Половина желтого солнца - Чимаманда Адичи

Угву не думал, что голос Оланны, обычно мягкий и ласковый, может звучать так гневно.

— Ты же знаешь, я не ловелас. Ничего бы такого не случилось, если бы мама руку не приложила!

Не стоило Хозяину повышать голос. Он должен был знать, что просящий подаяние не кричит.

— А член твой тоже матушка достала и вставила в Амалу?

Угву скорчился — у него забурлило в животе, пришлось бежать к себе во флигель, в туалет. Вернувшись, он застал Оланну под лимонным деревом. По лицу Оланны ничего нельзя было прочесть. Вокруг ее рта залегли глубокие морщинки, в позе чувствовалась уверенность, и в новом парике она казалась выше ростом.

— Что-нибудь нужно, мэм? — спросил Угву.

Оланна подошла к кустикам анары.

— Приятно посмотреть. Ты их удобрял?

— Да, мэм. Джомо дал удобрение.

— И перцы?

— Да, мэм.

Оланна пошла прочь. Непривычно было видеть ее в саду в черных туфлях и в юбке по колено, а не в домашнем платье.

— Мэм!

Оланна обернулась.

— Мой дядя торгует на Севере. Все ему завидуют, потому что дела у него идут хорошо. Как-то раз он выстирал свою одежду, повесил на улицу сушить, а когда снял с веревки, то увидел, что от рукава рубашки отрезан кусок.

Оланна смотрела на него, и по лицу ее Угву понял, что она не настроена выслушивать длинную речь.

— Рукав отрезали, чтобы навести на моего дядю порчу, да только ничего не вышло, потому что рубашку он сразу сжег. В тот день к его дому слетелась туча мух.

— Что ты болтаешь? — сказала по-английски Оланна. Она почти никогда не говорила с Угву на английском, и слова ее прозвучали сухо.

— Матушка навела на Хозяина порчу, мэм. Я видел на кухне мух. И еще видел, как она что-то подсыпала Хозяину в еду. А потом чем-то натирала Амалу, наверняка зельем, чтобы та завлекла Хозяина.

— Чушь.

Слово у нее получилось неприятным шипением, и Угву невольно съежился. Оланна изменилась, стала жестче. Она нагнулась, согнала с подола зеленую мошку и зашагала прочь. Но не к своей машине, стоявшей у крыльца, за гаражом Хозяина, а обратно в дом. Угву пошел следом. Зайдя на кухню, он услыхал из кабинета ее голос, сплошной поток слов — разобрать невозможно, да и ни к чему. Потом — тишина. Стукнула дверь спальни. Чуть погодя Угву на цыпочках прошел через коридор и прижал ухо к двери. Вместо привычных низких, хриплых стонов из спальни неслись частые вздохи: «ах-ах-ах!» — будто она готова была взорваться, будто в ней боролись страсть и ярость, будто она желала насладиться сполна, прежде чем дать волю гневу. И все-таки в душе Угву ожила надежда. Когда они помирятся, он приготовит праздничный обед — вкусный рис джоллоф.

Позже, услышав рев мотора и увидев, как за кустом с белыми цветами вспыхнули фары, Угву решил, что Оланна поехала к себе на квартиру забрать кое-что из вещей. Он накрыл стол на двоих, но ужин подавать не спешил, чтобы еда не остыла.

В кухню зашел Хозяин.

— Решил поужинать один, друг мой?

— Я жду мадам.

— Принеси мне ужин, быстро, osiso!

— Да, сэр, — отозвался Угву. — Мадам скоро придет?

— Принеси ужин! — повторил Хозяин.

Оланна стояла посреди гостиной Ричарда. Аскетичная обстановка угнетала ее. Хоть бы полка с книгами, или картина, или выстроенные в ряд русские матрешки, а то глазу не на чем отдохнуть. На стене одна-единственная небольшая фотография оплетенного сосуда из Игбо-Укву; Оланна разглядывала ее, когда вошел Ричард. Неуверенная полуулыбка смягчала его лицо. Оланна иногда забывала, до чего он красив, этот голубоглазый блондин.

Она сразу заговорила:

— Добрый день, Ричард. — И продолжила, не дожидаясь его ответа и заминки после приветствий: — Ты виделся в выходные с Кайнене?

— Нет. Нет, не виделся. — Он смотрел поверх ее глаз, на блестящие пряди парика. — Я ездил в Лагос. Умер сэр Уинстон Черчилль.

— Мы с тобой сделали глупость. (Ричард молча кивнул.) Кайнене не умеет прощать. Ни к чему ей рассказывать…

— Да, конечно. — Ричард задумался. — У тебя проблемы, и мне не следовало…

— Виноваты мы оба, Ричард, — сказала Оланна, и ее захлестнуло презрение к нему — за дрожащие руки, за смущенную бледность, за все слабости, что он не сумел скрыть.

Вошел Харрисон с подносом:

— Я принести выпить, сэр.

— Выпить? — Ричард резко обернулся; к счастью, поблизости ничего не было, а то сбил бы непременно. — Спасибо, не надо. Или ты чего-нибудь хочешь, Оланна?

— Нет. Я уже ухожу. Как ваши дела, Харрисон?

— Быть хорошо, мадам.

Ричард проводил ее до дверей.

— Думаю, самое лучшее — делать вид, что ничего не произошло. — Оланна поспешила к машине.

Вероятно, вместо актерства нужен был спокойный разговор о том, что случилось. Да что толку ворошить вчерашнюю грязь? Оба хотели того, что произошло, — и оба теперь жалели; главное сейчас, чтобы ни одна живая душа не узнала.

Тем сильнее Оланна удивила саму себя, внезапно признавшись во всем Оденигбо. Она лежала на его кровати — его спальню она уже не считала их общей, — а Оденигбо сидел рядом. Со времени их ссоры они спали вместе уже второй раз. Оденигбо уговаривал ее вернуться к нему в дом.

— Давай поженимся, — сказал он, — и мама от нас отстанет.

То ли ее уязвил его самодовольный тон, то ли его несгибаемость — он упорно старался выгородить себя и свалить вину на мать, — но Оланна сказала:

— Я переспала с Ричардом.

— Что-о-о?! Нет! — Оденигбо замотал головой.

— Да.

Оденигбо встал и отошел подальше, к шкафу. Взгляд его говорил: если подойду ближе, то за себя не ручаюсь. Он снял очки, потер переносицу. Оланна села на кровати и в этот миг поняла, что отныне их всегда будет разделять недоверие, что у каждого есть причины сомневаться в другом.

— Ты его любишь? — спросил Оденигбо.

— Нет.

Оденигбо снова сел с ней рядом. Казалось, он не знал, то ли обнять ее, то ли столкнуть с кровати. Потом резко вскочил и вышел. Перед уходом Оланна постучалась к нему в кабинет — он не ответил.

Вернувшись к себе, Оланна зашагала по комнате. Не стоило рассказывать Оденигбо о Ричарде. Или же признаться во всем до конца: что ей стыдно перед Оденигбо и Кайнене, но о самой близости с Ричардом она не жалеет. Надо было сказать, что это не примитивная месть, не желание отплатить той же монетой, а искупление.

На другое утро в дверь громко постучали, и Оланна облегченно вздохнула. Теперь-то они с Оденигбо сядут рядом, поговорят по душам и на этот раз точно поймут друг друга. Увы, на пороге стоял не Оденигбо. Вбежала Эдна, в слезах, с опухшими глазами. У нее на родине белые расисты разбомбили баптистскую церковь для черных. Погибли четыре девочки, одна из них — школьная подружка ее племянницы.

— Я видела ее полгода назад, когда ездила домой, — всхлипывала Эдна. — Всего полгода назад я ее видела.

Оланна заварила чай, они сели бок о бок, и Эдна рыдала, судорожно хватая ртом воздух. Волосы у нее, против обычного, не лоснились, а были тусклые, спутанные, как щетина старой швабры.

— Боже, — повторяла Эдна сквозь слезы. — Боже!

Оланна не знала, как облегчить ее безутешное горе, хотелось протянуть руку в прошлое и повернуть вспять историю. Когда измученная слезами Эдна заснула, Оланна осторожно подсунула ей под голову подушку и задумалась о том, как одно-единственное событие отдается эхом через пространство и время, оставляя следы, что никогда не сотрутся. Она думала о скоротечности жизни, о том, что нельзя добровольно обрекать себя на несчастье. Она дала себе слово вернуться в дом Оденигбо.

В первый вечер они ужинали молча. Оланне неприятно было смотреть, как жует Оденигбо, как взбухают желваки у него на щеках, как ходит челюсть. Сама Оланна почти не притронулась к еде и все поглядывала на свой ящик с книгами в гостиной. Оденигбо старательно обгладывал куриные косточки и в кои-то веки съел весь рис, не оставив на тарелке ни рисинки. Когда же он заговорил, то повел речь о беспорядках в Западной области.

— Напрасно вернули премьера на пост. Нечего теперь удивляться, что бандиты взрывают машины и убивают соперников — и все во имя выборов! Продажная скотина такой и останется, — кипятился он.

— За ним стоит премьер-министр.

— На самом деле Сардауна за все в ответе. Он заправляет страной, как своим личным мусульманским владением.

— Мы все еще пытаемся завести ребенка?

Глаза Оденигбо за стеклами очков расширились.

— Конечно, пытаемся, нкем. Или… уже нет?

Оланна не ответила. Смутная печаль переполнила ей сердце при мысли о том, как они поступили друг с другом, и все же ее не покидало ощущение свежести, новизны — отныне они вместе на новой основе.

Зашел Угву убрать со стола.

— Принеси-ка мне бренди, друг мой, — попросил Оденигбо.

— Да, сэр.

Когда Угву принес бренди и ушел, Оденигбо сказал: