Грозный идол, или Строители ада на земле - Анатолий Оттович Эльснер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Чудотворец божий засушил руки Ульянки твоей, — раздался женский голос, — кощунница она была, а вот как бог показал власть, затихнет, небось…
— Говори, Никита, как потом было-то, — сказала другая женщина.
Никита стоял, с сожалением глядя заплаканными своими, выпуклыми, как у зайца, глазами на жену, и от волнения руки его дрожали.
— Вот как было. Положил я ребеночка на руки… Только чудный он какой-то, глаза смотрят, не двигаются. Вдруг Ульяна как закричит, и с этим вместе увидел я, как змея из-под ребенка — тяфть… Убил змею-то я, только повернулся — моя Ульяна кричит: «Мертвенький, мертвенький…»
Он умолкнул, Ульяна громко зарыдала, и среди женщин начался разговор.
— Слово ей такое было… Сведутся руки — это одно, а другое — помрет ребеночек.
Другая женщина, высокая и толстая, сказала:
— Сама невеста второе-то слово предрекла… Как по писаному и пошло все… Ох, пойти рассказать кой-где по домам… Большие чудеса делаются, и кто не верит, тяжко будет тому на том свете, да и на этом… Батюшка Лай-Лай-Обдулай тысячи ушей имеет — все слышит…
— Должно, и змею он-то послал, — в раздумье проговорила низенькая женщина.
— Кому ж больше-то… Он и руки свел сквернословке, и змейку… Змея эта, полагаю, священная… Ох, пойти рассказать…
Высокая женщина быстро скрылась, но минуту спустя все услышали, как она говорила: «Слышали, чудо новое: ребенок помер Ульяны… Вот видите, сам чудотворец в душе Сусанны пребывает, оттого и состоит она при нем как бы в женах… чин такой, значит, небесный…»
На некоторое время на всем пространстве Зеленого Рая воцарилась некоторая тишина: все разговаривали о новом чуде. Скептики должны были молчать, так как их могли обвинить в оскорблении священной особы Лай-Лай-Обдулая, а это было преступление, которое беспощадно наказывалось розгами. Да и чудо было слишком явное, и «невеста бога» в воображении запуганных жителей поднялась на недостижимую высоту в ореоле чистоты и святости самого ее небесного супруга.
В это время Афросинья, глядя на плачущих Никиту и его жену и стоя посреди женщин, угрожающе проговорила:
— Не плачьте и не голосите вы, кощунники… Не гневите чудотворца — говорю вам, как бы он, батюшка, не повесил вам на шею еще каких ядовитых змеек.
Никита испуганно вздрогнул и стал тревожно смотреть на говорившую, а его жена, взглянув на свои руки, воскликнула:
— Не накликай ты на нас… Измучились мы… куда уж там нам с богом… Верю, ох, теперь верить стала…
— То-то, верить стала! — воскликнула Афросинья, поддразнивая ее. — А я так размышляю, кощунница, что тебе надо бы к самому чудотворцу на поклон, и лицо-то веселое чтоб было… еще лучше того, положить мертвенького на руки бога… как бы в дар, значит… Вот сердце-то его и смягчится, и в награду и он тебя порадует: рожать часто будешь… Хмурый лик и начальников гневает, не то что самого Лай-Лай-Обдулая…
— Хорошо рассудила Афросинья, — раздались голоса женщин, и все они начали давать советы огорченным родителям, как смягчить сердце деревянного болвана.
И по всему Зеленому Раю в это время шли разговоры о чудесах, о таинственной силе Лай-Лай-Обдулая, рассуждали также, как надо понимать слово «супруга чудотворца», и как чудотворец, будучи духом, мог сочетаться с земной девушкой. Решили, однако же, что мог, что Сусанна навсегда освятилась теперь, и ей уже можно молиться, и что когда у нее родится мальчик, то он будет богом и воцарится в Зеленом Раю, так что царству его не будет конца. И такой вздор говорили еще недавно свободные и гордые люди, не признававшие никого, кроме Бога в небесах и совести. Так они измельчали и испошлились вместе с утратой свободы и признанием над собой чужой власти и чужой железной руки. Казалось, что Парамон, став своей страшной ступней на Зеленый Рай, раздавил мозг и сердце его граждан.
В это время на крыше маленького домика, посреди двух кустов с розами, сидели, обнявшись, высокий человек с черными усиками и хорошенькая Катя, и оба горько плакали.
— Лучше бы мне помереть, или в море утопиться, или сгореть живой, или меня чтоб укусила змея ядовитая…
Влюбленный зарыдал.
— Ты что так воешь? Еще и не знаешь, какая беда со мной, — так и не вой, Николенька… Душа и так болит… Не вой, говорю…
Она приложила пальцы к его глазам, нежно улыбаясь сквозь слезы. Это еще сильнее растрогало Николая.
— Да ты чего?
— Брошусь в море и я…
— Нет, миленький, лучше знаешь что: сломай мне палец…
Она положила палец в его руку.
— Палец твой сломать!
— Тогда я повинюсь. Слышишь ты, признаюсь я тогда…
— Зачем же ломать пальчики твои?
— Ах, дурачок! Когда поломаешь палец — вот мне уж и не страшно признаться, потому что вперед наказал, а то воешь и не знаешь чего…
— Да у меня сердце рвется, когда вижу слезы твои, моя девочка…
— Вот и не девочка.
— Девка, дева, девочка — одно для меня…
— Не девица я, Николенька…
— Как не девица?
— Да так… как бывает.
— Всякое бывает с вами… и не разберешь, — проговорил Николай с тревогой в голосе и лице.
— Не девицей я уже стала с прошлой ночи… ей-ей, уже я не такая…
— Ой, Катя, не шути!
— Убей меня — хочешь?.. Я позволяю тебе меня убить… с удовольствием… Только что ж ты так побелел, как рубаха?..
— Холод прошел у меня в сердце от этих слов — не девица — вот и стал, как рубаха. Что ж ты шутишь? Хочешь, чтоб я бросился в море?..
— Ох, не бросайся в море… а лучше вместе будем плакать… И нисколько нет моей вины в этом, потому что, когда я плясала прошлой ночью, то и прыгнул в меня, верно, Лай-Лай-Обдулай… С Сусанной так, сказывают, было, и стала она от этого брюхата…
— Ой!..
— Что?
— И ты еще станешь брюхата…
— Ой, не говори так! — воскликнула она с отвращением.
— Что ж, с девками это бывает, сказывают люди: чудотворец в душе веселится…
— Вот-вот, Николенька… Верчусь это я, а меня что-то возносит, и не знаю, на земле, на небе ли… а потом чувствую — падаю… и уносит меня кто-то в лес… потом и совсем душа улетела — ничего не помню… а как очухалась, вижу себя в лесу под кусточками… и не девица уже…
— Убью злодея! — вскричал Николай, на мгновение
