Бобы на обочине - Тимофей Николайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он только подивился — какие чудные формы может принимать наваждение от поднявшейся температуры…
Бобби-Синкопа давно уже мучался от озноба, теперь же дрожь становилась почти невыносимой. Зуб на зуб не попадал. Каждый порыв мокрого ветра порождал новую встряску, уже почти неотличимую от судороги.
И тогда Бобби-Синкопа сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Хватит…
Шелест прекратился — разом…
— Хватит, — повторил Бобби-Синкопа в окружившую его тишину. — Хватит… Я… я сдаюсь.
Он закусил губу, не ощутив, впрочем, особого стыда от своей капитуляции.
Быть может — зима и в самом деле не так ужасна? Может, она — неизбежность, которую просто стоит принять?
В любом случае, — решил он. — Мне нужна крыша над головой — хотя бы на короткое время. Отогреться…
Огонь…
Тяжелый плед…
Пылающий камин и скворчащие в пламени поленья…
Он отчаянно мотнул головой и видения нехотя отплыли от неё, как ленивые рыбины. Он намотал на кулак гитарный ремень и сдавил его, что было сил — выбитые сегодня пальцы сразу же заломило. До чего же муторная вышла боль — чем-то похожая на зубную.
Он поплёлся по тропинке, то и дело приостанавливаясь и пробуя землю перед собой носком ботинка.
В этом, в общем-то, уже не было особой нужды — тропинка больше не пряталась от взгляда. Но во что Бобби-Синкопа никак не мог поверить, так это в то, что её проторил обычный фермер — тропинка вилась столь причудливо и замысловато, меняла направление так резко, оборачиваясь чуть ли не вокруг каждого встреченного куста, что Бобби-Синкопе казалось — его нарочно крутят туда-сюда, словно при игре в жмурки. Очень скоро, он потерял всякое представление о том, куда идёт — попеременно оказываясь то лицом к далёкому шоссе, то спиной к нему. Однако он, несомненно, продвигался куда-то — осиновый подлесок, где случилась недавняя драка, растаял во влажной пелене, как сон…
Фермер, возделывавший поле, вовсю продолжал чудить — ботва вокруг становилась то гуще, так что ему приходилось осторожно переступать через плети, лежащие поперёк тропинки… то реже. Однажды Бобби-Синкопа и вовсе вышел на такое место, что просилось назваться поляной… если б речь шла о деревьях, а не о картофельных кустах. Потом тропинка опять запетляла и замельтешила, но впереди уже была различима её конечная цель — Бобби-Синкопа увидел серую бревенчатую стену и тусклые глаза-оконца, смотрящие на него издали, пристально и испытующе…
Дом был настолько стар, что казался выросшим из этой земли, как ещё один картофельный куст — пазы меж брёвен самых нижних венцов были столь туго набиты землей, что трава могла бы расти прямо на них, если бы захотела. Крыша у домика выглядела скособоченной — быть может, из-за неровно уложенной черепицы, а может, и взаправду какие-то стропила просели — но крыша сидела набекрень, нависая щелястым карнизом до самых окон, и от того казалось — дом смотрит на него из-под низко надвинутой шляпы…
Бобби-Синкопа подошёл к навесу над крыльцом, стараясь ступать так, чтобы под подошвами не чавкало… Тропинка как-то незаметно исчезла из-под ног — перед домом обсыхала обширная площадка равномерно утрамбованной земли. Несмотря на возраст и неказистый вид издали, дом был явно жилым — никаких тебе заколоченных дверей или высаженных местными мародёрами оконных переплётов. Штабель колотых поленьев около крыльца был уложен крест-накрест, комлями в разные стороны. Пирамида плетёных по-старинному корзин вплотную примыкала к одной из стен. Какой-то огородный инструмент на длинных черенках — сушился, составленный шалашиком, будто охотничьи ружья на привале.
Бобби-Синкопа осторожно обошёл все эти нагромождения сельского скарба и зачем-то оглянулся — его следы, отчетливо выдавленные на голой земле, цепочкой пересекали двор. Больше нигде утрамбованная подмокшая земля не хранила ни единого отпечатка. Даже возле крыльца их не было, хотя на сами ступеньки — изрядно натаскано земли.
Бобби-Синкопа постоял в нерешительности напротив двери, потом позвал:
— Эй… Есть кто-нибудь?
Он совершенно не представлял, что будет говорить, если дверь сейчас отворится, и на крыльцо выйдет хозяин.
Наверное, спросит его о дороге в город, но… чего о ней спрашивать: крыши прочих домиков — вон они, их отсюда видно, и хозяин просто ткнул бы пальцем в их сторону. Попроситься у него на постой? У Бобби-Синкопы есть деньги, и он может хорошо заплатить. Ему нужно хоть час-другой побыть рядом с живым огнём и выпить чего-нибудь горячего…
Не хочу в город, — скажет он. — Хочу тишины, хочу тепла от вашего камина! За любые деньги…
Наверное, так…
Хозяин, должно быть — покрутит пальцем у виска… или сходит за дробовиком.
Он подошёл к двери вплотную и позвал уже громче:
— Эй!.. Кто там?!
Но дверь, как и в первый раз, даже не шелохнулась.
Бобби-Синкопа наступил на крыльцо, и первая доска заверещала под ним, будто пробудившись от спячки. Он сейчас же увидел — дверь не заперта… даже приоткрыта — сквозь щель внутрь нахлестало дождем, виден кусок дощатого пола, намокшие доски потемнели. Ржавыми букашками рыжели на них гвоздевые шляпки. Бобби-Синкопа, уже не колеблясь, толкнул дверь от себя. Коротко взвизгнули петли, неожиданно просыпалась толчёная земля от притолоки. Дверь отворилась, задевая краем об пол. За порогом стояла лужа, в которой одиноко плавал ярчайше-зелёный, глянцевого блеска лист.
— Эй!.. — сказал Бобби-Синкопа вглубь дома, хотя уже видел, что ответить некому.
Дом был пуст изнутри, пуст как вылущенная скорлупа. Он состоял всего из одной комнаты… только за кирпичной печью был отгорожен тёмный спальный закуток. Бобби-Синкопа очень широко шагнул, минуя разом и порог, и лужу за ним. Ботинок брякнул подошвой по дощатому полу, и звук вышел глухой и гулкий. Зелёный лист боязливо свернулся в луже и погрузился на самое дно.
Словно загипнотизированный, Бобби-Синкопа пошёл к печи. У неё была широченная топка — чем тебе не камин? — и кирпич вокруг топки был сплошь обмётан копотью. Пара поленьев сиротливо лежали поодаль…, а поверх них плашмя лежал топор с немыслимо зазубренным лезвием. Ещё рядом притулилось старое кресло — обычное четырёхногое…, а не качалка, как привиделось Бобби-Синкопе в его наваждении — столь же старое и ветхое, как и всё вокруг. Деревянный каркас был оплетён сухим прутом — так же кустарно и небрежно, как корзины во дворе, да забран поверх дырявыми чехлами из мешковины.
А
