Собрание сочинений в десяти томах. Том девятый. Ave Maria - Вацлав Михальский

Женщина в синем халате тут же сунула пятерку себе в карман, девочки побежали в свое отделение, а Артем и Адам пошли в свое. Этот широкий жест Артема Кареновича вошел в анналы его биографии, и Катя, Александра, Глаша и Адам допекали его потом этим многие лета.

На улице было холодно, так что, по правде говоря, Глаша выручила всех, больше или меньше, но всем в их компании хотелось в туалет. Из туалета они вышли радостные, бодрые. Потом еще прокатились по Садовому кольцу на троллейбусе «Б» и довольные вернулись к Анне Карповне, к ее рассольнику и котлетам.

Во время гуляния Артем старался держаться поближе к Александре. Когда она входила в троллейбус, он ловко и нежно подсадил ее за талию, а когда выходила, подал ей свою горячую руку и почувствовал, что у девочки рука еще горячей.

Обед Анны Карповны очень понравился гостям, но только хитрая Глаша высказалась по этому поводу:

– Спасибо, бабушка Аня, такой вкусный суп и такие котлеты, так только наша мама жарит.

– Спасибо, деточка, на добром слове, – отвечала польщенная Анна Карповна и поцеловала девочку в макушку.

– Спасибо, мама Ана, – сказал Артем.

– Спасибо, спасибо, – смущенно пробормотали посрамленные Глашей Адам и Александра.

Катя сказала, что фотоаппарат у нее заряжен, а папа купил штатив, а Артем хорошо фотографирует.

Артем отщелкал со штатива каждого в отдельности и всех вместе, а потом сказал:

– Вы видели афишу «Три сестры»? Вот встаньте рядом все трое, кроме Адьки, и я вас сниму. Вы так похожи, как будто настоящие сестры.

Девочки еще раз причесались и встали плечом друг к другу: Александра, Екатерина, Глафира.

– А ты почему Анну Карповну зовешь мамой? – негромко спросила Артема Александра.

– А потому, что она меня вырастила. Не те отец и мать, кто родили, а те, кто воспитали, – назидательно произнес Артем, – свою родившую мать я с детства зову Надя.

– Тетя Надя, которая к Маркизу ветеринара прислала? – спросил Адам. – Очень хорошая тетя.

– Ты проявишь и напечатаешь фотки или моего папу ждать? – спросила Артема Катя.

– Конечно, напечатаю, у меня дома настоящая лаборатория. Хочешь, поедем к нам, посмотришь? – спросил Артем Александру, желая оторвать ее от коллектива, который был ему совсем не интересен.

– Когда папа выздоровеет, – обнадежила Александра.

– Ничего, подождем, – самоуверенно согласился Артем, и его большие яркие глаза при этом блеснули как-то особенно.

Это для московских девочек того времени большие черные глаза Артема и вся его жгучая брюнетистость были радостью, а в тех местах, откуда приехала Александра, из десяти парней восемь были такие.

Младшие пошли смотреть телевизор, а Александра двинулась в полутемный коридор, чтобы закрыть дверь за Артемом.

Тут он вдруг притянул ее к себе, она вывернулась, а он, теряя равновесие, нечаянно схватил ее за маленькую, твердую грудь, и в ту же секунду получил такого здоровенного леща, что в голове у него зазвенело.

С горящей щекой Артем выскочил за дверь. Оказалось, что ладонь Александры, соскочив с щеки ухажера, еще и разбила ему нос. Нос у Артема был слабый, это он хорошо знал и без Александры. Вытирая кровь ладонью, он задрал голову кверху и постоял так несколько минут под дверями квартиры. Потом нашел в карманах носовой платок, спустился на лифте вниз, вышел во двор, а там уже приложил к носу комок снега – кровь остановилась.

Это была первая и последняя пощечина, полученная Артемом Кареновичем от лица противоположного пола. Она многому его научила. С тех пор он, выражаясь близким ему языком футбольных болельщиков, никогда не лез нахрапом, а «действовал только во вратарской площадке», то есть наверняка.

Стычки между Александрой и Артемом никто не видел, да и они сами никогда ее не вспоминали.

На другой день, как ни в чем не бывало, Артем принес отпечатанные фотографии. Наиболее удачной из них все, в том числе и Анна Карповна, признали ту, где стояли плечом к плечу Александра, Екатерина, Глафира. Притом эту фотографию Артем принес сразу вправленную в изящную деревянную рамочку и паспорту, на белом фоне которого снизу было подписано черной тушью, очень красиво: «Три сестры».

– Три сестры, правда, мама Аня? – обратился Артем к Анне Карповне.

– Похоже, – как-то неуверенно, смущенно согласилась та и тут же ушла на кухню.

Фотографий каждого в отдельности, размером 6×9, Артем сделал четыре и раздал каждому его фотографию, что очень обрадовало детей.

«Боже, да они все на одно лицо! – думала на кухне Анна Карповна. – И повесил фотографию Артем на самом видном месте – у входа в гостиную, на самом светлом месте… Господи, а скоро приедет Ваня, увидит и все поймет. Нет, надо ее все-таки снять…»

На четвертый день после операции Папикову и Александре стало ясно: кажется, Адам должен выжить.

– Молодцы, девчонки, вытащили, – сказал Папиков на пятый день Ксении и Александре, позвав их к себе в кабинет. – Молодцы!

Обе стояли, глупо улыбаясь, радость от слов великого Папикова переполняла их.

– Теперь нечего торчать здесь обеим, – сказал Папиков, – можете со спокойной душой сменять одна другую. При таком уходе у нас в больнице была бы самая большая выживаемость в мире. Наталья, – обратился он к жене-лаборантке, – завари девчонкам настоящего китайского чая из того, что привезли мне китайцы. Девочки заслужили.

Скоро Адаму разрешили ненадолго садиться в кровати, потом свешивать ноги, затем позволили чуть-чуть привставать, а там он начал и ходить вокруг кровати. Затем стали выводить его в коридор.

На двадцать первый день пребывания в больнице его выписали, и Ксения и Александра отвезли Адама домой к Александре.

А тем временем Ивана чуть раньше срока вызвали в Москву, и он возвращался домой тем же поездом «Москва – Севастополь» и в том же мягком вагоне, только в другом купе.

– Спасибо, ничего не хочется, – сказал Иван заглянувшей в купе немолодой официантке. – А где ваша Маня, не скажете?

– У Мани батька помер, – сказала официантка, – рассчиталась Маня.

Лейтенант Полустанкин взглянул на своего генерала так, как будто очень хотел спросить у него что-то личное, но не спросил, постеснялся. Иван Иванович догадался, о чем хотел спросить его адъютант, но, сам того не понимая почему, сделал вид, что не догадывается.

Из Севастополя Иван несколько раз звонил домой, но не заставал Александру, а всегда с ним разговаривала Анна Карповна, притом как-то невпопад, путаясь, как-то странно. Обычно она говорила, что дочь на дежурстве, внучка во дворе, а в последний раз из своей комнаты вдруг выскочила Катя и поломала всю картину:

– Бабушка, вот она я! Папочка, вот она я! – крикнула Катя, выхватывая у бабушки трубку, – я уже пришла со двора – она не видела. Мама? Она все время дежурит у дяди Адама с его женой тетей Ксенией, а вчера начала ходить на работу.

Больше Иван не звонил из Севастополя, ему все было неясно, но тревога в душе нарастала день ото дня. А тут и вызвали в Москву раньше времени по личному указанию министра обороны.

Папиков развил бурную деятельность по переводу Адама в Москву. Деятельность эта имела все перспективы на успех: и потому, что знаменитый хирург, в войну – начальник их госпиталя на Сандомирском плацдарме, все еще был заместителем министра, и потому, что в Министерстве здравоохранения работала теперь их Надя-неотложка. Именно ей поручил заместитель министра перевод Адама в Москву, сдачу государству его квартиры по месту жительства и получение взамен нее из резерва квартиры в Москве. Надя взялась за дело со всей ответственностью и, в кратчайшие сроки подготовив все документы, выехала в Махачкалу. Энергии у нее было на десятерых, а тот факт, что она исполняет волю самого Ивана Ивановича, многократно умножал ее силы и ее апломб, так что она была готова смести на своем пути любые преграды, ей было чем козырять, и Надя умела делать это блистательно.

Младшую Александру, младшего Адама и Глашу временно определили в ту же школу, где училась Екатерина. Это была ошибка, потому что дети сразу же стали говорить Кате: «А вон твои сестры! А вон твой брат!»

Ксения и Александра привезли Адама в дом к Александре во второй половине дня, они задержались в больнице, потому что Папиков захотел поговорить с Адамом об их будущей совместной работе, ему хотелось приободрить Адама таким образом, но от их разговора тот только устал и стал совсем бледный, еще бледнее обычного.

Александра решила пока поместить Адама в кабинете Ивана на светло-коричневом кожаном диване, на котором, бывало, так любили «валяться» Иван и маленькая Катя. Обычно они так и говорили друг другу: «пойдем поваляемся». Желтый диван становился у них то необитаемым островом в открытом море, то землянкой военной поры, где они пели песни у печки-буржуйки, то самолетом, на котором они летали в дальние страны, то чем-то еще, в зависимости от того, во что играли отец и дочь.