Спасти Отчизну! «Мировой пожар в крови» - Герман Романов

Михаил Александрович набрал в грудь воздуха, но побледнел и осекся. Арчегов на это и рассчитывал — крыть в ответ просто нечем.

Такой генерал имелся, но только один. Исключение, подтверждающее правило, — граф Федор Артурович Келлер, командующий 3-м конным корпусом, а ныне возглавлявший Сибирскую армию.

— Здесь в одном только Особом Совещании более сотни генералов — все желают назначений, интригуют и клевещут. И если бы только они были одни. В медико-санитарном управлении почти полторы сотни генералов и равноценных им статских чинов. Полторы сотни людей, совершенно далеких от медицины, но требующих всех положенных им привилегий…

— Не убеждай меня, Костя, в том, в чем я и сам уверен. Вот только где бы мне найти Сычева, а потом генерала Арчегова?

— Обойдемся без комплиментов, Мики. «Сычев» с тобой рядом, только руку протяни, и калибром намного серьезнее, чем его сибирский аналог. Есть и новый «Келлер», намного моложе и не менее талантливый. И своего визави я тут присмотрел — намного толковей меня, ведь аз, грешный, отнюдь не обольщаюсь насчет собственных дарований полководца.

— Ты не темни, по своему обыкновению. Ты мне имена сейчас дай, может, наши соображения здесь сошлись…

— Ваше величество! — Дверь в кабинет раскрылась, а на пороге встал адъютант. — К вам председатель Совета министров.

— Проси, — ответил Михаил Александрович и так посмотрел на Арчегова, что тому взгрустнулось — теперь генерал знал, что сегодня вечером с него душу вытрясут…

Москва

— «Старик» сволочь изрядная, но дело знает!

Бокий потянулся в кресле, борясь со сном.

Жизнь давно шла поганая — ночами самая работа идет, и днем от нее не избавиться. Вот и приходится спать урывками, где только возможно, хоть в собственном кабинете.

— Он раньше призывал «списать» девяносто процентов населения, чтобы с оставшейся десятой частью социализм построить. Архидурость, как он бы сам сказал про свое предложение сейчас, выполни бы мы его, не видать нам революции как собственных ушей.

— В зеркало посмотри, может, и увидишь. — Мойзес баюкал в ладонях стакан с рубиновой жидкостью. Про настоящий чай в Москве все давно забыли, пили морковный или травяной, в лучшем случае спитой.

Но о родной ЧК власть заботилась, вернее, чекисты сами знали, как себя обеспечить лучшим пайком. А потому в этом кабинете запах хорошего табака стоял, не махорки вонючей, пусть даже и облагороженной донником.

— Он прав. — Единственный глаз Мойзеса горел нечеловеческим светом. — Иначе бы не то что Берлина, Варшавы бы не увидели. Сиднем сидеть в России для нас погибель неизбежная — рано или поздно крестьянская стихия сметет, растопчет, в клочки порвет!

— Да понимаю это, не идиот совсем. Лейба мастер на острое словцо, даром что наркомвоенмор. — Бокий прижмурился и процитировал Троцкого: — «Россия лишь охапка соломы, брошенная в костер мировой революции».

— Умник! — В голосе Мойзеса, однако, не слышалось осуждения. И тут же плеснулось ехидство, злобное, крикливое: — «Чтобы победить в гражданской войне, мы ограбили всю Россию». Ох, дурак!

— С грабежом согласен, тут он правильно сказал, — Бокий хмыкнул: — Но вот с победой Лейба поторопился. У нас едва пятая часть территории, и та сокращается, как шагреневая кожа.

— Зато мировая революция близка! А Россия…

Мойзес задумался, отпил чая из стакана, затем вытянул турецкую душистую папиросу и закурил, выпуская дым через ноздри.

Бокий молчал, хорошо зная своего подельника — последние дни он не находил себе места, мучаясь смутной тревогой.

— Когда пожар валит, он за собой пепелище оставляет, на котором долго ничего гореть не будет. Вот так и наша революция — от России пепелище скоро останется. Зато огонь новую пищу нашел…

— И выжжет все в Европе дотла!

— Чему радуешься, Глеб?! — Мойзес неожиданно вскочил из кресла и заскрежетал зубами от прорвавшейся ярости. — Ах вот где этот сукин сын нас обманул! Ну, гад…

— Ты чего, Лев?! Кто нас обманул?!

— Да этот Арчегов, вот бестия, — без ярости произнес Мойзес и хмыкнул: — Да и не обманывал он, мы сами обманулись. И не смотри на меня так, я не тронулся. Да, на пепелище ничего не горит, это верно. Так?

— Так, — согласился Бокий, настороженно глядя на товарища, который оскалился гримасой и захохотал, а отсмеявшись, тихо произнес:

— Зато потом кругом такая зелень везде прет, что никаких пожаров долго не будет. Ты чуешь, чем это дело для нас пахнет?! Не все надо было кругом выжечь, а так, кусками, чтоб пища нашему огню завсегда оставалась. А теперь мы сами в пламя пойти можем, деваться-то некуда. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Одесса

Генерал-майор Яков Владимирович Слащев пребывал в самом приятном настроении. Карьера явно задалась и сейчас пошла, как говорится, в гору. Еще бы — с должности командира 1-й пехотной Крымской дивизии стать командующим войсками Одесского военного округа. Головокружительный взлет, вот только бы войск к этому побольше.

Но под рукой была только своя старая дивизия, которая перебрасывалась к Екатеринославу, занимая гарнизонами Мелитополь и Александровск.

«Махновщина» в Северной Таврии, с уходом из нее красных, еще ярче вспыхнула, будто в костер добавили сухой соломы. Хорошо, что откликнулся донской атаман Краснов, и пять полков донцов взяли под охрану металлургические заводы на востоке, выставив заставы.

В Одессе, занятой два дня назад, войск было еще меньше. Морем прибыла 3-я ударная генерала Дроздовского дивизия — пусть не полностью укомплектованное по штатам, но вполне боеспособное соединение.

С командиром дивизии молодым генералом Туркулом с первых же часов установились вполне дружеские отношения — они оба с первых дней воевали с красными, а потому неодобрительно относились к тем, кто с марта стал примазываться к «белому» делу.

Эти господа в беспросветных золотых погонах с зигзагами рьяно желали оттеснить от должностей «первопроходцев», используя привычное средство — связи в «старой» генеральской среде, принцип старшинства и приезд государя-императора Михаила Александровича.

Слащев в августе и начале сентября весь извелся — военный министр Деникин, как ему сообщили доброхоты, уже внес его в приказ об освобождении от должности комдива. Припомнил ему те дерзости нынешней зимой, что позволил себе молодой генерал.

Тогда речь шла об обороне Крыма силами всего двух сильно потрепанных дивизий, в каждой из которых солдат было меньше, чем в полку. И Слащев распорядился ими по своему разумению, отринув приказы главнокомандующего ВСЮР об удержании основного пути на полуостров через перешеек жесткой обороной в самом узком месте.

Два других направления — через Чонгарскую железнодорожную дамбу и косу — Арабатскую стрелку — его не беспокоили.

На первом курсировали бронепоезда, поддерживая огнем засевших в окопах стрелков и пулеметчиков, а у косы встала на якорь канонерская лодка, и большевики вскоре оставили все попытки, так как точная стрельба из восьмидюймовых орудий произвела на них ошеломляющее впечатление.

Сам перешеек Слащев решил не оборонять — в промерзлой степи, под пронизывающим ледяным ветром, без жилья и даже землянок, он потерял бы больными всех своих солдат. И своевольно, наплевав на приказы, отвел части к Юшуню, к теплым домам.

Красные несколько раз попытались ворваться в Крым — но теперь климатические факторы обернулись против них. Ведь тридцать верст пути по холоду выматывали самых крепких, и красноармейцы даже не могли согнуть замерзшие пальцы, а «слащевцы», сытые и только вышедшие из теплых хат, безжалостно отбрасывали их стремительной контратакой при поддержке артиллерии и пулеметов. И лишь черные бугорки насмерть замерзших большевиков служили страшными вехами для последующих атакующих.

Но не красные причиняли главное беспокойство в эти решающие дни. Слащева буквально задергали ежечасные звонки и телеграммы с побережья. Губернатор, градоначальники и прочие должностные лица в истерике просили его сообщить, как идут дела на фронте, чтобы в случае прорыва обороны иметь возможность уплыть из Крыма.

И «достали» — отбив самую сильную атаку красных, генерал на очередной запрос гневно сказал офицеру связи: «Передайте, пусть тыловая сволочь слезет с чемоданов».

Исполнительный связист передал слова в точности — скандал вышел грандиозный, но успокоившиеся крымчане, решив, что защита наконец надежная, совсем перестали его дергать.

Конечно, перебрось красные пару дополнительных дивизий, удержать полуостров вряд ли бы удалось. Но в том и дело, что не было этих лишних дивизий — белые отчаянно оборонялись на Дону и Маныче, пока сами не перешли в контрнаступление.