Нансен - Александр Таланов

Уже через минуту Иохансен стаскивал с него мокрую одежду, помогал напяливать вещи, оставшиеся на берегу сухими, и уложил в спальный мешок, разостланный прямо на льду. Поверх мешка он заботливо набросил парус и все, что только смог найти, чтобы получше укрыть товарища от пронизывающего, холодного ветра.

Долго лежал Нансен, содрогаясь от озноба, пока мало-помалу по телу не стало разливаться тепло.

Потом как-то сразу охватил его крепкий сон.

Как богата неожиданностями жизнь путешественника! Через несколько дней Нансен начал запись в дневнике такими строками:

"Не сплю ли я? Не сон ли это?Удивляться мне или сомневаться?Действительность это?Или просто видение?"

Недавно еще он плыл в ледяной воде, чтобы спасти себя и Иохансена от верной гибели. Отбивался от нападений медведей и моржей, жил, как дикарь, и был уверен, что предстоит еще долгий путь по льду и морю, путь, полный всяких опасностей, превратностей, испытаний.

Но минуло совсем немного времени, и вот он живет жизнью цивилизованного европейца, окруженный комфортом и благами культуры, в избытке у него горячая вода, мыло, чистая одежда, книги, книги, книги и все, что раньше виделось только во сие.

Как же все это случилось?

Неделю назад во время утомительного лыжного перехода Нансен взобрался на вершину тороса. Издали тянул слабый ветерок, доносился смешанный гул множества птичьих голосов. Взгляд скользил по пустынному берегу, задерживаясь то на голых темных утесах, то блуждая по холодным ледяным равнинам.

Вокруг никого, ничего… Сплошной белый снежный саван.

И внезапно слух уловил звук, до того похожий на лай собаки, что Нансен вздрогнул. Звук повторился. Неужели действительно собака? Нет, наверно, померещилось. Лай больше не слышался, доносился лишь пронзительный птичий гомон — кричали кайры. Ошибся…

Снова взор скользил по бескрайным снежным просторам. Лай! Снова послышался лай, сначала отрывистый, потом заливчатый, громкий. Собаки лаяли в два голоса: один густой, другой более звонкий. Сомнений больше быть не могло. Вспомнилось и то, что недавно довелось слышать звук, похожий на выстрел, тогда подумалось, что трещит лед.

— Иохансен! Сюда! Лай… Собаки!.. Собаки лают!..

Нансен закричал так громко, что Иохансен кубарем выкатился из палатки.

— Собаки? Какие собаки?.. Не понимаю! Нет, я должен удостовериться своими ушами…

Иохансен мигом взобрался на торос, стал напряженно вслушиваться. Прошла минута, другая. И он заявил:

— Да… Мне показалось, что залаяла собака… А впрочем… Нет! Это шум от птичьих голосов. Наверно, крик кайры ты принял за лай.

Впервые друзья разошлись во мнениях. Но Нансена переубедить уже было нельзя. Он настаивал:

— Можешь думать как угодно, а я пойду навстречу людям!

— Каким людям? — усмехнулся Иохансен.

— Которым принадлежат собаки… Вот проглочу завтрак и отправлюсь!

Нансен настолько был убежден в своей правоте, что всыпал в котелок последние остатки неприкосновенного запаса — затхлую маисовую муку, смешанную с моржовым жиром. А за завтраком совсем размечтался.

— Кто бы мог тут находиться: норвежцы или англичане? Быть может, это английская экспедиция Джексона? Когда мы уезжали, они собирались на Землю Франца Иосифа…

Друзья порешили, что один из них немедленно выйдет вперед на разведку, а другой останется стеречь каяки.

Нансен взял лыжи, бинокль, ружье. Перед уходом еще раз взобрался на торос наметить дорогу, а главное, прислушаться: не раздастся ли собачий лай, выстрел или даже человеческий голос?

Ничего не слышалось, кроме гоготания кайр и люриков да резких криков маевок. В самом деле, не крик ли, донесшийся с птичьего базара, он принял за лай собаки?

Шел он раздумчиво, медленно. И внезапно остановился: на снегу явственно отпечатывались свежие следы. Чьи? Песец не мог оставить таких крупных отпечатков. Собачьи? Но разве собака могла, находясь близко от чужих людей, не залаять? И неужели ее лай не был бы тогда ясно слышен?

Чьи же тогда это следы? Может быть, волчьи?..

И вдруг снова забрезжил свет надежды: раздался лай! Он был более громким и ясным, чем раньше. И стали все чаще и чаще встречаться следы.

О, если бы лыжи не застревали в каверзных трещинах, застругах, буграх! Шаги Нансена все же превратились в бег. Он бежал, не обращая внимания на то, что под ногами, впиваясь взглядом в сверкающую снежную даль, напрягая весь слух. Однако опять ничего не было слышно, и даже собачьи следы почему-то исчезли.

Снова возникли думы: не является ли все это плодом разгоряченного воображения?

И вдруг человеческий голос…

Чужой человеческий голос!

Впервые за три года!

Голос человека, раздавшийся в полярной пустыне, звучал как призыв к жизни, как весть о далекой родине.

— О-го-го! — закричал Нансен во всю мочь, во всю силу своих легких. И быстро, как только позволяли лыжи, помчался вперед.

Вскоре снова донесся голос, и с высоты ледяного хребта удалось разглядеть что-то темное, движущееся между торосами. Собака… За ней какая-то фигура. Человек!

Кто он?

Двое людей поспешно приближались друг к другу. Нансен приветственно замахал шапкой. Незнакомец ответил тем же. Собака его заворчала, он окликнул ее по-английски. Значит, англичанин. Кто же он? Может быть, известный полярный исследователь Джексон?

Сердечно протянули они друг другу руки. Поздоровались по-английски:

— Здравствуйте!

— Здравствуйте!

С одной стороны стоял цивилизованный европеец, в клетчатом английском костюме, гладко выбритый и подстриженный, благоухающий душистым мылом. С другой — одетый в грязные лохмотья, перемазанный сажей и ворванью дикарь с длинными всклокоченными волосами, щетинистой бородой, с лицом, настолько почерневшим, что естественный светлый цвет его. нигде не проступал из-под толстого слоя ворвани и сажи.

Каждый из них недоумевал: кто, собственно, стоит перед ним и откуда он пришел?

— Я чертовски рад вас видеть! — воскликнул англичанин.

— Благодарю! Я тоже. Вы здесь с кораблем?

— Нет, мой корабль не здесь. Сколько вас?

— Со мной один товарищ. Он там, у кромки льда. Они шли, продолжая оживленно разговаривать.

Услышав какое-то случайно произнесенное норвежское слово, незнакомец спросил:

— Не Нансен ли вы?

— Я самый!

Англичанин схватил руку Нансена и долго дружелюбно тряс ее.

— Клянусь Юпитером, я рад, необычайно рад вас видеть!

Нансен объяснил, что после двухгодичного дрейфа «Фрама» во льдах он вместе с Иохансеном покинул корабль, чтобы на лыжах достичь полюса. Немного не добравшись до цели, они повернули назад, зазимовали и вот теперь бредут к Шпицбергену…