Гугенот - Андрей Хуснутдинов

— Куда мы? — сказал Подорогин.

Харитон Савелич ответил вопросом:

— Ты зачем убег? Фонарь с кайлом уволок. Вот человек. А если ночь?

— Куда мы? — повторил Подорогин.

— Известно куда, — хмыкнул Харитон Савелич, оглянувшись на него и удивленно и даже с некоторым испугом.

Подорогин, чувствуя, что у него начинает гореть лицо, потер лоб. В багажнике гремела канистра. Выждав минуту, он спросил вполголоса:

— Так куда?

В этот раз Харитон Савелич покосился в его сторону с откровенным страхом.

— Пе… — Он осекся, поперхнувшись. — В Первопрестольную.

Подорогин взглянул в боковое окно, в черную ползущую гущу леса.

— Куда?

— Вот раскудахтался! — рявкнул от страха Харитон Савелич. — Ты русский язык понимаешь?.. В Москву! Еще раз сказать?.. В Белокаменную! До Берлина бензина не хватит, до Парижу — колес. Куда было сказано, туда и везу. Мне-то что?

— Ладно, — отмахнулся Подорогин.

Через несколько километров лесная дорога вливалась в такое же пустынное и неосвещенное шоссе.

Подорогин опустил оконное стекло.

— Где это?

— Каширка, — зевнул Харитон Савелич, но, задумчиво набычась, похлопал по рулю. — Нет — Ленинградское, тьфу.

Подорогин покачал головой: разбитая четырехполосная дорога не могла быть, конечно, ни Каширским, ни Ленинградским шоссе. По обочинам бежал редкий, утыканный хромыми столбами подлесок, цветущие заводи вспыхивали под ржавым светом луны. Не было видно ни заправок, ни магазинов, ни мотелей, ни постов ГАИ — ничего. Лишь однажды справа показался сгоревший остов бетоновоза. Подорогин, закусив губу, украдкой наблюдал за Харитоном Савеличем, который беззаботно посвистывал в усы.

Город начался как-то исподтишка — не со стелы, не с кольцевой развязки, а с обложившей обе стороны дороги мусорной свалки. Приземистые двухэтажные дома на окраинах перемежались облезлыми бараками, асфальтовое полотно — разлезшимися деревянными панелями, рыжей глиной. Гнилым ломаным гребнем — сначала справа, потом слева — подступил высокий заводской забор, в небо взметнулись кирпичные трубы, а в окна пахнуло чем-то удушливо-едким, железистым. Забор, вихляясь, тянулся километра полтора, когда же он наконец сгинул, выяснилось, что «газик» едет не по улице, а по заводскому двору. На одном из перепутий между громадными запущенными цехами как ни в чем не бывало работал светофор. После того как Харитон Савелич остановился на красный свет, Подорогин не выдержал:

— Сокол? Чапаевский?.. Где мы?

Харитон Савелич снисходительно промолчал.

За светофором заводские постройки стали помалу перебиваться бараками, потом снова появились двухэтажные дома с палисадниками, даже детские площадки, зазвучал не то баян, не то телевизор, и было уже не ясно — поселение это на заводском дворе или жилые кварталы, уступившие натиску завода. Харитон Савелич продолжал беззаботно посвистывать. Подорогин выставил в окно распростертую пятерню. Чем дальше, тем шире и светлее становились улицы, тем ощутимей подрастали дома и расправлялось дорожное полотно. Заметив вдали усыпанный горящими окнами клин сталинской многоэтажки и пытаясь сообразить, какой это район, Подорогин вдруг ощутил, как у него перехватывает дыхание.

— Долго еще? — спросил он.

— Почти уж, — вздохнул Харитон Савелич.

Обойдя вереницу стоящих троллейбусов, въехали на большой мост. Подорогин привстал, пытаясь рассмотреть реку, но увидел внизу только узкую траншею с неподвижной маслянистой водой. За мостом под колесами загудела брусчатка. Подорогин сглотнул слюну и поводил перед собой пальцами, как водят перед лицом человека, пытаясь определить, спит он или бодрствует — из темноты навстречу «газику» сходила многоголовая рифленая громада Василия Блаженного. По левую руку, обсаженная деревьями и фонарями, вздымалась зубчатая стена Кремля. Подорогин попросил Харитона Савелича остановиться и вышел из машины. Присев, он зачем-то потрогал брусчатку, потом коснулся своего лба. Как уже бывало не раз, ему померещилось, что он смотрит в перевернутый бинокль, что между ним и окружающим находится рассеивающая линза, из-за чего он видит все с большего удаления, чем есть на самом деле. Сейчас это наваждение было до того сильным, что у него закружилась голова. Он словно смотрел на землю с большой высоты. И брусчатка, и храм, и стена, и маячивший поодаль расщепленный шатер Спасской башни — все это ушло куда-то в сумрачную, опасную, зовущую глубину. Харитон Савелич посигналил дальним светом и что-то крикнул. Подорогин махнул рукой, медленно выпрямился и стал подниматься по ступеням бетонного парапета к собору. Неогороженный храмовый двор был завален строительным мусором. Шумевший в верхних этажах ветер производил необычный звук пустой бочки. Пройдя под арочным навесом ближайшего входа, Подорогин очутился в кромешной тьме. У дверного проема сквозило, как у вентиляционной шахты. Подорогин закрыл и открыл глаза, но еще задолго до того, как стал способен что-либо различать, он понял, что звук пустой бочки издавало само здание собора. И это был муляж, а не собор, его разрисованная маска, исполинский слепок, модель. Если бы не лес каркасных стержней и распорок, то можно было подумать, что стоишь внутри гигантской елочной игрушки. Кашлянув, Подорогин услышал долго не стихавшее, как будто не находившее себе места эхо. Потом на эхо наслоились хлопки крыльев, из-под свода посыпался песок пополам с трухой, терпко пахнуло птичьим пометом. Подорогин прикрыл нос ладонью и попятился обратно во двор. Перед главным фасадом «собора» коробился «памятник» Минину и Пожарскому — судить о прототипе скульптурной группы, являвшей собой два возведенных на постамент оббитых куска бетона с торчащими во все стороны толстыми прутьями арматуры, можно было не столько по ее виду, сколько по ее местоположению. Открытое ветреное пространство площади, начинавшейся за монументом, лежало в полумгле. Из-за того, что здесь не горело ни единого огонька — в то время как поверх остовов «исторического музея» и «гума» разливалось электрическое зарево — площадь производила тягостное впечатление окаменевшего кошмара, замаскированной бездны. Как если бы кусок земной поверхности в этом месте был замещен лунным ландшафтом, и для того, чтобы скрыть пропасть, ее решили прикрыть брусчаткой и застроить. Подорогин раздернул и без того расстегнутый воротник, встал на краю парапета и носком ботинка, как воду, потрогал ближайший камень мостовой. Сойти сейчас на брусчатку показалось ему невозможным и даже постыдным. Это, наверное, было бы все равно что участвовать в опознании обезображенного трупа всеми любимого человека — пускай бы и выяснилось потом, что труп принадлежит другому, он бы уже никуда не делся и не ожил. Подорогин сделал шаг назад, другой, затем развернулся и быстро, точно боялся передумать, пошел обратной дорогой. В машине он спросил у Харитона Савелича закурить. Тот положил перед ним на приборную панель сплюснутую пачку «Беломора». Подорогин, запыхавшись, выбил с распечатанного торца папиросу и повертел пачкой, рассматривая ее со всех сторон.

— Ты чего? — насупился Харитон Савелич.

— Ничего. — Подорогин вернул пачку. — Последний раз «Беломор» в армии курил. Упаковка другая. Фасон не тот.

— Фасон… — Щелкнув спичкой, водитель протянул трепетавший в пригоршне огонек. — Да сколько лет прошло? У тебя самого фасон уже, небось… того.

Подорогин осторожно подкурил.

— Это точно.

В пустом арочном проезде «спасской башни» «газик» спугнул большого барсука. Подорогин, давший зарок не смотреть по сторонам, все-таки заметил, что свод арки, в отличие от облицованного красным кирпичом фасада, представлял из себя литую бетонную поверхность со следами опалубок. Посередине проезда потолок был густо закопчен дымом костра, а у внутреннего портала ослизнул от сырости.

Кремль зарос лесом настолько, что вскоре Подорогин совершенно серьезно принялся вспоминать, въехали они через ворота или, наоборот, выехали через них. Ухабистая грунтовая дорога петляла между ободранными стволами вековых елей и вязов. Тут и там вылезали перехваченные целлулоидными лентами вырубки с копрами, бульдозерами и горами лежалого щебня. Ленты были в сине-белую полосочку и напоминали милицейские, отчего казалось, что это не территория законсервированных строек, а обезлюдевшие места катастроф.

К большому двухэтажному особняку с садом и террасой — видимо, единственному зданию в крепости, за исключением сторожевых башен — путь вел еще аж через два забора. Первый, составленный из формных бетонных плит, со слов Харитона Савелича, назывался «отбойником», другой, деревянный, вросший в землю, с коваными воротами и столбами в виде античных колонн — «заповедником». Мощенный камнем двор был скользким от гнилой зимовавшей листвы. Лампочка из-под крылечного навеса освещала его до половины. С этой стороны дома горело только одно окно на первом этаже, да и то выходившее на террасу, поросшую диким виноградом. Откуда-то из сада, из-за угла, вертикально отсекавшего скудный свет лампочки на крыльце, к Подорогину и Харитону Савеличу вразвалочку вышла молодая женщина в солдатской шинели и в калошах на босу ногу. В зубах у женщины болталась потухшая папироса, в руке — пустое помойное ведро.