Андрогин - Владимир Ешкилев

«Это не мой путь», – мысленно повторял и повторял он, и сразу спрашивал свой спасенный разум:

«А каков же мой?»

И не получал ответа.

Даже намека на ответ.

Даже тени намека.

Он шел пустынной дорогой: одинокий, бездомный, беспутный. Снег мгновенно припорашивал его следы.

«Вот так и пройду этим миром, не сродный с учениями и системами. Не признанный авторитетами, не получивший посвящений и вещих паролей. И сразу же после смерти на следы мои сойдет снег забвения. Ни революционер, ни святой не получится из меня. Буду петь в церквях, учить школяров в бурсе. Кто знает, может быть, в тех непутевых чинах найду тропу, ведущую к истинному смирению? Наверное, еще рано мне приступать к отрицающим упражнениям афонских молитвенников. Дождусь, когда волосы поседеют, разум устанет познавать, а телесные страсти утихнут. Тогда вернусь к Авксентию или к его досточтимым ученикам. Они люди святые, милосердные. Не отвергнут убогого, примут».

Он прошел село, на миг остановился возле дома, где жила семья Нырка. Воспоминание о досадном недоросле дало толчок новым отчаянным мыслям Григория. Как, не выходя из смиренной и странствующей формы своей, найти путь к простым сердцам, к разумам убогих духом и судьбой? И нужно ли тот путь искать?

Он двинулся дальше, окруженный отчаянием, и рассвет не принес ему обычного облегчения. Серым и тусклым был тогдашний восход солнца, тяжелые тучи цепляли верхушки тополей, и снег сыпался из них, как перхоть с бород немытых иноков.

Он шел, шел и впервые за последние недели не исчислял девяток и троек при вдохах и выдохах. Странно, но это принесло ему великое облегчение.

«Это меня Авксентий так испытывал, – размышлял Григорий. – Запутал глупого и восторженного профана числами и затыканием ноздрей. Во враках, яко в пустой шелухе, спрятал старец премудрый зерно Истины. Посмеялся надо мной, представив учение афонских отцов в обличье бессмысленных уроков и правил. Отрыгнул меня, яко блевотину. Если бы я сразу уразумел иронию, заметил сей капкан, то надлежаще подготовил бы себя к испытаниям и сподобился бы допуска к правдивым тайнам. А я, как мальчишка, кинулся сопеть через левую, через правую. Впал в детское мудрствование. Опозорился. Потерял, по простоте неправильной, уважение старца. Даже не потерял, так как не было у святого человека ко мне и малой доли уважения… – Он набрал полную горсть снега и приложил его к раскаленному злыми мыслями лбу. – Жалкий школяр, отставной пиворез, сектярский нищий, фигуральное посмешище, сухая мотыль – вот мои истинные чины и титулы перед Сущим…»

Где-то позади него зацокали копыта, загрохотали железные обода колес. Накрытый кожаным пологом резвый возок догонял Григория. Он сошел на обочину, там споткнулся и едва не упал в припорошенную снегом яму.

Когда возок сравнялся с ним, Григорий выбивал из своих барваков снежную пыль.

– Ehi, guagliol'o![136] – услышал он знакомый голос. – Куда ведет эта чертовая дорога?

– Дальфери, старый пес, неужели ты до сих пор не знаешь, что все чертовы дороги ведут в пекло? – итальянские слова сами выпрыгнули из памяти Сковороды.

– Olla! Черти б меня взяли! – закричал акробат, спрыгивая с козлов. – Это же наш маленький Григо! Лейла! Лидия! Просто невероятно! Мы его все-таки отыскали!

– Полегче, Карл, полегче… Ты сломаешь мне ребра. – Григорий уже понимал, что таких случайностей не бывает, что высшие силы послали ему знак. Ясный приказ отчалить от берега отчаяния.

– Однако, парень, у тебя жар, – Дальфери приложил ладонь ко лбу Григория. – Плохи дела… – он вынул из-под овечьего кожуха флягу. – Пей!

– Что это? – скривился Сковорода, сделав глоток. Жидкость обожгла ему горло.

– Лечебная настойка моей бабушки, – объяснил акробат, оглядываясь на возок. – Где вы там, ленивые женщины?! Неужели вы не хотите поприветствовать Григо?

– Хотим, хотим. – Цыганка выглянула из выложенных мехами недр кожаного купе. – Но Лидия боится обморозить лицо.

– Ты посмотри на нее! И это крестьянская дочь… – сокрушенно покачал головой старый вагант. – Видишь, Григо, как быстро эти ленивые женщины привыкают к роскоши и удобствам… Давай быстрей забирайся в нашу повозку. Она, конечно, не такая просторная, как наш старый добрый фургон, но там под мехами женщины. А где женщины, там натуральное тепло. Мы должны привезти тебя в замок живым.

– В какой еще замок?

– Я забыл его чертово название. Оно слишком варварское для моего отощавшего мозга. Знаю только, что замок принадлежит какому-то принцу Чаторскому.

– Чарторыйскому, – догадался Сковорода. – А зачем нам тот замок?

– Там тебя ждет-дожидается новая владелица «Олимпуса».

– Новая владелица? Пан Федеш продал цирк?

– Продал, – подтвердил Дальферо и широко улыбнулся. – А куда бы он делся. За такие деньги я бы продал три таких гребаных вертепа, как наш.

– И кто же эта счастливая собственница?

– Ты не догадываешься?

– Не мучай парня на морозе! – крикнула Лейла. – Пусть залезает к нам.

– Вот ведь старая потаскуха! – сплюнул акробат. – Видишь, не терпится ей поджарить твою колбаску на цыганской сковороде… А новая собственница тебе хорошо известна. Это ее светлость графиня Клементина д'Агло, сестра покойной Констанцы.

«Покойной? Констанца погибла?» – В его голове взорвалась небольшая дрезденская петарда.

То ли от бабушкиной наливки, то ли от жара мир в голове Григория проделал акробатическое сальто, на миг стал неестественно ярким, пискнул и канул во тьму.

– Вот тебе и на… – проворчал Дальфери, держа на руках потерявшего сознание Сковороду. – Кто бы мог подумать, что он до сих пор любит несчастную Эпонину!

– Здесь, в этом замке, он встретился с Хранителями, здесь он получил свое третье посвящение, – произнесла жрица по имени Лидия, садясь на край полуразрушенной стены. – Так гласит предание.

– Он перешел в язычество?

– Нет.

– Но ведь…

– Ты еще поймешь, что для служения родной земле не нужно никуда ниоткуда переходить. Земля не требует отречения от неба. Небо само по себе, а земля сама по себе. Они самодостаточны. Но между ними сидит Ехидна, которая пытается поссорить землю с небом. Убей в себе Ехидну и прими в сердце равнозначно и образ земли, и образ неба.

– А они там не поссорятся?

– Где? – не поняла жрица.

– В сердце.

– Если оно бьется ровно, тогда нет. – Лидия смотрела куда-то далеко, вдаль, мимо деревенских домов, окружавших руины, мимо летнего марева за домами, в подсвеченный солнечными лучами горизонт. – Сковорода примирил два мира третьим. Он нашел все ответы в Библии. В его мире Библия заняла то место, на котором у возлюбивших себя профанов сидит Ехидна. Но Библия не ссорила, а соединяла миры. Сковорода понимал Ехидну как Антибиблию. А Библию, наоборот, как Антиехидну. Как универсальный ключ всемирной гармонии. Он самостоятельно пришел к такому самобытному видению истока гармонии. Ты ведь, наверное, читал трактат, спрятанный в подсвечнике.

– Читал.

– Ну а о трех мирах в философии Сковороды вообще везде написано.

– Я в курсе.

– Есть еще вопросы?

– Еще два.

– Задавай.

– Первый: кто еще из известных людей был Хранителем, кроме Сковороды.

– Из известных? – Лидия растерянно наморщила носик. – Я всех не помню. Но из тех, о ком пишут в учебниках по истории, – никого. Были масоны из друзей писателя Котляревского, потом ученые. Было два библиотекаря, провинциальный врач, археолог и даже один анархист, сподвижник Махно. Он, кстати, предок Лилии… Второй вопрос?

– Зачем вы убили профессора?

– Сколько говорить тебе: об этом поговорим позже.

– Когда?

– Придет время.

– Он был моим предшественником? – Вигилярный попытался поймать взгляд Лидии, не сумел и спросил: – Мне вы тоже когда-нибудь кишки выпустите?

– Существует такое правило: знание растет постепенно, день за днем, шаг за шагом. – Лидия подставила свои темные глаза под его взгляд и смотрела не мигая. – Следующий шаг невозможен без предыдущего. Каждый шаг требует времени. Иногда месяцев и лет. Чего-то даже я не знаю. Хотя прошла путь, намного длиннее и сложнее твоего. Кстати, во времена Сковороды здесь, среди Хранителей, также была девушка по имени Лидия. Она была из Словении, очень красивая. С тех пор это имя стало чем-то вроде титула. Я восьмая «Лидия», если считать от той словенки.

– Она твоя прапрапрабабушка?

– Нет, – покачала головой жрица. – У посвященных редко рождаются дети. Есть, Паша, такой изначальный закон: если ты вовлечен в магические ритуалы, значит, должен отказаться от продолжения рода.

– Почему так?

– Потому что в жреческих семьях накапливается… Скажем так: со временем там нарастает так называемый упрощающий потенциал. Это условное название. Я постараюсь объяснить.