Миры под лезвием секиры. Между плахой и секирой - Юрий Брайдер

— Чего уж там. Сам напросился.

— Тогда приступим.

— Штиблеты снимать?

— Обязательно. Ради такого случая и клифт не грех сбросить. Потеть меньше будешь.

Зяблик разулся, потом подумал немного и снял куртку. Все это он вручил Смыкову со словами: «Присматривай, а то народ тут ненадежный». Босой Ламех уже взобрался на сковороду и стянул с головы колпак. Сквозь редкую паутину волос жутко торчали рога — два грубых кривоватых нароста, сейчас лишенные золотых чехлов и от этого еще более уродливые.

Зяблик, словно собираясь вступить в ледяную реку, осторожно потрогал сковороду пальцами ноги.

— Еще холодная, — констатировал он, становясь напротив Ламеха.

Тут же аггелы натянули веревки и защелкнули браслеты на кистях Зяблика. Теперь он мог сделать только три-четыре шага в любую сторону. Поверхность сковороды по-прежнему оставалась сравнительно холодной, но дым щипал глаза и першило в носу.

— Никакой заботы о людях, — чихнул Зяблик, — Говорили, святилище, а это коптильня какая-то.

— Сейчас солома сгорит, а дрова сухие, — успокоил его Ламех.

Действительно, дым скоро поредел, а потом и вовсе исчез. Откуда-то потянуло сквозняком, и под сковородой ровно загудело пламя.

— Я вот что давно хочу узнать, — обратился Зяблик к Ламеху. — Каким это образом у вас рога растут? Сначала думал, что это фикция. А потом пришлось одному вашему башку расколоть. Полюбопытствовал. Нет, гляжу, все натуральное.

— Ты в Распятого верил?

— Было дело.

— Значит, не верил. На словах вы все верите. А у нас совсем иначе. Никаких клятв и молитв не надо. Если действительно считаешь себя семенем Кровавого Кузнеца, если помнишь об отце своем постоянно, если хочешь иметь клеймо Каиново

— ты его получишь. Не сразу, конечно. Ну а тех, у кого рога не растут, мы через три года изгоняем. За неверие и криводушие.

— Изгоняете вы их, как же, — буркнул Зяблик, уже начиная переминаться с ноги на ногу. — Не изгоняете, а загоняете… На сажень под землю.

— Об этом их предупреждали заранее. Свою участь они выбрали сами… Как, не жгет еще пятки?

— Мне не жгет… Поешь ты гладко, как по нотам, но одна неувязочка все же есть. По-твоему, все от желания зависит. Значит, если, к примеру, я захочу, чтобы у меня на лбу член вырос, он и вырастет?

— Надо очень-очень сильно захотеть. По-настоящему. Слыхал, наверное, о стигматах? У тех, кто фанатично верит в Распятого, на теле появляются раны, похожие на следы крестных мук.

— Так то, извиняюсь, раны, а не рога. И появлялись они за всю христианскую эру считанное число раз. Да и то у самых заматерелых истеричек. А у вас все сплошь рогатые… Нет, тут что-то нечисто.

— В вашем понимании у нас все нечисто. Не вам, рабские души, судить детей Каина. На самом деле мы единственные чистые, оставшиеся на свете. Если пожелаешь, сможешь в этом убедиться. Чистота наша проистекает от места, завещанного нам Кровавым Кузнецом. Ни один из выродков, называющий себя человеком, не осквернил его своим взглядом или дыханием. Деревья, взлелеянные небожителями, до сих пор плодоносят там. А чудодейственные травы помогают нам овеществить свою веру, делать желаемое реальным.

— Ты об Эдеме, что ли, говоришь?

— Можешь называть это место как угодно. Для нас это наследственная усадьба Каина, отца нашего… Ну что, припекает?

— Припекает, мать вашу! — Зяблик потер подошву левой ноги о штанину правой.

— Это ведь только начало. — Ламех сделал подручным какой-то знак.

Сквозняк еще усилился, раздувая жар под сковородкой, но в то же время сгоняя с нее перегретый воздух. Как Зяблик ни крепился, но ему вскоре пришлось пуститься в пляску — что-то среднее между тарантеллой и матросской джигой. Помедлив немного, принялся прыгать и Ламех — равномерно, высоко, мощно.

— Если не зажарюсь, то грибок точно выведу, — прохрипел Зяблик. — И на том спасибо.

— А ты представь себе, что это не жаровня, а горный ледник, — с издевкой посоветовал Ламех. — Говорят, помогает… И задыханием следи. Раз-два, три-четыре. Раз-два, три-четыре…

Невольно подчиняясь этому темпу, Зяблик тоже пустился вприпрыжку — сначала на одной ноге, потом на другой, — но вскоре опять беспорядочно заметался из стороны в сторону. Ламех между тем продолжал легко и ритмично взлетать вверх, касаясь поверхности сковороды лишь на доли секунды. В подвале повисла зловещая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня, тяжелым дыханием Зяблика да топотом двух пар ног. Внезапно Зяблик закричал — страшно, как зверь, на котором подожгли шкуру, — упал и забился, натягивая веревки.

— Напрасно, — не нарушая ритма своих прыжков, невозмутимо заметил Ламех. — Этим ты себя загубишь раньше времени.

Зяблик вскочил. Боль заставляла его выделывать самые невероятные пируэты и антраша. Теперь, едва только ступни его ног касались раскаленного металла, раздавалось короткое шипение. Несмотря на сквозняк, в подвале противно запахло горелым мясом. Лилечка зарыдала, ей стала подтягивать Верка, хотя ее плач скорее походил на сухое, сдержанное покашливание. Чмыхало попытался вырвать у кого-то из ангелов пистолет, но, получив рукояткой по макушке, залился кровью. Лева Цыпф закрыл глаза и заткнул уши. Лишь Смыков, не утративший присутствия духа, рассудительно заметил:

— Батюшка ваш, Каин, известной сволочью был, но вы его в злодействе превзошли. С чем и поздравляю, граждане аггелы.

Зяблик уже не прыгал и не плясал. Он падал, вставал, грыз свои руки, словно попавший в капкан волк, и снова падал. Сковородка под ним смрадно дымилась. Зато на лице Ламеха не было заметно никаких признаков усталости или боли. Он походил на огромную марионетку, которую на невидимой веревочке поддергивают вверх.

В такт своим прыжкам он заговорил:

— Ты. Проиг-рал. Но. Еще. Не. Позд-но. Выби-рай. Или. Смерть. Или. Служе-ние. Каи-ну.

— Не-е-ет! — это был не вопль, не стон, а нечто похожее на отхаркивание собственных внутренностей. — Не-е-ет! Лучше сдохнуть!

— Тогда подыхай. — Ламех соскочил со сковороды. — Вместо долгой жизни, вместо запредельной силы, вместо тайного знания, вместо власти — смерть, достойная только скота…

Какой-то человек, одетый как простой погонщик мулов, бесцеремонно растолкал аггелов, влез на сковородку, зло зашипевшую при этом, перерезал веревки и отнес бесчувственное тело Зяблика поближе к отверстию в стене, из которого тянуло свежестью. Затем он негромко приказал:

— Воды.

Никто из аггелов, пораженных появлением чужака в тайном святилище, а тем более никто из их пленников не шевельнулся.

— Я никогда ничего не прошу без особой нужды, — сказал человек, лицо которого скрывала видавшая виды широкополая шляпа. — Но уж если такое случилось, мои просьбы следует выполнять.

Было в его подчеркнуто будничном голосе нечто такое, что подействовало на присутствующих, как рев хищника в пустыне, как внезапный приход мрака, как шорох раскрывающейся могилы, как клацанье мертвых костей. Нервы одного из аггелов не выдержали, и он, выставив перед собой пистолет, как испуганный поп — распятие, выстрелил несколько раз подряд.

Дистанция не превышала пяти шагов, и пули должны были неминуемо поразить грудь незнакомца, но все до единой расплющились о древние камни подземелья. Кое-кому из тех, кто внимательно наблюдал за происходящим, почудилось, что силуэт загадочного гостя в этот момент как бы размазался в пространстве.

Грохот выстрелов еще не смолк, а незнакомец уже крепко держал провинившегося аггела за ухо.

— Как раз ты мне и нужен. Ну-ка быстренько сбегай за водой.

Аггел выронил пистолет и на подгибающихся ногах устремился к выходу. Лилечка радостно взвизгнула:

— Дядя Тема, это вы?

— Я, — ответил человек в шляпе. — Но это мы обсудим попозже… А ты бы лучше убрался отсюда, любезный, — это относилось уже к Ламеху.

— У нас не принято становиться на колени перед кумирами, — медленно произнес предводитель аггелов. — Но нынче особый случай. Не каждому из нас довелось зреть того, кто первым оросил землю человеческой кровью, кто научил своих детей воевать и ковать железо, кто наградил плевком лживого бога рабов и попрошаек. Поклонитесь своему отцу, семя Каиново!

Ламех первым рухнул на выщербленные плиты пола, и его примеру последовали все остальные аггелы.

— Придется разочаровать вас, — ответил Артем. — Традиция проливать человеческую кровь пошла отнюдь не от меня. В кузнечном деле и в военном искусстве я дилетант. И, наконец, я никогда бы не позволил себе ударить того, кого ведут на казнь.

— Я и не ждал от тебя другого ответа, отец, — произнес Ламех, упираясь рогами в пол. — Ты тысячелетия был вынужден скрывать свою сущность от недостойных людей и теперь не можешь нарушить этот зарок даже по собственной воле. Мы не смеем осуждать тебя. Мы унаследовали твой дух, твою кровь, и это главное. Веление духа сильнее всяких слов, а голос крови громче звука боевой трубы. Мы всегда сумеем распознать своего отца, в каком бы облике он ни предстал перед нами.