Апельсин потерянного солнца - Ашот Бегларян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Немного успокоившись, он не заметил, как задремал, прислонившись к рюкзаку, а когда открыл глаза, то увидел перед собой библейского вида белобородого старика с посохом в руке.
— Чьих родов будешь, сынок? — спросил дед, изучая с внимательным прищуром незнакомца.
— Мы из рода Аванеса, — ответил Роберт, вставая с выступающего над землёй кряжистого корня векового дерева. — Аванесанц Грикора внук я.
Старик сосредоточенно наморщил лоб, очевидно, стараясь вспомнить что-то. И вдруг его лицо разгладилось и просветлело.
— Вай, матах иним кез[93], так ведь мы родственники! — воскликнул с радостным удивлением дед. — Иди, я обниму тебя.
Старик заключил юношу в свои жёсткие объятия.
— Эх, жаль, что так всё получилось. Жили себе люди, трудились как муравьи, а в итоге ни с чем остались…
— Вы о ком, дедушка?
— Мы всей роднёй помогаем Алёше встать на ноги, каждый чем может.
Услышав имя отца, Роберт замер на мгновение, словно не веря происходящему. Дед продолжал:
— Ещё спозаранку я отправил им крынку парного молока — девочка хворает, ей это полезно…
Роберт вдруг прослезился, схватил грубые морщинистые руки старика и стал осыпать их благодарными поцелуями. Дед удивился такой реакции юноши, не подозревая, какие важные сведения сообщил ему.
Ощутив прилив неведомо откуда появившихся сил, Роберт схватил рюкзак и побежал вверх по холму, утыканному невзрачными домиками.
«Живы! Спаслись!» — радостно пульсировало у него в мозгу.
Изумление на лице старика стало уступать какому-то благостному выражению, какое, наверное, бывает у святых во время откровений. Он, видно, нашёл объяснение странному поведению парня…
Глава 13
Казалось, жизнь делала всё, чтобы убить в Эрике поэта, заставить замолчать его утончённую душу. Однако заложенное в нём природой поэтическое начало, преодолевая различные испытания, со временем лишь укрепилось и развилось. Но трепетное человеческое сердце способно поддаваться сомнению, сжиматься от страха или боли, и одного лишь таланта, пускай и подкреплённого знанием и мудростью, вряд ли хватило бы для выполнения великой и благородной миссии поэта, мечтающего изменить мир вокруг себя. И тут на помощь пришла сама Любовь. Поэзия, вдохновляемая и подпитываемая божественным началом любви, стала дыханием Эрика, своеобразным кислородом для его души. Но теперь, потеряв свою половину — Лару, земное воплощение этого начала любви, Эрик задыхался, как рыба, выброшенная на берег. Любовь оказалась для него куда важнее и дороже честолюбия поэта и его возвышенных целей.
«У сердца ли, под сердцем — шрам на шраме, / Незаживающая в сердце рана…», — писал Эрик теперь уже не прежним каллиграфическим, а неровным нервным почерком. — «Увы, недолго длилась наша встреча: / Растаяла ты на моих глазах, / Свече подобно. Но любовь твоя / В израненной душе моей не гаснет…»
Эрик искал утешения в собственной боли, всё глубже погружаясь в неё. Он мучительно старался уничтожить невидимую преграду, которая разделила его душу на две части: светлую — от воспоминаний и тёмную, в которой отражалась горькая действительность. Он стремился к Ней: «Родная, жди меня, не дам тебе / На вечности ветрах одной замёрзнуть… / Иду к тебе, иду — продолжим мы / Путь прерванный наш к свету и теплу…»
Лирические излияния возбуждённых чувств, как анальгетик, на время приглушали боль, притупляя чувство реальности и приукрашивая действительность. Но вскоре вновь охватывало безнадёжное, сосущее одиночество.
«Ты подарила строке моей Трепет, мысли — Свет, биению сердца — Надежду…» Нежные строки вдруг сменялись чёрной тоской и отчаянием, мысли теряли стихотворный облик, записываясь лихорадочными предложениями: «С грустной песней, болью и свежими ранами пришла новая осень. Пахнет дымом и порохом… Как тоскливо: в ущельях реки не бурлят, на лугах и пригорках не пасутся телята, стаи птиц улетели из девственных лесов, не слышен больше голос пахарей на полях, на умирающих деревьях в саду каркают вороны, на бесплодных пашнях стрекочут сороки… Что мне делать теперь без любви?..»
Ни погружение в творчество, ни сочувствие и поддержка друзей, ни забота детей, ни вино, в котором Эрик временами пытался найти спасение, не были достаточными для преодоления этого одиночества. Единственный выход из положения — достижение единения с другим человеком в любви — был теперь возможен для него только вне земной реальности.
«Жизнь моя была отчаянным зовом и тщетным криком, сердечной болью и душевной мукой, сизифовым трудом…» — мучился Эрик в депрессии.
Дальнейшее существование, казалось, потеряло всякий смысл. Но если поэт может в сердцах скомкать свой неудачный черновик и решительно бросить в урну, тем самым избавившись от ощущения собственной творческой неполноценности, то Бог не поступает так со своим творением, продолжая с безграничным терпением наставлять его на истинный путь, каких бы мучений человеку это ни стоило. Ведь во всём, что происходит в нравственном мире, виноват в значительной мере сам человек, и Господь даёт ему шанс осознать это… Но пока Эрик был ослеплён горем.
Душевное состояние отца не давало покоя Армену, но он не мог находиться всё время рядом и часто приходил домой лишь поздно ночью. Армен был занят формированием отряда самообороны…
Глава 14
Двадцатипятилетний Даниел крутил баранку городского маршрутного автобуса и, как говорится, в ус себе не дул. Даже о женитьбе, несмотря на наставления родителей, он пока не думал. Ему казалось, что в запасе уйма времени для всего. Даниел даже предположить не мог, что очень скоро жизнь резко изменится, и ему придётся оставить всё и взять в руки оружие, чтобы защитить свой родной край.
Андрей, зубной техник, наоборот, был человеком семейным, добропорядочным и рачительным домохозяином. Теперь и он, почтенный отец, записался в отряд самообороны — бороться за безопасность и мирное будущее своих троих детей.
Мовсес работал в школе учителем математики. У него были проблемы со зрением, о чём свидетельствовали очки с толстыми линзами. Но он очень любил свою родину. Любил не на словах, и потому без колебаний пошёл в добровольцы, хотя никогда не держал в руках боевое оружие.
Размывая возрастные границы, нарастающая угроза войны стёрла в определённой степени и половые различия. Среди бойцов отряда Армена была и девушка. Нет, Гаяне отнюдь не считала войну женским делом.
