Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948 - Генрих Айнзидель

Слава богу, такие попытки обречены на провал, иначе все это будет означать смерть для коммунистического движения. Как только эмигранты снова окажутся за границей, они будут вынуждены вновь начать мыслить самостоятельно и проявлять терпимость к мнению других людей. Только тем из слушателей школы, кто сохранил свою личность, удастся справиться с этим; остальные будут сметены, как солома под порывом ветра, с арены революционной борьбы. И произойдет это самое позднее тогда, когда они впервые не получат очередных регулярно передаваемых инструкций.

Пленарная сессия комитета и день рождения Зейдлица. Нас с Бехлером отвезли в Лунево на машине. Показалось, что мы попали в сумасшедший дом.

Я все еще пребывал в шоке от 20 июля, но генералы жили в состоянии эйфории. Увидев меня, Зейдлиц, забыв про свою неприязнь ко мне, бросился в мою сторону и протянул мне руку.

— Через четыре недели мы будем в Германии! — воскликнул он. — И это только начало. Только сейчас начнутся настоящие события! Увидите сами!

Он показал мне проект обращения к солдатам группы армий «Север», которая вот уже несколько дней как оказалась отрезанной в Прибалтике. В обращении, которое русские уже распорядились отдать в печать, давались гарантии на случай, если группа армий капитулирует. Части, перешедшие на сторону Национального комитета, останутся в строю, их солдатам будет разрешено оставить стрелковое оружие.

— Вот видите, Советам тоже не нужен распад Германии, — продолжал Зейдлиц, не сумев удержаться от того, чтобы не бросить это мне в лицо. — Они хотят сохранить боеспособные войска для поддержания мира точно так же, как и мы.

Отвечать было бесполезно. Но обращение так и не было отправлено адресатам, поскольку немецкое командование сумело восстановить связь с группой армий «Север». В любом случае у меня не было никаких шансов возразить, так как мой рот был занят тортом с марципаном, который русские приготовили ко дню рождения генерала. Четыре красные розы из марципана символизировали его четырех дочерей.

— Разве не прелестно? — раз за разом продолжал спрашивать генерал. — Настоящее произведение искусства!

«Отец народа», как стали называть Зейдлица после попытки создать правительство, явно успел потерять здравость ума. Я что-то вежливо пробормотал в ответ и поспешно ретировался. Наши доктора постоянно заявляли, что Зейдлиц пребывал в маниакально-депрессивном состоянии. Теперь я и сам видел, что это было так. Причиной очередной мании стало присутствие фон Паулюса, Штрекера, а также еще двадцати генералов, которых недавно взяли в плен на центральном участке фронта{90}. 8 августа Паулюс выступил по радио с речью против Гитлера. Все пленные генералы с Центрального фронта подписали воззвание русских, в которых призывали немецкий народ прекратить войну. После этой «победы» над фельдмаршалом и примкнувшими к нему генералами Зейдлиц мог теперь больше не беспокоиться о том, что когда-нибудь каста военных изгонит его из своих рядов как отступника, предателя и ренегата. Это беспокойство постоянно выводило его из равновесия. Это был тот же страх, что заставил генерал-полковника Штрекера не уподобиться Паулюсу, который отказался от дальнейшей борьбы, продолжать оборонять северный фланг окруженной армии под Сталинградом в течение еще целых двух ужасных кровавых дней. И это несмотря на то, что командиры двух полков буквально на коленях просили его капитулировать. Это был страх перед мнением других людей, перед необходимостью принимать решение, стремление спасти лицо. Но теперь и Зейдлиц чувствовал, что он больше не находится в изоляции. Он чувствовал за собой оправдание. Теперь все его проблемы были забыты, а с ними пропало и ощущение реальности.

Пленарная сессия представляла собой что-то вроде спектакля, во время которого Паулюсу и генералам с Центрального фронта{91} демонстрировали «массовый народный фронт», который представлял собой комитет. Зейдлиц произнес речь о военной и политической обстановке. После слезливой вступительной части, где он выступал сразу в трех качествах, офицера, его лошади и конюха, генерал перешел к вызвавшему общий смех рассказу о том, как ему пришло в голову создать Союз немецких офицеров.

— Я на сто процентов был против этого, — уверял он присутствующих. — Но после пяти минут разговора с Вайнертом и Пиком я изменил точку зрения. Мои выступления всегда готовил Корфес, но выбирал цитаты лично я.

После этого последовала декларация о его философской позиции, представлявшая собой первую речь, составленную генералом лично:

— Эти полтора года я прожил, пусть и пребывая в нынешних стесненных обстоятельствах, в Советском Союзе, земле построенного и строящегося социализма. За эти восемнадцать месяцев я честно пытался узнать эту страну, ее народ и сам социализм, но более всего дух, ум и сердце людей и их культуру. Для этого мне пришлось тщательно изучить диалектический материализм, теоретические основы социализма, великую доктрину Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. В результате я понял, какими могучими умами было создано это учение, которое прежде, и я честно это признаю, было мне неизвестно, но без которого я бы не смог приблизиться к полному пониманию происходящего. Сегодня я низко склоняю голову перед этими великими людьми, которые вымостили нам путь к лучшей жизни. Созданный и развитый ими диалектический материализм — как я начал понимать в результате моих занятий — несомненно, сегодня является одной из самых прогрессивных идей в мире. Так и Германия будущего, и в особенности ее общественные демократические основы, будет испытывать все большее влияние диалектического материализма, на котором основан социализм. Таким образом, социализм станет одной из двух главных опор новой Германии.

Однако великие, имеющие всемирное значение будущие идеи, которые поведут объединенные народы к новой жизни и совместному труду, не будут односторонне базироваться лишь на диалектическом материализме. Я свято убежден, что человечеству, бесспорно, понадобится и философия идеализма, без которой невозможно достичь истинной гармонии в жизни, во всей духовной и материальной культуре. Только признав все это, можно будет создать прочное, долговременное и по-настоящему мирное сообщество народов. Наша задача состоит в том, чтобы вновь достичь гармоничного союза идеализма и материализма. Если я правильно это понимаю, развитие этой страны движется как раз в этом направлении.

Моя способность глубоко приникать в суть вещей обусловлена большим опытом, приобретенным за время долгой и необычно активной жизни. Я начал жить во времена кайзеров, в 1888 году, ставшем таким значительным для нас, немцев{92}. И только после того, как я получил ранения в голову и обе руки, меня признали вышедшим из строя. Я выглядел так, будто кто-то вылил на меня ведро с кровью. И когда тогда, в день моего рождения тридцать лет назад, я оказался первым раненым солдатом, попавшим в госпиталь моего будущего тестя, мой собственный отец, за которым послали, не узнал меня. Веселый молодой лейтенант, который на тот момент не интересовался серьезной стороной жизни, стал другим человеком. Для меня Вторая мировая война закончилась ужасающим опытом сталинградского ада. Потом был плен с его ценнейшими уроками, которые дополнили мой прежний опыт. Все это было важно.