки прямо сейчас, так как утром меня уже здесь не будет.

— Да-да-да-да! — произношу я.

— Ух ты! — восклицает Чарли, выпрыгивая из кровати. — «Сан-Марино»! — Он тут же натягивает их и принимается бегать взад-вперед по комнате. Он делает разные финты и демонстрирует обводки. Я опасаюсь, как бы он не разбил себе коленку, и поэтому прошу его остановиться.

— Ну что, будешь выигрывать в этих ботинках? — спрашиваю я.

Он сидит на кровати и не спускает с них глаз.

— Да я хет-трик в них сделаю, ёлки-палки!

Я прижимаю палец к губам, показывая, чтобы он вел себя потише.

— Я тебе говорил? — шепотом спрашивает Чарли. Он снова вскакивает и делает вид, что бьет пенальти. — Я тебе говорил, что, может быть, меня назначат капитаном? Ферраби-Томас уехал на праздники, у Ворстонкрофта грипп, и мистер Говард сказал, что капитаном команды буду я.

Меня смешат фамилии его новых друзей. Я так и представляю их себе с Крестами королевы Виктории на груди.

— Если ты будешь капитаном, то можешь не забивать голов, — говорю я, обнимая его за плечи. — Твоя главная обязанность будет заключаться в том, чтобы воодушевлять других.

Он уже снял бутсы и теперь сидит на кровати, сгибая и разгибая их, чтобы размягчить кожу.

— Ты научился перехватывать мяч? — спрашиваю я, так как раньше ему это не очень удавалось.

— Даааа, — с напором отвечает он и, вскочив, принимается босиком маневрировать вокруг меня. Он создает столько шума, что снизу доносится папин голос: «Чарли, гаси, пожалуйста, свет. Одиннадцать часов».

Чарли снова залезает в кровать, и я накрываю его одеялом. Я хочу сказать ему, что уезжаю в Судан, но у меня уже нет на это времени. С минуты на минуту в комнату может войти папа, чтобы проверить, лег ли он.

Потом Чарли о чем-то вспоминает, и его лицо расплывается в улыбке. Он резко сбрасывает одеяло, сгибает руки, подносит кулаки ко рту и демонстрирует мне свои локти. Сначала из-за спешки я не понимаю, что это значит. А потом до меня доходит.

— У тебя прошли все струпья, — говорю я.

Он пожимает плечами.

— Это потрясающе, Чарли! Это действительно потрясающе! — говорю я, разглядывая его локти. Мне хочется остаться с ним, но я слышу папины шаги и поэтому гашу свет. Я уже добираюсь до двери, когда меня шепотом окликает Чарли.

— Что? — так же шепотом отвечаю я.

— Донателло передает тебе привет.

— Кто?

— Донателло, моя черепаха.

— Ее же звали Медлюшка-Зеленушка.

— Это очень глупое имя.

Я уже берусь за ручку, когда он окликает меня снова.

— Что?

Он перевернулся на живот и лежит, опираясь на локти.

— А я все-таки сделаю хет-трик, ёлки-палки, — говорит он.

Я слышу, как по лестнице поднимается папа, и ныряю в комнату напротив, а когда он проходит мимо, тихо спускаюсь вниз. К счастью, все находятся в саду, поэтому я спокойно достаю свой паспорт из ящика с документами, выхожу через парадную дверь и сажусь в фургон.

Три недели спустя

Большую часть времени я лежу в кровати в футболке и трусах и сплю. Просыпаюсь я всякий раз мокрый от пота. Одно из двух — либо здесь очень жарко, либо у меня температура. Я думаю, что все-таки это температура, потому что врач, который время от времени проходит мимо, произносит слово, напоминающее «лихорадку». Я не слишком в этом уверен, потому что нахожусь в итальянской больнице. Она расположена довольно высоко в горах, и здесь ни у кого нет разговорника и никто не говорит по-английски.

Мне ставят капельницы и три раза в день дают какие-то таблетки, которые вызывают сонливость и сентиментальность. У меня постоянно берут на анализы кровь и мочу, а вместо еды и питья дают только ромашковый чай. Его приносят каждый час.

Вместе со мной в палате лежат два итальянца — старик и еще один мужчина среднего возраста. Моя кровать между ними. Старик все время что-то бормочет и ест прямо с ножа. Он ни с кем не разговаривает и во всем подчиняется моему соседу слева, человеку среднего возраста, которого я про себя называю мистер Командир. Я его так окрестил, потому что он крупный, говорит растягивая слова и, судя по всему, привык, чтобы ему оказывали уважение. К тому же мне кажется, что он — мафиози.

Мистер Командир очень заботливый. Когда меня привезли, он взбил мне подушки, так как я не мог пошевелиться. Он выглядит таким большим и мужественным, что начинаешь чувствовать себя десятилетним ребенком. Я постоянно говорю ему «grazie»[1] за те мелкие услуги, которые он мне оказывает. Итальянец приносит мне рогалики и кусочки сахара, чтобы подсластить ромашковый чай, а также зовет сестру, когда у меня заканчивается капельница.

И всякий раз, когда я говорю ему «grazie», он небрежно отмахивается. Все движения этого человека отмечены благородством и достоинством, и в них нет ни малейшего оттенка угодливости. Например, когда он несет рогалик, то делает это с таким видом, словно выполняет опасное задание.

После каждой трапезы мистер Командир собирает тарелки и поправляет столы и стулья. Остатки пищи он крошит перочинным ножом и скармливает их голубям, которые толкутся на карнизе. Окно выходит на автомобильную стоянку. А еще ниже расположено озеро Орта.

Сегодня помогал мистеру Командиру крошить остатки пищи для голубей. Он сам забрал их с моей тарелки, потому что я все еще не могу вставать. Подойдя ко мне, он сочувственно мне кивнул, и я ощутил невероятный прилив гордости за то, что сделал.

Большую часть времени мистер Командир ходит по коридору и громко разговаривает с больными. Похоже, даже старшая сестра его уважает, так как в отличие от остальных не делает ему замечаний, когда он ходит без тапочек.

В данный момент, когда я пишу это, ему делают укол в попу. Но даже эту процедуру мистер Командир принимает с достоинством. Она не только не унижает его, а, наоборот, возвышает. Он принимает ее, как герой войны принимает медаль.

Думаю, мистер Командир уже давно здесь. У него есть своя личная посуда, сахар и соль.