Танец с жизнью. Трактат о простых вещах - Олеся Градова

…Далее опускаю множественность ощущений, спонтанно рождавшихся в моей душе по дороге в лавру, как я открыла ключом маленькую комнату монастырской гостиницы с иконами и электрической красной лампадкой в «красном углу», как вышла на выстланную брусчаткой площадь, пожалев, что надела туфли на каблуках, как ко мне подошла молодая заплаканная женщина, которая просила на операцию для больного сына, как я стояла перед иконой Богоматери и молила ее 6 спасении СВОЕГО ребенка…

Я набрала номер Александра, помощника отца Германа. «Он заболел, сегодня обряда не будет», — ответил мне не по-монастырски деловой голос.

— Как заболел? Я же вчера звонила, вы сказали…

— Он сегодня почувствовал себя плохо…

— А завтра?

— Может быть, завтра…

— Мне надо с ним поговорить, я очень прошу… У меня беда…

Александр что-то почувствовал в моем голосе и стал менее «деловым»:

— А что случилось?

Я попыталась сформулировать свое послание отцу Герману как пароль, чтобы дверь распахнулась, но словно ворона в басне, опять зря открыла рот:

— Мне кажется, что я подверглась атаке темных сил…

— Ну… тут все так говорят… — Его первичновозникший интерес тут же улетучился.

— Поверьте, это правда. — Я пыталась еще как-то удержать его на линии, но он дал понять, что тут таких, как я, — вагон и маленькая тележка.

Он повесил трубку, я начала бродить из одного собора в другой, ставить свечи и молиться, стоя на коленях перед иконами.

Молодой батюшка, отслуживший дневную, вышел из церкви, и прихожане, пытаясь коснуться его руки или одежды, обступили его плотным кольцом. Глаза священника были добры, и я решилась спросить, могу ли ставить свечку за своего сына, если он мусульманин?

— Ты же, дочь моя, православная? Я кивнула.

— А как же сын мусульманин, по отцу?

— Нет, батюшка, просто упустила я его, он свернул с пути истиннаго… — От старания и трепета у меня неожиданно прорезался «православный прононс».

— Молись как о заблудшем, — молвил он с какой-то всепрощающей легкостью и дал поцеловать руку.

Я незаметно стерла помаду и коснулась губами тыльной стороны его довольно холеной ладони.

В стенах монастыря мне становилось легче, как будто старинные кирпичные укрепления защищали меня от демонов, с которыми мне довелось так близко сойтись. Среди страждущих, но светлых людей, выстаивающих многочасовую очередь к мощам Сергия Радонежского, я чувствовала себя «нечистой», но опять маскировалась под обычную прихожанку.

Постепенно приходили спокойствие и умиротворение. Весь день я пила воду из источника, к обеду разжилась какой-то медовой ковригой. Есть не хотелось. Уже вечером, когда ворота закрывались, я покинула лавру. Та молодая женщина все еще стояла на площади и собирала пожертвования. Я достала тысячную купюру из сумочки…

— Что с твоим ребенком?

— Лейкемия…

Я хотела спросить, как зовут малыша, но почему-то вспомнила слова Антона: «Каждый раз, когда ты будешь давать милостыню, твоя жизнь будет таять, как шагреневая кожа». Я протянула ей денежку и подумала, что никто не знает, где этот край. Как никто мне не ответит — может, тот мир, в который мы посланы, и есть ад, и мы должны пройти все девять кругов, для того чтобы вернуться в Обитель.

Женщина как-то суетливо благодарила меня, как будто это были большие деньги, которых могло хватить на операцию, если она действительно была необходима ее ребенку.

— Скажи имя, чтобы я молилась за тебя, — сдерживая слезы, произнесла она.

— Молись за сына моего Никиту…

Утром в шесть я уже была на утренней службе в Троицком соборе. Когда закончилась литургия, батюшка распахнул ворота алтаря, и я, ослепнув от хлынувшего сквозь мозаичные окна солнца, поняла, почему алтарь ставят на восточной стороне храма. Чтобы верующие испытали тот самый восторг — будто свет нисходит к тебе и изгоняет тьму.

На исповеди я опять путалась в показаниях:

— Не знаю, как сказать, батюшка. Боль в моем сердце, боль за сына. Я грешна, я была плохой матерью. Он связался с ребятами-южанами. И под их влиянием принял ислам. И я не могу ни свечу за него поставить, ни молиться за него не могу.

— Он убежден или заблуждается?

— И то и другое, он ребенок, он слеп, он не ведает, что творит.

— Приводи его сюда, он покается, и его простят.

Повисла пауза, и я поняла, что он ждет других признаний. С моего лица, тронутого болью и тревогой, он считал свою собственную информацию.

— Я полюбила человека. Он оказался черным…

— Как это черным?

— Черным магом…

Смиренность в его взоре уступила место суеверному ужасу. Вот уж ожидал чего угодно, только не этого. Мне стало страшно, что он прогонит меня, я вспомнила, как Афине, «ведьме с Портобелло», отказали в причастии, потому что от нее ушел муж и церковь посчитала ее недостойной. Я шептала оправдания, говорила, что раскаиваюсь, у меня мутилось в голове от долгого стояния на коленях, я думала о том, когда закончится эта пытка, ведь любовь не может быть преступлением перед Богом.

— Ты хочешь привлекать внимание. Одеваешься ярко. Ты притягиваешь темных людей. Изменись, откажись от всего, из чего, как тебе кажется, состоит твоя жизнь. Приди к Богу. Искренне, истово. У тебя печать диавола на лбу! Тебе надо прийти в церковь, другого спасения нет…

И мне опять показались знакомыми эти слова… Он наложил на меня епитимью, сказал молиться сорок дней и перекрестил тремя перстами…

Возле Предтеченского храма стояли люди. Плотная и решительная толпа дожидалась отца Германа. Значит, он выздоровел, значит, сегодня все и произойдет. Маленькая записка на дверях церкви оповещала о службе, назначенной на три часа дня. Сейчас около двенадцати.

Я встала в «хвост» собравшихся, понимая, что стоять придется долго и вряд ли здесь можно занять очередь и отойти по делам. Накрапывал дождь. Девушка рядом со мной раскрыла зонт и предложила мне укрыться вместе с ней. Я поблагодарила. Мельком оглядела ее по-женски — тоненькая, хорошо одетая, шпильки, чулки-сеточка, лаковая сумка, хороший телефон. Аккуратные и привлекательные черты немного усталого лица.

Часа через два толпа начала сжиматься, и мы уже стояли тесно прижавшись друг к другу, практически не дыша. Я спросила:

— Ты первый раз здесь? — Да.

— И я первый.

— А ты откуда узнала про отца Германа?

— Люди добрые посоветовали.

Наши глаза встретились, я увидела в ней своего «энергетического двойника» — видимо, внутри нее сидел тот же демон, что и у меня. И так же, как я, она надеялась на избавление. Неизвестная светлая женщина направила ее сюда. Она тоже поняла это. Так в миру встречаются бывшие заключенные, узнавая друг друга по только им понятным знакам.

Какая-то бодрая бабушка, похожая на моих активисток на митингах, схватила меня за рукав:

— А ты больна?

— Да вроде нет.

— А зачем тогда пришла?

— Бабуль, я не больная, я недообследованная… — пробовала я успокоить активистку антидемонического движения.

В три часа открылась щеколда на двери, но нас не впускали. Мужчина в светском костюме, по повадкам это и был Александр, привычно раздвигал толпу, чтобы в церковь внесли инвалидную коляску. За ним следовали несколько парадно одетых мужчин, которых он также вел за собой.

Толпа заволновалась, чувствуя чужие привилегии и деление мира на «своих» и «чужих». «Даже в церкви есть свой блат», — подумала я и вдруг увидела, как плотный поток ринулся за ними в узкий проход. На лестнице кто-то упал, испуганно плакал ребенок, женщина потеряла сумку и истошно орала, бросаясь под ноги людского стада. Кто-то кому-то залепил в лоб коленом. Я начала терять равновесие, так налегали сзади. Я схватила девушку, с которой мы уже почти сроднились, за руку и скомандовала всем образовать живую цепь и стараться сдерживать напор, иначе тех, кто поднимается по лестнице, просто раздавят.

Я очень хорошо помнила этот прием из прошлой жизни — когда проводила на улице благотворительные акции по раздаче голодным продуктов питания. Мой тогдашний босс, лидер «Партии бедных» Мурадян, выступавший «гарантом защиты интересов тех, кто сегодня находится за чертой бедности», подгонял контейнер с морожеными курицами и прямо на улице раздавал их нуждающимся. Люди дрались за некрупных синюшных курей, рвали одежду и царапали друг другу лица. Давка была невозможной, еще один такой натиск, и из людей начнут выдавливать внутренности прямо на асфальт. Орала какая-то баба… похоже, куры заканчивались. Я тогда заставила толпу разделиться по секторам и взяться за руки, для того чтобы не превратить хорошее дело в новую Ходынку, и таким образом сдержать напор… Потом Мурадян играл на баяне, пел частушки, обещал, что скоро в России не будет бедных… И люди ему верили. Добрый был человек, все говорил: «Ежика жалко», когда смотрел порнушку с лесными зверьками… Работая на «Партию бедных», я купила себе первую в жизни каракулевую шубу. Начиналась зима, и иначе мне совсем нечего было носить.